Владимир Рудный - Гангутцы Страница 17

С охотничьей двустволкой за плечом Гранин вместе с Пивоваровым пошел осматривать город и его окрестности.

Снег в городе давно стаял, обнажил замусоренные тротуары и мостовую. Весенние потоки несли с гранитной горы к заливу обрывки финских газет, гремучие консервные банки, всякую щепу. Вода подхватывала по пути целые плоты перезимовавшей под снегом листвы.

Булыжная мостовая проросла худосочной остренькой травкой. У водостоков, в канавах и у многих калиток трава поднималась буйно, никем не топтанная.

Гранин всеми легкими вдыхал пряные запахи тополевых почек, уже набухших, готовых брызнуть костром красных липких перышек. Тополей на улицах росло много. Гранин негодовал, встречая дерево, варварски расщепленное топором, и радовался, когда видел, что рана все же заживает. Он радовался кустам сирени за изгородями, акациям и приговаривал:

— Есть, Федор, к чему руки приложить. Зеленый городок!

Городок, на первый взгляд необитаемый, понемногу оживал. Над иными домами колыхались прозрачные дымки. Где-то стучал молоток или топор: возможно, это Богданов-большой, не зная, что рядом стоит его фронтовой командир и радуется его труду, строил кинобудку для кинотеатра в клубе. Доносились стуки и голоса из ратуши — там тоже шла спешная работа: матросы готовили зал для Дома флота. Возле ратуши на круглой афишной тумбе еще не просох свеженаклеенный поверх выцветших анонсов финского кабаре плакат:

ГОРЯЧИЙ ПРИВЕТ МОРЯКАМ ПЕРВЫХ У ГАНГУТА СОВЕТСКИХ КОРАБЛЕЙ

— Что же не догадались написать «и артиллеристам»? — обиделся Гранин.

Он обошел тумбу кругом и остановился перед таким же рукописным плакатом.

— Смотри-ка, Федор, молодцы! «Последние известия» на Ханко! Финские правители ведут тайные переговоры с правителями Скандинавских стран об антисоветском пакте. Подумай, Федя, — возмутился Гранин, — ведь еще чернила на мирном договоре не просохли!..

Они зашагали по главной улице к станции, где бивуаком расположилась железнодорожная команда. Вид у железнодорожников был невеселый. В самом деле — нет ни паровозов, ни вагонов, одна дрезина. С чего начинать? Но Гранин, глядя на их лагерь, сказал:

— А войско уже строится!

Выскочил заяц из какого-то высокого дома без крыши. Гранин моргнуть не успел — Пивоваров выстрелил в косого из нагана. Охотничья душа Гранина вскипела.

— Да кто же зайца из нагана бьет?! Природы ты, Федор, не понимаешь! Зря только зайчишку спугнул.

— Ну, конечно! — смеялся Пивоваров. — Косой только и дожидался, когда Гранин надумает снять двустволку с плеча…

Так выбрались они за город и направились к лесочку на мысу.

Дорогу туда преградили гранитные валуны и поваленные одна на другую могучие сосны: Экхольм и его подручные и тут постарались. Железнодорожную ветку, которая вела по песчаной косе на юг, они разрушили, а на всех лесных тропах и проселках устроили завалы.

— Беда, Федя, беда, — приговаривал Гранин, перелезая через завалы. — Они заранее прикинули, куда мы потащим пушки… Сколько тут сморчков! Гляди — гнездо!.. Осторожней, не поскользнись. Сморчок — он гриб опасный. Хотя можно выпарить и замариновать… Хорошо, коли тут фугасов не понаставили. А то закажут нам жены поминальную… Смотри! Это что, по-твоему? — Гранин нагнулся и разгреб под старой елкой желтую мертвую хвою.

— Что, что! — Пивоваров морщился, путешествие с препятствиями порядком его утомило. — Ну, трава… Клевер…

— Клевер! — расхохотался Гранин. — Ты и скворца от дрозда не отличишь!.. Клевер! Это кислица. Когда ягода появится, Марье Ивановне на варенье наберем. С рябчиком или к тетереву — знаешь какая это закуска?.. Давай руку, прыгай. — Гранин помог Пивоварову перебраться через прикрытую ветками волчью яму. — Ой, плохо! Вот попробуй тут наши царь-пушки тащить!..

Пивоваров рассудительно сказал:

— Другого от фашистов нечего и ждать. Худо, что финские наблюдатели будут просматривать полуостров насквозь.

— Потому я и говорю — в лесу нам надо устраиваться. До поры до времени лес нас прикроет. А финских разведчиков, Федя, обязательно надо обмануть.

— Меня это тревожит. Трудно нам придется, очень тяжело…

— Было бы легко — нас бы с женами не разлучали. Вот дьявол!.. — Гранин запнулся, оседлав очередную корягу. — Всю кожанку поцарапал. Я финнам счет пошлю!..

Лес уже кончался. Гранин по-мальчишески пробежал несколько шагов к опушке, где сразу стало солнечно и просторно: впереди было море.

— Ну, Федор, давай закурим. Добрались живые на мыс.

Гранин достал из кожаных штанов самодельный березовый портсигар — подарок комендора — и предложил Пивоварову папиросу. Оба нагнулись над спичкой, столкнулись козырьками фуражек. Широкими ладонями Гранин прикрыл огонек, и он вспыхнул уверенно, ярко. Прикуривая, глянули друг другу в глаза и рассмеялись.

— Далеко мы с тобой, Борис Митрофанович, забрались.

— Край света дальше.

Гранин затянулся, выпустил плотное, густое облачко дыма; оно полетело с обрыва к морю и над морем разорвалось.

— Картина, Федор, какая достойная!.. Есть над морем утес, диким мохом оброс!..

У подножия гранитного мыса сталкивались, взлетая фонтанами ввысь, кипели воды двух заливов. Гранин отшатнулся, заморгал, тыльной стороной ладони протер глаза.

— Ух, дух захватывает! До чего круто! Высота!.. А обзор какой — душа радуется!..

— На десятки миль все подходы к Ханко видны, — трезво оценил Пивоваров. — Устроим отличный энпе. Вот с орудийными позициями трудновато нам будет. Где Брагина разместим?

— Как так где: на мысу, здесь. Комиссия здесь их обозначила?

— Здесь-то здесь, да не так-то просто в скалах ставить стотридцатимиллиметровые. С моря смотришь — одно. А тут — намучишься, в гранит надо вгрызаться.

— Просто только на печи лежать, Федор, — рассмеялся Гранин. — Дадут нам технику — вгрыземся.

— Укрыть личный состав трудно, — осторожно возразил Пивоваров. — Как тут соблюсти разнос между орудиями! Надо бы финские позиции посмотреть…

Так они стояли, глядя на разбросанные в заливах шхеры, на туманные контуры Аландов и далекий-далекий разлив Балтийского моря.

— Ты, Федор, Маннергейму в душу загляни, — отбросив в сторону недокуренную папиросу, сказал вдруг Гранин. — Где он ставил батареи? На позицию, с которой можно закупорить залив. Почему так? Политика!.. Пушки-то держал против нас? Там у него хозяева, — Гранин махнул рукой на запад. — А перед хозяином — ворота настежь. Они рассчитывали в случае войны запереть наш флот в Финском заливе — не вышло! Теперь мы здесь хозяева. А у нас, Федор, политика другая и позиция другая. Нам надо не выход закрывать, а вход. Никого не подпускать к Ленинграду… Понял теперь, куда пушки будем нацеливать? В море! Вот на этом мы их разведчиков и обведем.

— В море — это хорошо. А на обратную директрису сможем повернуть?

— Это уж как положено — ждать противника и с моря и с суши, — согласился Гранин и с жаром продолжал: — А скрыть батареи — скроем! Упрячем пушки. В скалы вгрыземся, в гранит — черта нас достанешь! — Гранин погрозил кулаком в сторону островков, где, как он предполагал, находились чужие пушки и чужие наблюдатели.

Они еще долго лазили по скалам, пробивались сквозь густые и цепкие заросли можжевельника, обдирая и кожанки и сапоги.

— Для высадки место трудное, — спустившись к подножию мыса, на обнаженные прибрежные валуны, определил Гранин. — А все же придется тут строить крепкую противодесантную оборону. Конечно, противокатерные пушечки Митрофана Шпилева нас с юга от десанта прикроют, мы их вон на том горбу пристроим. — Гранин показал на скалистый островок в полутора милях от мыса к югу, где он мысленно уже разместил одну из малых батарей своего дивизиона, опытным глазом определив ее будущие, преимущества в борьбе с десантными кораблями, а может быть, и с самолетами. — Но и пулеметные гнезда тут нужны, Федор. Чтоб неожиданно бить, как финские «кукушки» с деревьев в нас били. Великое дело — внезапность… Учиться у них надо этому делу. — Он опять погрозил в сторону недавнего своего противника кулаком и полез вверх, на скалу.

В порту Гранина поджидал Расскин.

С той минуты, когда дрезина с финским полковником и его спутниками пересекла границу, Расскин не знал покоя. Его каждый день видели то у перешейка, то на ближних островах, до которых можно было добраться по льду, а потом — на шлюпочке, то в городе, то в покинутых селениях, населяемых новыми жителями, прилетавшими из Палдиски, Кронштадта и Ораниенбаума. Всякие комиссии были заняты выбором позиций, мест расквартирования и стоянок для базирования своих артиллерийских, пехотных, вспомогательных частей, служб и кораблей; гидрографы, лоцманы, связисты, люди разных рангов и званий, озабоченные освоением новой базы, путались, как и он, в сложной финско-шведской географии, в бесчисленно повторяющихся названиях шхерных островков, не отмеченных ни в одной лоции и только самим финнам хорошо известных, а к ним следовало обращаться пореже. У них, конечно, были под рукой все необходимые наставления по плаванию в шхерах, но стоило о чем-либо, о самом что ни на есть пустяке спросить представителей той стороны, прибывших после отъезда Экхольма для уточнения всяких протоколов, они превращали этот пустяк в проблему и повод для срочной командировки своего человека в столицу за справкой. Наши дипломаты рекомендовали поменьше спрашивать этих представителей и поскорее их выпроводить с Ханко; все претензии за разрушения им предъявит правительство; Москва поможет Финляндии продовольствием и зерном; в счет межгосударственных расчетов финны будут снабжать гарнизон свежим мясом и молоком, ежедневно доставляя все это к перешейку; в мае придет погранотряд и совместно с сопредельной стороной определит, где какому столбу стоять; а пока моряки должны обеспечить на рубеже порядок, не давать повода для придирок и провокаций, учитывая, что маннергеймовцы расценивают случившееся не как мир, а как временное перемирие. Значит, нельзя терять ни минуты. Каждая приходящая с востока боевая единица должна тотчас браться за дело. Никакой робинзонады, никакого туризма, выгрузился — вот тебе позиция, место, строй свой плацдарм.