Глеб Булатов - Степь в крови Страница 17

Поднявшись из-за стола, есаул пошел на кухню. Он хорошо знал обслугу и, перекинувшись скабрезной шуткой со скуластой и дородной поварихой, взял под руку управляющего и повел его в кладовку.

Пантелеймон Алексеевич служил в должности управляющего «Соловья-разбойника» с незапамятных времен. Завсегдатаи сего почтенного заведения в глаза именовали этого сухого невысокого старика Заправилой и сердечно жаловали его за щедрость и забывчивость. В действительности почтенный управляющий, конечно же, не был столь безнадежно беспамятен, как желал казаться. Его принципом было видеть лишь то, что непосредственно касалось его, а запоминать – тем паче уж самое необходимое. По-видимому, именно такая редкая в наш век принципиальность и сослужила Пантелеймону Алексеевичу добрую службу, содеяв его всеми любимым и чистым сердцем долгожителем.

Распознав суть вопросов есаула, Пантелеймон Алексеевич увлеченно развел руками, крякнул и пустился в нескончаемые россказни о последней драке между слободским казаком и двумя чернорабочими с арсенала. Неизвестно к чему он приплел вдохновенные тирады относительно недавних успехов белых армий, язвительно прошелся по большевикам, закончил припевом царского гимна и выскочил вон на зов властной поварихи.

Первое очарование есаула масштабом личности управляющего рассеялось, и ему стало совсем не по себе. Однако он еще с четверть часа прохаживался по кухне и кладовым, заигрывал с прислугой и даже попытался что-то выведать у вулканоподобной поварихи. Но все напрасно.

Наконец терпение Куцебы иссякло, и он размашистым шагом, скрежеща зубами, вышел вон. Площадь перед Северной заставой встретила его обыкновенным гамом и толкотней. Куцеба протиснулся меж нагромождений телег и всякого скарба и переулками отправился к своей квартире. Это жилье состояло из двух мазаных комнат, пристроенных к каменному дому купца средней руки. Есаул пользовался в доме уважением и особенной любовью младшей сестры хозяина, к обеду его приглашали за общий стол, а после – пить кофей да расписывать банчишку в мужском обществе.

Войдя в дом, Куцеба поклонился хозяйке и, будучи не в духе, пошел в свои комнаты. Настороженный суматохой последних дней, Куцеба отметил, что дверь была полуотворена. В кресле у окна сидел незнакомый есаулу мужчина в защитной форме, а подле него стоял еще один. Куцеба в нерешительности остановился у порога и хотел уже сказать банальное «Чем обязан?», но был предварен сидевшим в кресле:

– Прошу вас, не пугайтесь. Меня зовут Никанор Иванович, а это, – гость кивнул головой на своего подручного, – Степан. Мы не знакомы, но дело спешное, а потому ограничимся минимумом формальностей.

Никанор Иванович благодушно улыбнулся и взглядом пригласил есаула пройти.

Первым порывом Куцебы было возмутиться неприкрытым хамством незнакомца. Но неудачи последних дней несколько утихомирили пыл есаула, и он покорно сел на кушетку.

– Дабы между нами не было недоразумений, – продолжил Никанор Иванович, – я должен сразу предупредить вас, что нам известно многое, пожалуй, даже все. Потому юлить и искать лазейки не в ваших интересах. Несравненно благоразумнее было бы найти общий язык.

– Как прикажете, – отрешенно сказал Куцеба.

– Вот и ладно. Мы рады, что вас отпустили с гауптвахты. Преступно держать в подобном месте честных слуг отечества! Однако вам не стоит обольщаться – ваша свобода по-прежнему под угрозой. И вы знаете, кто грозит ей, ведь так? Ротмистр Минин ненавидит вас и сделает все, чтобы искалечить вашу жизнь.

– Но в чем я провинился?…

– Он считает, будто вы предали посольство. Но мы-то знаем, что это не так, – Никанор Иванович бросил многозначительный взгляд на ухмыльнувшегося Степана. – Мы-то знаем… Но Минин фанатик, и он любой ценой добьется своего. А власти и влияния у него вдоволь, и, пока раскроется его лживость, вас, боюсь, уже не будет на этом свете.

– Что же делать? – угрюмо спросил Куцеба.

– А вы, я вижу, человек волевой. Это хорошо. Это дает вам шанс. Но он всего один. Ведь рассудите сами, если все беды происходят от одного человека, то достаточно убрать эту зловредную личность, и все наладится. Не так ли?

– Да, но как быть с Мининым?

– Все мы смертны.

– Вы предлагаете мне убить ротмистра? – с недоверием в голосе произнес Куцеба.

– Послушай, друг, – в разговор вмешался до сих пор молчавший Степан, – я скажу тебе как простой казак простому казаку. Бить надо эту буржуйскую сволочь. Всех этих генералов и ротмистров! И чем больше убьем – тем жить будет проще. Дышать будем, брат, полной грудью! Всей нашей широкой казацкой грудью будем вдыхать вольный донской воздух! Ну? Прав я?

– Так вроде, но боязно…

– А ты не бойся! – воскликнул Степан. – Раз его! И все!

– Ты подумай хорошенько, – прервал разгоряченного друга Никанор Иванович. – Давить мы не хотим. Но ты должен знать, что Минин наш общий враг. И мы поможем тебе расправиться с ним. Здесь наш адрес, – он протянул Куцебе блокнотный лист, – ты подумай, а завтра вечерком заходи. Мы все обсудим да и кончим дело в ту же ночь.

Никанор Иванович и Степан поднялись. Есаул проводил гостей до двери, закрыл ее на засов, лег на кровать и забылся.

Нет, любезный читатель, есаул Куцеба был вовсе не так прост, как мог показаться прежде. После ухода гостей он решил повременить и лишний раз взвесить принятое решение. Ни франтоватый Никанор Иванович, ни Степан со своими панибратскими замашками не внушили ему доверия. К тому же убийство, а тем более «проклятого буржуя»! Уж больно все смахивало на большевистскую риторику. А большевизм Куцеба не выносил патологически.

Итак, покушаться на Минина он, конечно, не собирался, но и идти прямиком к ротмистру также не хотел. Оставался лишь один и, как мыслилось есаулу, самый осторожный шаг – отправиться к полковнику Тишевскому и без обиняков рассказать ему обо всем происшедшем.

Известие об утреннем разговоре Минина и Куцебы обеспокоило Тишевского. Он явственно ощущал постоянное присутствие где-то совсем рядом посторонних глаз. От этого чувства ему становилось не по себе. Тишевский вознамерился было прервать рассказ своего подчиненного и приказать ему больше ни при каких условиях не говорить с Мининым и Зетлингом, но есаул уверенно продолжил:

– Вернувшись домой, я застал в своей квартире двух раньше не знакомых мне людей. Один представился Никанором Ивановичем, а второй Степаном. Первый почти сразу заявил, что знает о моих обидах на Минина и о том, что ротмистр преследует меня. Он предложил легко устранить это затруднение. Он дал мне это, – Куцеба протянул полковнику блокнотный лист с адресом, – и сказал, чтобы я пришел завтра вечером… – есаул заколебался. – Он обещал помочь мне убить Минина.

– Убить Минина? – изумился полковник.

– Именно.

– Здесь что-то… ты когда-нибудь встречал этих людей раньше?

– Нет. Никогда. Это точно.

– И что ты думаешь делать?

– Я пришел за указаниями к вам. Сделаю, как вы прикажете.

– Это очень верно. Отныне ты должен немедленно докладывать мне обо всем и делать только то, что я тебе скажу. В конце концов, твоя жизнь висит на волоске…

– Как и ваша…

Тишевский удивленно поднял глаза на есаула, но, встретив твердый взгляд, принужден был опустить голову.

– Ты прав. И моя.

– Мы должны выяснить, кто такой этот Никанор Иванович и зачем ему нужна смерть Минина. Мне кажется, что он имеет какое-то отношение к гибели посольства, он как-то особенно говорил об этом.

– Вполне возможно. Если так, то у него есть все основания для мести. А у нас – для того, чтобы разоблачить его, потому что таким образом мы снимем с себя подозрения.

– Или, наоборот, навлечем их?

– Все слишком запутанно, – Тишевский поднялся из-за стола и, подойдя к зеркалу, оправил смявшийся воротник. – Необходимо обдумать это. Обдумать… Решим так. Завтра утром я буду ждать тебя, и мы окончательно определимся с диспозицией. А сейчас, – он зевнул, – утро вечера мудренее.

Тишевский остался один. За окном загорелся закат, неуклюжие серые тени заползли в кабинет полковника и расплылись по стенам и обстановке. Здание штаба затихало и серело в душной майской мгле.

Первой мыслью, охватившей полковника, было осознание чего-то зловещего и неотвратимого. Покойная жизнь начальника штабного караула отныне была разрушена чьей-то невидимой, но слишком явственно ощущаемой рукой. Тишевский не был трусом и потому не был мстителен, но его рациональный ум требовал возмездия за унижение. Не видя до сих пор способа расправиться с Мининым (а именно со зверским оскалом ротмистра у него ассоциировалось перенесенное оскорбление), Тишевский до сих пор ограничивался жалобами и кляузами Вершинскому, начальнику штаба генералу Романовскому и самому Деникину. Однако ж – безрезультатно.