Иван Василевич - Подвиг живет вечно (сборник) Страница 17

Мне так захотелось крикнуть ее бойцам: «Скорее, скорее освободите эту землю! Мы так вас ждем: советские разведчики, польские партизаны! Скорее освободите нас! Спасите, помогите мне! Здесь так холодно и страшно в этом лесу!»

Я еще но знала, что, оторвавшись от преследования, партизаны обнаружили мое отсутствие и у майора потемнело в глазах… Перенесший тринадцать ранений и три контузии, он приказал «не своим», дрогнувшим голосом:

— Немедленно оповестить всех связных! Взять под наблюдение выходы из леса к полицейским постам и участкам! Немедленно… На рассвете обследовать район бункера…

И никак не могла я знать, что в армии, которая, в огненном зареве, с тяжелейшими боями, идет в Горный Шленск, чтобы освободить его из-под гитлеровской оккупации, что именно в этой армии — рядом с сотнями тысяч бойцов — идет помочь мне, выручить из беды мой родной брат, лейтенант…

— О чем задумалась? — мягко улыбаясь, обращается ко мне Яничка. — Вспомнила то время, да?

Вспомнила… Всегда помню. Все прошедшие годы помню, как в свисте ветра, в кружении снежных хлопьев шла по открытой крутой поляне. Большой темный дом затаился в молчании. И словно кто-то шептал мне тихо: это чужой дом. Чужой дом…

Уже после узнала: хозяева «чужого» дома следили за мной от самой опушки леса и, когда увидели, что я пошла в сторону Хежыков, тут же позвонили в гестапо.

Могу ли я когда-нибудь забыть, как Хежыки укутывали меня в какие-то теплые одежки, поили горячим кофе, накладывали повязки на мои обмороженные, израненные руки? Как я цеплялась за Павла Хежыка, порой буквально висла на его руке, когда мы спускались с Орловой горы в долину, к Устрони…

Оставив меня на окраине города, Павел быстро пошел, почти побежал обратно домой, чтобы соседи-фольксдойчи не заметили его отсутствия. На какие-то минуты ему удалось упредить гестаповцев. И это, наверное, спасло обоих Хежыков.

Павла и его жену Зузанну держали в гестапо несколько дней, пытали, били, ставили к стенке и инсценировали расстрел.

Хежыки не выдали меня.

Об этом я тоже помню всю жизнь.

Дом показался мне надежнее, чем глубокий и черный овраг, на дне которого я так дрожала. Но едва я рискнула преклонить голову к подушке, хоть немного отдохнуть на деревянном топчане, как почти тут же хозяйка всполошен-но разбудила меня:

— Вставай скорей! Вставай! Немцы!

С остановившимся сердцем мы вместе смотрели в окно на серый рассвет. Глядели и цепенели… По той же тропинке, по которой ночью мы с Павлом Хежыком пробирались в город, сейчас медленно, вглядываясь в следы на снегу, спускалась цепочкой группа солдат в отвратной, мышиного цвета, форме.

А в доме находились лишь хозяйка, две ее дочери-подростка и я…

Да, светила, стойко держалась на боевом посту моя солдатская звезда!

Вечером, чуть слышно постучав в дверь, за мной пришел Франек Завада.

Майор уже знал, что я у поляков. Посовещавшись с партизанами, он решил, что безопаснее для меня будет укрыться на этот раз не в горах, а в городе или в селе — словом, в населенном пункте… Франек Завада предложил свою помощь.

И снова опасный, как всегда в тылу врага, на грани жизни и смерти, переход по городу, оккупированному фашистами.

— А вот здесь и находился бункер… — Яничка широко распахивает дверь. Секретарь райкома, впервые приехавший к Жердковой, слегка отодвигает плечом стоящего рядом Алойзы Яворского, вглядывается в темное, мрачное помещение.

…Тогда, в январе сорок пятого, левую сторону сарая занимала поленница дров, заготовленных на зиму. А в самом дальнем правом углу, у стены, находился вход в бункер. Хотя небольшое отверстие в земляном полу называть входом можно лишь условно. Да и сам бункер больше походил на обыкновенный погреб. Как все партизанские бункера в Бескидах, он был сырым и холодным. От этой сырости таяла энергия в знаменитых батареях БАС-80 и элементах 3-С. Таяла энергия в электропитании к радиостанции. Дрожала на панели чуть видная индикаторная лампочка… «Слышу вас на три балла! Слышу на три балла!»— кричал мне радист из Центра, пока я могла его слышать. Приемник продержался немного дольше передатчика…

Сейчас мы столпились у входа в сарай. Я оглядывалась вокруг. Перемены, происшедшие за годы после войны, изменили памятные места. Но по-прежнему синела на горизонте гора Чантория…

В тот день, когда в доме поселились солдаты с фаустпатронами, Яничка улучила минутку и забежала ко мне. Мы с ней стояли тогда у этих же дверей, только были они не распахнуты, а чуть-чуть приоткрыты. И синела, манила к себе зеленой шапкой лесов такая желанная Чантория!

— Добежишь… в случае чего?.. — спросила Яничка, с затаенной тревогой всматриваясь в меня.

— Нет, не добегу, — честно и обреченно призналась я.

Никак не смогла бы я убежать от немцев «в случае чего»: семь километров до Чантории, и все — по открытой ровной долине. А рация — не пушинка. Не очень-то с ней побегаешь!

Так и так выходило: и жизнь моя, и смерть, если случится, — все выпадает на этот бункер у Янички. И должна я здесь находиться до тех пор, пока не отменит свой приказ майор — командир пашей маленькой, всего четыре человека, советской разведывательной группы.

Я знаю, он жалеет меня, бережет. И это понятно. Я — одна радистка в группе, одна радистка в объединенном партизанском отряде.

Вскоре после нашего приземления в этом районе Бескид поляки приняли нас в свою партизанскую жизнь. Они помогли нам устроиться в их бункере и вот уже пять месяцев помогают в сборе разведывательных сведений. Сплоченнее стали их разрозненные группы с тех пор, как представители этих групп предложили майору взять на себя руководство боевой деятельностью партизанского отряда. Высоко оценивают партизаны фронтовой опыт офицера Красной Армии, с уважением относятся к майору. Понимают важность каждого нашего сообщения отсюда, из тыла врага, в Центр, в штаб 1-го Украинского фронта.

Старательно развесив антенну по бункеру, прослушав предварительно эфир, я установила связь с Центром и передала зашифрованную радиограмму: «На горе Климчок производятся оборонительные работы. На станцию Бельско-Бяла прибыли четыре эшелона с боеприпасами: авиабомбы, снаряды, патроны. Боеприпасы ежедневно подвозят и автотранспортом. Склады с боеприпасами — в центре Бельско на улице Элизабеты. Три склада около железнодорожной станции».

Мои познания в военном деле, понятно, скромны — в объеме школы военных разведчиков-радистов. Но думаю, что сейчас я правильно разбираюсь в обстановке: немецкий гарнизон готовится изо всех сил оборонять город Бельско-Бяла. И может, эта моя радиограмма — прямая и конкретная помощь нашей армии в ее стремительном продвижении на запад.

От Бельска до Бренны — около тридцати километров. Так уже близко освобождение, встреча с командирами и инструкторами части, письма из дома. Все это так желанно и близко, и так хочется дожить до счастливых дней… Но я уже немало пережила и видела за месяцы работы в тылу врага и понимаю: последние минуты перед освобождением могут стать и последними минутами жизни. Наверное, поэтому особенно долго тянутся напряженные бессонные ночи, когда остаюсь в бункере одна. Здесь, в городе, чувствую себя в меньшей безопасности, чем в лесу, в горах. Но не раскисаю, не плачу. Просто мне очень тревожно и грустно. Я должна и стараюсь быть сильной. Так мы договорились с майором. «У нас впереди еще целая жизнь! — успокаивал меня майор, когда во время подготовки к заданию мы обсуждали наше будущее и даже выбрали имя для первого сына… — Мы будем долго-долго жить вместе после войны! И ни в какой отпуск отдельно ездить не будем, так? — А я только кивала и счастливо улыбалась… — Если в какие-то дни мы не сможем быть рядом — не падай духом! — продолжал он. — Ты у нас в отряде одна, на тебя все партизаны равняются. Ты улыбнешься — всем весело. Ты держишься мужественно — у всех отваги прибавляется».

«А я и не плачу, — мысленно отвечаю сейчас майору, глядя в темноту бункера. — Мне только очень грустно… Мог бы когда и маленькую записочку прислать. Хоть бы одно слово…»

Глухо в бункере. И темно. И никого-никого, ничьего дыхания рядом. А там, наверху, в городе, — напряженный гул от проезжающих по дороге мимо дома автомашин, танков и другой военной техники. Устронь в прифронтовой полосе, и в городе все больше немецких солдат, все опаснее наше пребывание в нем…

— Ура! — тихо кричит Яничка, спускаясь утром ко мне в бункер. — Ура! Фронт вовсю движется к нам! А в Бренне такое творится! Говорят, что-то невозможное: будто начальство немецкое все сбежало и село заняли партизаны!.. Хоть что-то из этих разговоров должно быть близко к правде, как ты думаешь?! Вечером обещали приехать от Завадов. Узнаем подробности. А пока вот тебе еще одно послание, майор передал для тебя…