Лоран Бине - HHhH Страница 18

(Франтишек Галас)[87]

«От полутрупа преданной ею нации Франция вернулась к белоту и Тино Росси».

Две великие западные демократии сдались, отступили перед наглыми притязаниями немцев, Гитлер мог торжествовать. Мог, но вопреки всему вернулся в Берлин недовольным, обозленным, проклинающим Чемберлена. «Этот тип лишил меня возможности войти в Прагу!» — пожаловался он Шахту[89]. Ну а что ему, действительно, еще несколько гор? Вынудив чехословацкое правительство пойти на уступки, слабые, трусливые Франция и Англия лишили тем самым нацистского диктатора возможности сразу же достичь своей истинной цели: не просто урезать территорию Чехословакии, но «стереть ее с карты», иными словами — превратить в провинцию рейха. Семь миллионов чехов… Семьдесят пять миллионов немцев… Вопрос времени…

В 1946 году, на Нюрнбергском процессе, представитель Чехословакии спросит начальника штаба Верховного командования вермахта Кейтеля[90]: «А напал бы рейх на Чехословакию, если бы могущественные западные державы в тридцать восьмом поддержали Прагу?» И Кейтель ответит: «Конечно же, нет. Мы были тогда недостаточно сильны в военном отношении».

Гитлеру и впрямь есть из-за чего бесноваться. Франция и Англия распахнули перед ним дверь, от которой у него не было ключа, и, проявляя подобную услужливость, совершенно очевидно, побуждали его к действиям.

Начиналось все именно здесь, в мюнхенской пивной «Бюргербраукеллер», ровно пятнадцать лет назад. Но на сей раз около трех тысяч человек собрались в огромном зале не затем, чтобы отметить очередную годовщину Пивного путча[91]. Ораторы друг за другом поднимались на трибуну и все как один требовали возмездия: за день до того семнадцатилетний польский еврей, родители которого были высланы из Германии, смертельно ранил секретаря германского посольства в Париже. Гейдрих в силу своего положения прекрасно знает, что потеря невелика: этот самый секретарь посольства не стеснялся своих антифашистских взглядов и давно был под колпаком у гестапо как неблагонадежный, но грех не воспользоваться случаем! Тем более что Геббельс[92] доверил ох какое масштабное задание…

Вечер в пивной идет полным ходом, а Гейдрих между тем рассылает срочные депеши, касающиеся стихийных манифестаций, которые пройдут этой ночью. Всем подразделениям СД и полиции предписывается поддерживать связь с лидерами партии и СС, ни в коем случае демонстраций не подавлять и единственное, о чем позаботиться, — чтобы не подвергались риску жизни и не пострадало имущество немцев (так, например, нельзя поджигать те синагоги, огонь с которых может переметнуться на соседние, принадлежащие немцам или заселенные немцами, здания). Частные дома и торговые предприятия евреев, указывает Гейдрих, позволено разрушать, но не грабить. Следует арестовать столько евреев, особенно богатых, сколько смогут вместить тюрьмы. Задерживать надо только здоровых мужчин, немедленно связываться с соответствующими концлагерями и отправлять их туда как можно скорее. Распоряжения были разосланы в час двадцать.

Штурмовые отряды уже в пути, за ними — след в след — идут эсэсовцы. На улицах Берлина и всех больших городов Германии вдребезги разбиты витрины принадлежащих евреям магазинов; из окон квартир, где живут евреи, выбрасывают мебель; хозяев, если не арестовывают, — избивают, порой убивают. На мостовых валяются покореженные пишущие и швейные машинки, а кое-где даже и пианино. Погромы продолжаются всю ночь. Порядочные люди сидят по норам, любопытные наблюдают за происходящим, не решаясь вмешиваться, они маячат, как безмолвные призраки, и поди пойми природу их молчания: одобряют они эти погромы, не одобряют, глазам своим не верят или втайне радуются…

В одном из немецких городов штурмовики стучат в дверь женщины восьмидесяти одного года от роду. Открыв и увидев их, она усмехается: «Надо же, какие у меня с утра знатные гости!» Когда «знатные гости» командуют: «Одевайтесь, сейчас пойдете с нами», усаживается поплотнее и объявляет: «Не стану одеваться и никуда не пойду. Делайте со мной что хотите». Потом еще раз повторяет свое: «Делайте со мной что хотите». Командир погромщиков вытаскивает оружие и стреляет ей в грудь. Женщина падает на диван. Штурмовик всаживает ей в голову вторую пулю. Она валится с дивана, катится по полу, но она еще жива. Повернув голову к окну, она тихонько хрипит. И получает третью пулю — в лоб, с расстояния в десять сантиметров.

В другом городе штурмовик влезает на крышу разгромленной синагоги и, стоя там, размахивает свитком Торы с криком: «Подотритесь этим, жиды!» — а потом бросает свиток так, будто у него в руках карнавальный серпантин. Да… вот он уже — этот неподражаемый стиль…

В отчете мэра еще одного городка, маленького, можно прочесть: «Акция, направленная против евреев, прошла быстро и без особых проблем. В результате принятых мер одна еврейская чета бросилась в Дунай».

Синагоги горят, но Гейдрих, который хорошо знает свое дело, заранее отдал приказ отправлять все найденные там архивы в штаб-квартиру штурмовиков. Ящики с документами свозят на Вильгельмштрассе. Нацисты обожают жечь книги — но не бумаги. Немецкая деловитость, хозяйственность? Как знать, не подтирались ли коричневорубашечники документами из драгоценных архивов…

Назавтра Гейдрих передал Герингу первое секретное донесение: уничтожено 815 магазинов, 171 жилой дом сожжен или разгромлен, — но, видимо, не все еще учтено, ибо сообщается, что убыток от разрушения еврейских магазинов и домов пока невозможно выразить в цифрах. 119 синагог сгорели, еще 76 полностью разрушены. 20 000 евреев арестованы. Известно о тридцати шести убитых, тяжелораненых тоже тридцать шесть. Все убитые и раненые — евреи. Кроме того, Гейдриха проинформировали о ряде случаев изнасилования — и здесь речь идет о явном нарушении Нюрнбергских расовых законов, так что виновные будут арестованы, изгнаны из партии и отданы под суд.

Зато те, кто убивал, могли за свою судьбу не тревожиться.

Два дня спустя Геринг, который курировал в это время германскую экономику, провел в помещении Министерства воздушного транспорта совещание с главами нацистских карательных органов, Министерства пропаганды, германской промышленности и банков, где обозначил важнейшую на сегодня цель: свалить на евреев вину за причиненный ущерб. Ведь по сообщениям официальных представителей страховых компаний, стоимость одних только разбитых витрин составляет пять миллионов марок (вот почему первую на территории Третьего рейха массовую акцию прямого физического насилия по отношению к евреям окрестят «Хрустальной ночью»). Выяснилось, что во многих случаях владельцами домов, где евреи открывали свои лавки, были арийцы, и теперь следовало возместить им убытки. Геринг разбушевался. Никто даже и не подумал о том, во что обойдется эта операция, и, судя по всему, меньше всех об этом думал министр экономики. Вместо того чтобы уничтожать столько ценных предметов, кричит он Гейдриху, лучше было отправить на тот свет пару сотен евреев. Задетый за живое Гейдрих отвечает, что евреев убито тридцать пять.

По мере того как отыскиваются способы заставить евреев самих заплатить за всё, Геринг успокаивается и атмосфера становится менее накаленной. Гейдрих слышит даже, как уполномоченный по четырехлетнему плану в разговоре с Геббельсом отпускает шуточку: неплохо бы устроить резервации евреев в лесу. Геббельс подхватывает удачную мысль, предлагает поместить там заодно и некоторых животных, чертовски смахивающих на евреев, — например, лосей с их горбатыми носами. Все от души смеются… кроме представителей страховых компаний, которых не убедил рекомендованный фельдмаршалом план финансирования. И кроме Гейдриха.

В конце совещания, когда было решено, полностью конфисковав имущество евреев, быстро и повсеместно вытеснить их из всех сфер немецкой экономики, Гейдрих берет слово. Он считает необходимым уточнить стоящие перед собравшимися задачи:

— Если даже полностью удалить евреев из сферы хозяйства, все равно главная проблема останется: они должны уехать из Германии, следует провести операцию по их выдворению из всех земель рейха… А пока они тут еще есть, предлагаю ввести для каждого еврея личный опознавательный знак…

— Ввести для них униформу! — воскликнул Геринг, всегда охочий до всяких одежек.

— Нет, все-таки знак, — ответил Гейдрих.

На этой пророческой ноте совещание, однако, не заканчивается. Принимается решение запретить еврейским детям учиться в государственных школах (а потом и в университетах), кроме того, евреев лишают доступа в государственные больницы, на пляжи и на курорты, а покупки в магазинах они отныне могут делать только в определенные часы. Зато — тут постарался Геббельс — не проходит идея выделить для евреев особые вагоны или купе: что тогда будет во время большого наплыва пассажиров? Немцам тогда придется тесниться, в то время как евреи с комфортом расположатся в собственном вагоне? Короче, всё строжайшим образом уточняется, придирчиво обсуждается любая техническая подробность.