Борис Земцов - Добровольцы Страница 18

Несмотря на невладение Пашкой братскими славянскими языками, сербы прекрасно поняли, что от них требуется. С позиции они уходили вместе с Пашкой. Только после того, как получен приказ об оставлении высоты.

Уже вечером стали известны некоторые нелицеприятные подробности развития событий на том фланге, где погибли Дима и Володя. Оказывается, бункер, который они занимали, был вовсе не самым крайним форпостом на линии сербско-мусульманского фронта. Метрах в пятидесяти от этого бункера, в сторону расположения боснийцев, находился еще один мини-«положай» (палатка и сложенные из камней брустверы), на котором традиционно нес службу караул, состоявший из сербов. В ночь накануне мусульманского наступления пять сербов, перед этим заступившие туда… ушли. Ушли ночевать в более комфортные (теплые и защищенные от ветра) блиндажи в глубь сербских позиций. Бросили пост, оставили доверенный им участок передовой. Оставались бы они на месте — значит, первыми встретили бы атакующих огнем, по крайней мере, подняли шум. В любом случае помогли, а скорей всего, спасли бы Диму и Володю.

По сути, на мини-«положае» имело место мини-предательство. Хотя приставка «мини» здесь неуместна. В этом понятии нет масштабов. Ни мини — ни макси. Предательство — оно и есть предательство. Однако никто из нас не слышал о каком-либо разбирательстве, тем более хотя бы об отдаленной перспективе военного трибунала. Странная позиция сербского командования. Неужели за всем этим — система жесткого деления на «своих» и «чужих», «чистых» и «нечистых», «достойных к сбережению» и «обреченных на роль пушечного мяса»? В головах многих добровольцев уже созрели ответы на эти вопросы. Хотелось, чтобы мы ошибались.

Дико, жутко, стыдно, но Димка и Володька-Перископ остались непогребенными там, где их застала смерть, на самом краю правого фланга линии нашей обороны. Виноватых нет. Бункер, где находились ребята, стоял на отшибе, в значительном отрыве от наших палаток-блиндажей. Сюда мусульмане подобрались вплотную. Бой напоминал дуэль. Только силы по сторонам барьера были неравны. С одной стороны питерский парень Пашка Т. в полный рост с пулеметом наперевес. (Плюс пара струхнувших и не скоро опомнившихся сербов с автоматами.) С другой — едва ли не сотня наступавших с трех сторон мусульман. Когда по приказу Пашка и сербы отошли, наступавшие моментально заняли бункер. Володька и Димка остались там, где их застала смерть.

Попытки обратиться к военному начальству с предложением организовать рейд в район правого фланга нашей былой линии обороны результатов не дали. Сначала сербы просто отказались. Потом сослались на невозможность подобной вылазки ввиду грядущих сложных и ответственных стратегических операций. Немногим позднее военное начальство согласилось «дать добро» на операцию, но на очень странных условиях. Во-первых, сербские проводники пройдут с нами только половину пути (далее мы будем двигаться самостоятельно). Во-вторых, мы обязаны будем вынести с поля недавнего боя не только тела обоих товарищей, но и тела всех погибших там сербов. В-третьих, ко всему вышеперечисленному на нас возлагалась обязанность произвести разведку в местности, прилежащей к злополучному бункеру.

Поколебавшись, мы было уже приняли эти жесткие условия, но от сербских командиров поступило распоряжение: «Ввиду сложившейся непростой стратегической ситуации помочь проводниками и транспортом не представляется возможным».

Идти вслепую, без прикрытия, без проводников, без огневой поддержки к месту недавнего боя, где наверняка оставлена засада, — безумие. Логика — логикой. Трезвость — трезвостью. Всему есть причины и объяснения. Только в голове все равно не укладывается: тела наших погибших здесь, на боснийской земле, ребят остались непогребенными, оказались в руках врагов.

Сараевское (мусульманское) телевидение в тот же вечер передало информацию о боевых действиях на высоте, где находились наши позиции. Оказывается, наступавшие мусульмане потеряли там более девяноста человек убитыми и почти столько же ранеными. Нас на высоте было пятнадцать. Троих убило в первые же минуты боя. Троих ранило. Арифметика строга. 90: 9. В среднем по десять чьих-то жизней пришлось на каждого из нас. Кто были эти люди? Чем занимались до войны? Успели ли обзавестись семьями? Никому из нас это неинтересно. Мы на войне. В ночь после боя мы спали крепко.

После боя все мы надеялись на положенный «одмор» — отдых. Надежды оказались очень и очень зыбкими. У нас еще в головах не улеглось, что троих своих мы больше не увидим никогда, а в казарме появился гонец из штаба с распоряжением: ехать на «положай», занять позицию. Маленькое, но существенное «но». Эта предназначенная для нас, русских, позиция находится на отшибе, в отрыве от сербских позиций. Ее расположение очень напоминает расположение того бункера, где встретили свой смертный час Володька-Перископ и Дима П.

Нетрудно представить, какой была реакция наших парней на распоряжение сербского командования. «Опять нас подставляют», «Снова русскими дырки затыкают» — самые парламентские восклицания по этому поводу, прозвучавшие в тот вечер в нашей казарме.

Горько и досадно ощущать себя пешкой в чьей-то серьезной игре. Впрочем, это ощущение — «чистые эмоции». Мы приехали сюда не по комсомольским путевкам, не за орденами, не за славой. Будь мы трижды хорошие, нельзя забывать, какими принимают нас сербские полевые командиры. «Славянское братство», «исторические корни», «единая вера» — для них вещи понятные, но в данном случае далекие и неконкретные. Мы — русские добровольцы — инструмент, средство решения боевых задач. К тому же мы, увы, все-таки чужие, приезжие, мы приехали, и мы уедем. Сербы для своих командиров — свои. В одной упряжке они прошли немало, и неизвестно, сколько еще пройдут. Их надо беречь, потому что никто не знает, как будут разворачиваться события дальше. Мы же, повторяю, приехали и уедем. Разумеется, естественно, все непонятные и откровенно горячие ситуации — в первую очередь для нас.

Есть славянское братство, есть общая вера. Но жесткая правда полевых командиров — сильнее. Наверное, так во всякой войне. Идеалы, благие порывы, чистые помыслы — одно измерение. Окопная правда — измерение другое. Куда более конкретное.

Нет смысла скрывать настоящие имена погибших. Отечество, нация, славянский мир должны знать имена своих героев. 12 апреля 1993 г. рано утром в Боснии, недалеко от Вышеграда, в бою на высоте Заглавок погибли: Константин Богословский, Владимир Сафонов, Дмитрий Попов. Низкий поклон! Вечная память! Да будет им земля пухом!

Костя Богословский тоже похоронен на этом кладбище [8]. Его могила рядом с могилами других троих русских, ранее здесь погибших. Еще одна свежая могила — пуста. Опавший холмик. Казачья фуражка. Близкие и родственники увезли прах того, кто здесь был похоронен. Процедура перезахоронения, по словам «югославских ветеранов», хлопотна и валютоемка. Легко ли сегодня простому смертному найти спонсора, который отвалит две-три тысячи долларов на перевоз гроба из Боснии в Россию? А оформление документов, обивание порогов чиновных канцелярий и т. д.? Тем не менее одного из наших, погибших на югославской земле, все-таки перевезли на Родину. Холм, после того как гроб был извлечен, опал и почти сровнялся с землей. Крест оставлен. На нем имя, фамилия, две даты через черточку. По соседству мы вырыли могилу для Кости Богословского. Земля — вязкая глина вперемежку с гравием и путаницей корневищ — неохотно поддавалась нашим лопатам. Будто не хотела принимать в себя еще одного русского, сложившего голову за тех, кто издавна жил на этой земле. Копали по очереди, часто меняя лопату на топор, чтобы справиться с хитросплетением корней. Едва углубились на пару штыков — наткнулись на остатки старой сербской могилы — желтые кости вперемешку с коричневой трухой гробовых досок. Вызванный из храма отец Райко к находке отнесся спокойно. Объяснил:

— Кладбище древнее. Могилам тесно.

Посоветовал собрать кости в пакет и закопать в изголовье под новым гробом.

За организацию похорон сербам, и отцу Райко особенно, сердечное спасибо. Все, что они могли сделать в этих условиях, — они сделали.

На могиле укрепили крест с фамилией и двумя датами через черточку. Спи, Константин! Слава русским героям! [9]

На похороны пришло много вышеградских сербов. Женщины плакали. Ни у кого не повернется язык назвать эти слезы неискренними. А из наших «расслабился» Вадим М. — сибирский казачок. В церкви при отпевании он трогал уже ничего не чувствующего Костю, тер свои глаза за стеклами очков и, шмыгая носом, повторял одно и то же:

— Как же так, Костя? Как же так…

После поминок, наскоро организованных сербами в одном из примыкающих к церкви помещений, с Вадиком случилась истерика. До интерната, где нам предстояло переночевать, его вели под руки.