Хорхе Семпрун - Долгий путь Страница 18

Она присела рядом со мной на канапе в просторной гостиной с хрустальными люстрами.

— Добрый вечер, — отвечаю я.

Сегодня в этой эйзенахской гостинице ничто не может меня удивить. Наверно, виновато мозельское вино.

— Вы что здесь делаете? — спрашивает она.

— Я и сам точно не знаю.

— Вы уезжаете с завтрашней автоколонной? — спрашивает она. — Наверно, — отвечаю я.

Там были белые скатерти и разноцветные рюмки. И еще были там серебряные ножи, серебряные ложки и серебряные вилки. И было мозельское вино.

— А ведь он ошибся.

— Вы о чем? — спрашивает девушка.

— Мозельское вино, оказывается, хорошая штука, — поясняю я. — А кто же ошибся? — спрашивает она.

— Так, один парень. Его уже нет. Он был из Семюра.

Она задумчиво глядит на меня. Я помню этот взгляд.

— Из Семюра в Оксуа? — спрашивает она. — Ну конечно. — Я пожимаю плечами: разве это не ясно?

— У моих родителей там дом, — говорит она.

— Кругом большие деревья, посреди сада узкая аллейка, и всюду лежат сухие листья…

— Откуда вы знаете? — спрашивает она.

— Просто большие деревья вам к лицу, — говорю я.

Она качает головой, ее взгляд уходит куда-то в пустоту.

— Вряд ли там сейчас есть сухие листья, — тихо произносит она.

— Сухие листья всегда где-нибудь да есть, — настаиваю я. Видно, подействовало мозельское вино.

— Познакомь нас со своей красоткой, — требует Ив.

Мы сидим за низким столом. На нем стоит бутылка французского коньяка. То ли подействовал коньяк, то ли виновато мозельское вино, но мои ребята — в который раз — начали выдавать слушателям свои воспоминания о лагере. И до того противно мне стало, словно они у меня на глазах превращаются в бывших борцов Сопротивления. Я же не хочу стать бывшим борцом. Никакой я не бывший борец. Я совсем другое, я борец будущий. Эта внезапная мысль окрыляет меня, теперь даже просторная гостиная отеля с ее хрустальными люстрами уже не кажется такой нелепой. Мало ли куда судьба может занести будущего борца.

Сделав неопределенный жест рукой в сторону девушки с синими глазами, я предлагаю: — Знакомьтесь.

Взглянув сначала на меня, потом на Ива и остальных ребят, девушка называет себя: — Мартина Дюпюи.

— Знакомьтесь, — весело повторяю я. Видно, это от мозельского вина или от счастливой уверенности, что я никогда не стану бывшим борцом.

— Мадемуазель Дюпюи, позвольте представить вам группу бывших борцов Сопротивления.

Ребята ухмыляются, как это принято в таких случаях.

Мартина Дюпюи оборачивается ко мне.

— А вы? — почти шепотом спрашивает она.

— Я не в счет. Я никогда не буду бывшим борцом.

— Почему? — спрашивает она.

— Я только что решил это раз и навсегда.

Достав пачку американских сигарет, она поочередно протягивает их ребятам. Кое-кто угощается. И я в том числе. Сама Мартина зажигает сигарету и дает мне прикурить.

Ребята тут же забывают о ней. Арно принимается разъяснять каким-то другим людям, стоящим рядом, что побудило нас, бывших борцов Сопротивления, уйти в маки, и те, другие люди, качают головой. Но я никогда не стану бывшим борцом.

— А чем вы вообще занимаетесь в жизни? — спрашивает Мартина Дюпюи, девушка с синими глазами.

Я гляжу на нее и отвечаю вполне серьезно, точно от этого вопроса очень многое зависит. Видно, опять виновато мозельское вино.

— Я презираю Чарльза Моргана[19], терпеть не могу Валери и ни разу не читал «Унесенных ветром»[20].

Удивленно моргнув, она спрашивает: — И «Спаркенброука»[21] тоже не любите? — «Спаркенброука» особенно.

— Почему так? — спрашивает она.

— Потому, что на улицу Блэнвиль я бы его не взял, — поясняю я. Я убежден, что нельзя лучше объяснить.

— А что это за улица Блэнвиль? — спрашивает она.

— Просто такая улица.

— Знаю, она выходит на площадь Контрескарп. Ну а дальше что? — Просто там я стал человеком, — говорю я.

Она смотрит на меня улыбаясь, точно ее что-то забавляет. — Сколько вам лет?

— Двадцать один год, — отвечаю я. — А вы не бойтесь. Быть человеком — это не заразительно.

Она глядит мне прямо в глаза, края ее губ презрительно вздрагивают. — А вот так шутят только бывшие борцы.

Она права. Нельзя смотреть на людей свысока. Кому-кому, а мне следовало бы это знать.

— Забудьте это, — говорю я, слегка пристыженный.

— Хорошо, — соглашается она, и мы оба смеемся.

— За вашу любовь! — важно произносит Арно, поднимая рюмку коньяка.

Наполнив рюмки, мы пьем французский коньяк.

— За твое здоровье, Арно! — говорю я. — Видно, не зря ты был дадаистом.

Арно пристально глядит на меня, все так же важно потягивая коньяк. Девушка с синими глазами тоже не поняла моих слов, и я доволен. В конце концов это всего лишь девушка из 16-го округа Парижа. И я очень рад, что она ничего не поняла. Глаза у нее синие, как древняя мечта, но они ничего не видят дальше авеню де Нейи на севере, площади Трокадеро на юге, авеню Клебер на востоке и Ля Мюэтт на западе Парижа.

Я просто в восторге от собственной проницательности. Наверно, все-таки виновато мозельское вино.

— А вы? — спрашиваю я.

— Что я?

— Чем вы заняты в жизни? — поясняю я.

Она вперяет взгляд в рюмку с коньяком.

— Я живу на улице Шеффер, — тихо произносит она.

Я смеюсь, на этот раз смеюсь один. — Так я и знал.

Синие глаза недоумевают, чем вызван мой насмешливый тон. Кажется, я становлюсь заносчивым, но мозельское вино на этот раз ни при чем. Просто мне нравится эта девушка. Мы молча пьем коньяк, а ребята дружно вспоминают, как жестоко мы голодали в лагере. Неужто мы и впрямь голодали? Достаточно было одного сегодняшнего ужина, чтобы вытравить из памяти два года нестерпимого голода. Сейчас я просто не в силах представить себе то неотвязное чувство голода. Стоило один раз плотно поужинать, и голод сразу превратился в чистую абстракцию. Голод теперь не больше чем абстрактное понятие. А между тем тысячи людей вокруг меня умерли из-за этой абстракции. Я доволен своим телом, по-моему, это великолепная машина. Достаточно было одного-единственного ужина, чтобы заглушить то ненужное, отныне чисто абстрактное чувство голода, которое чуть не свело нас в могилу.

— Я не стану вас навещать на вашей улице Шеффер, — обращаюсь я к девушке.

— Вам не нравится эта улица? — спрашивает она.

— Не в том дело, — говорю я. — Признаться, я совсем не знаю эту улицу. Просто это слишком далеко.

— А где бы вы хотели встретиться? — спрашивает она.

— На бульваре Монпарнас. Там было такое кафе, кажется, «Патрик»… — Я, наверно, кого-то вам напоминаю? — тихо спрашивает она.

— Может быть, что и так, — говорю я, — уж очень у вас синие глаза.

Я ничуть не удивился, что она догадалась об этом — о своем сходстве с кем-то из прошлого. В тот вечер в Эйзенахе, в маленькой гостинице с ее чуть старомодным обаянием я вообще ничему не удивлялся.

— Приезжайте ко мне в Семюр, — говорит она. — Там высокие деревья, узкая аллея посреди сада и, может быть, там даже будут сухие листья. Конечно, если вам повезет.

— Не думаю, что я приеду к вам. Нет, не думаю.

— Черт побери, видно, эта ночь никогда не кончится, — говорил парень из Семюра.

Я отпиваю большой глоток французского коньяка. Да, то была четвертая ночь нашего пути в немецкий лагерь близ Веймара. Вдруг до слуха моего долетает музыка, это хорошо знакомая мелодия, и я совсем перестаю понимать, где же я нахожусь. Ну при чем тут «Под сенью старой яблони»? — В молодости я любил танцевать, — говорю я девушке с синими глазами.

Наши взгляды встречаются, и мы одновременно разражаемся смехом. — Извините меня, — говорю.

— Уже второй раз вы сбиваетесь на тон бывшего борца, — смеется она.

Французские офицеры где-то разыскали пластинки и патефон. Вот они закружили в танце девиц — немок, француженок, полек. Англичане все так же неподвижно сидят на своих местах, им нет никакого дела до всего, что происходит вокруг. Американцы — те веселятся напропалую, громко распевая песни. Я гляжу на немецких метрдотелей. Похоже, они уже отлично приспособились к своему новому положению.

— Потанцуем, — говорит девушка с синими глазами.

У нее легкое, гибкое тело, над нашими головами кружатся люстры гостиной. Обнявшись, мы дожидаемся, когда поставят новую пластинку. И вот мы танцуем под медленные плавные звуки, и уже невозможно забыть, что она со мной — девушка с синими глазами.

— Ну что, Мартина, пошли? — вдруг окликает ее кто-то в самом разгаре танца.

Передо мной французский офицер в полном боевом снаряжении, в берете, какие носят парашютисты. Он держится хозяином, и девушка с улицы Шеффер прерывает танец. Должно быть, мне остается вернуться к ребятам и вместе с ними допить французский коньяк.