Иван Строд - В якутской тайге Страница 18

Яркие лучи северного холодного солнца сверкающими зайчиками прыгают по стали граненых штыков, серебрят деревья. Тайга, погрузившаяся в зимнюю спячку, словно вымерла. За все время похода мы не встретили ничего живого, все попряталось от холода. Кругом было так тихо, что порой становилось жутко.

Иногда тайга отступала в сторону от дороги и открывала голую равнину с редкими кустиками и чахлыми деревцами, которые стояли вдоль дороги, словно забытые, одинокие часовые. Унылыми и грустными выглядели такие места и своим видом нагоняли тоску.

Вдали высились массивы щетинистых гор, могучие и прекрасные в своей вечной каменной неподвижности. По сравнению с ними усталые люди казались жалкими, беспомощными букашками. Впереди, за аласом, подернутая синеватой дымкой, сомкнулась тайга. Она как бы преграждает нам путь, ревниво оберегая вековую тайну севера.

Незаметно опустилась ночь, люди перестали видеть дорогу. Шли ощупью, спотыкались, падали, но еще долго не останавливались. Завтра нам нужно быть под Амгой. Наконец, обессиленные и разбитые, остановились на ночлег.

Окружающий нас мрак ночи скоро разрядили несколько десятков костров, сложенных из целых сухих бревен. Зарево от них накрыло огненной шапкой людской муравейник, рвалось вверх и гасло в чаще. Над огнем красноармейцы подвешивали на длинных тонких жердях котелки и ведра, до краев наполненные снегом. Когда он таял, лопатами, а то и просто руками добавляли новые куски снега, до тех пор пока в ведре не получалось достаточно воды. Затем опускали мясо, сыпали соль и терпеливо ждали, пока вода закипит.

Мясо ели больше полусырое. Голод и мороз заставляли быть не особенно разборчивыми. «Горячее сырым не бывает», — шутили бойцы и с аппетитом уплетали куски пропитанного кровью мяса.

Раздатчики получали на взвод из обоза промерзшие, твердые, как дерево, буханки ржаного хлеба. Чтобы скорее их отогреть, разрубали топором и клали чуть ли не в самый огонь.

В стороне, под деревьями, громко фыркали покрытые снежными попонами лошади и жалобно мычали голодные быки. Сена не было. Своих четвероногих друзей мы кормили хлебом только раз в сутки. Наши и без того небольшие запасы быстро иссякали.

Физически более слабые красноармейцы, как только разгорались костры, выбирали поудобнее место, клали под голову свои вещевые мешки, а под бок наломанные ветки сосны или пихты и сразу засыпали. Когда поспевал ужин, их будили и чуть ли не силой заставляли есть.

Отряд рассредоточился по кострам небольшими группами по пять — восемь человек. Люди располагались с наветренной стороны, иначе дым слепил глаза. Ветер часто прорывался сквозь чащу и, как кузнечный мех, раздувал костры, взметая тысячи искр. Подхваченные вихрем, они красивым сверкающим хороводом кружились над поляной, гасли в дрожащем отблеске костров, падали на снег и на людей.

Эту ночь мы провели особенно плохо. Все отчаянно мерзли, хотя дежурный эскадрон поддерживал костры до самого рассвета. Было так: пока один бок, обращенный к огню, греется, другой пронизывает ветер. Часто приходилось переворачиваться. Забудешься на часок-другой, потом снова проснешься, и так всю ночь — и спишь, и не спишь.

В довершение всего из костра с треском летят раскаленные угольки, иногда падают на спящего человека.

— Вот, черт, шинель сгорела! — слышится ругань у одного из костров.

Люди поднимают головы, начинается возня. А когда кажется, что все уже успокоилось, спящих будит новый крик. И так всю ночь.

За время ночевок наши бойцы прожгли немало катанок и ботинок, что было для нас большим и неотвратимым злом. Все принимавшиеся нами меры предосторожности ни к чему не приводили. А в эту ночь у нас сгорело больше полушубков, шинелей и обуви, чем за все предыдущие.

Наутро красноармейцев нельзя было узнать. Отряд имел особенно таежный, а вместе с тем и какой-то залихватский вид. У многих шинели и полушубки были в дырах, а то и вовсе без полы, рукава полушубков постягивало, сморщило, как сушеный гриб. Дырявую обувь заткнули бог весть откуда взятыми тряпками, перевязали веревками.

— Товарищ командир, моя рота всю ночь под артиллерийским огнем была, — шутит Овечкин.

— Ха-ха-ха! Го-го-го! — хохочут красноармейцы, глядя друг на друга.

— Вот так обстрел. Артюхина-то прямо в спину трехдюймовым шибануло.

— Посмотри лучше на себя, — огрызается Артюхин. — Тебя-то самого каким калибром по боку тяпнуло?

В другом месте потешались над здоровенным красноармейцем.

— Твои скороходы совсем проголодались. Где у тебя совесть? Сам ешь, а их не накормишь. Ишь как рот раззявили, мяса просят.

Бойцы шутили друг над другом. Куда и девалось сумрачное настроение, всюду слышался жизнерадостный, веселый, задорный смех.

Отряд быстро собрался и выступил в поход. Пели скрипучие полозья обозных саней. Тихо переговаривались красноармейцы.

Сегодня мы провели последнюю ночь у костров, а на следующую решено было остановиться в населенном пункте, не доходя верст пятнадцати до Амги. Каждый радовался предстоящему отдыху в теплой юрте. Только бы не помешал противник. У людей было одно желание — провести ночь в жилье, а там будь что будет. Сегодня нам не хотелось встречаться с белыми.

Ветер стал утихать. В последних потугах он гнал по небу запоздалые одинокие тучи, напоминавшие цветом грязно-желтые глыбы весеннего льда на вскрывшейся реке. Скоро небо совсем очистилось.

Мы вышли на равнину. Ярко светило солнце, и под его лучами снег искрился и сверкал тысячью разноцветных огоньков, отчего глазам становилось больно. Люди жмурились и старались не смотреть на снег.

Вдали, на горизонте, высились в сизой дымке громады гор, похожие на причудливой формы облака. Покрытые выбеленной снежными метелями чащей, они манили к себе человека. Хотелось легкой птицей улететь туда, взвиться на вершину самой высокой горы и оттуда охватить от края до края безбрежную тайгу, увидеть все скрытое от наших глаз.

Отряд держал себя особенно осторожно и тихо. Конный эскадрон тщательно прощупывал тайгу, заглядывал на горки, спускался к речушкам и ничего подозрительного пока не обнаруживал. В этот день мы торопились. Хотели засветло добраться к месту ночлега. Сделали привал только на тридцать минут, хлебнули по кружке пахнувшего дымом кипятка и выступили дальше.

Все чаще и чаще стали попадаться аласы со стогами сена. Завидя их, наши голодные лошади и быки то и дело пытались свернуть с дороги, чем доставляли немало хлопот повозочным красноармейцам.

Чувствовалась близость человеческого жилья. До Амги оставалось не более двадцати пяти верст. А до места нашего ночлега — всего семь верст.

Для ночевки и исходного положения мы избрали Сасыл-сысы (Лисья поляна), где было пять юрт. Прежде никто из нас там не был, со слов же нашего проводника мы не могли достаточно ясно представить себе тактические особенности этого пункта. Правда, можно было пройти еще шесть верст и остановиться в абагинской школе. Школа и все три дома Абаги стояли на открытом месте, и подходы к ним хорошо просматривались. Там местность благоприятствовала для обороны. Но, для того чтобы попасть туда, требовалось еще время, а люди были очень изнурены. Нужен был отдых, чтобы восстановить боеспособность, дорог был каждый час.

БОЙ С ОТРЯДОМ ВИШНЕВСКОГО

Проводник отряда предупредил, что скоро будет еще один последний и большой, версты на три, алас. Но не успели мы приблизиться к нему, как видим: к нам скачет всадник. Это был связной от двигавшегося впереди конного эскадрона. Командир эскадрона Иванишко сообщил, что в версте от них, у большого дерева, на дороге остановилась направляющаяся в нашу сторону группа конных человек в тридцать. Эскадрон спешился и рассыпался в цепь на опушке.

Остановив отряд, я выехал к эскадрону. Не доезжая ста шагов, слез с коня и пробрался в цепь. Оттуда было хорошо видно неизвестных конников, хотя разобрать, кто они, даже в бинокль не удалось. Но мы не сомневались, что это белые.

Стали ждать в надежде, что они поедут дальше и попадут к нам в ловушку. Вскоре они действительно сели на коней и небольшой рысцой стали приближаться к нам. Им осталось уже проехать шагов триста, когда вдруг, совсем неожиданно для нас, белые повернули коней и быстро погнали прочь.

Догнать их на наших тощих лошадях нечего было и думать. Я приказал открыть огонь. Белые еще прибавили ходу. Враг ускользал, расстояние между ним и нами все увеличивалось. Становилось досадно, что белые могут уйти безнаказанно.

Тогда человек десять бойцов быстро сомкнулись и, стоя, стали бить залпами.

Все-таки пуля нашла свою цель. Один из всадников на полном скаку вместе с лошадью грохнулся на землю. Эскадрон мигом сел на лошадей и, ведя непрерывный огонь, поскакал туда. Скоро привели унтер-офицера. Под ним убило коня, а самого только оглушило при падении.