Игорь Шелест - Крылатые люди Страница 18

— Прощай, Сережа… Больше я с тобой не полетаю…

Распорядившись, чтоб побыстрей готовили самолет, Сергей сам осмотрел повреждения. О ремонте здесь нечего было и думать. Посоветовавшись, решили возвращаться в Москву как есть, с пробоинами.

Ни больных, ни детей на этот раз с собой, разумеется, не взяли. Нельзя было рисковать. Оставшиеся в управлении тросы могли и подвести.

Часть вторая

Мне казалось, что иного пути в авиацию нет, кроме увлеченности ею со школьной парты, влюбленности в авиацию с юных лет. Да какой любовью! Чуть ли не окаянною: всепрощающей, мучительной, без сна и покоя, с вечной жаждой полетов и ожиданием их, как свидания со счастьем.

Да, так казалось, пока я не услышал от Вени Зенкова его историю. Вас, может быть, удивит это, как удивило меня, но должен вам сказать, что в авиацию он попал совершенно случайно. По правде говоря, даже помимо своего желания.

В юности он мечтал, как многие, быть моряком, плавать на боевых кораблях, испытывать лютые шторма и побывать на краю света. С этими лучезарными надеждами он и поступил в Ленинградское военно-морское училище имени М. В. Фрунзе.

Не буду утомлять подробностями, как учился, прежде чем надеть столь желанную форму морского командира пятой категории, как поступил на боевой корабль, как на нем плавал. Правда, далекие страны посмотреть Вене не удалось: из Балтийского моря нашему флоту выходить тогда практически не приходилось. Но все же боевая работа на корабле ему нравилась, и он считал себя счастливым.

Да, я не сказал — по специальности он был штурман.

И вот однажды — это было в 1929 году — вызывают их, целую группу средних командиров, в штаб и, построив, зачитывают приказ о том, что надлежит им отправляться в Севастополь на девятимесячные курсы морских летчиков-наблюдателей.

Никто из них никогда и не думал о полетах, и для них сие оказалось угнетающей неожиданностью. Попробовали задавать вопросы, выражать нежелание менять море на воздух, но им напомнили о военной дисциплине.

Словом, выдали предписание на руки, и через трое суток — тогда так ходили поезда — они оказались на месте.

Учиться на летнаба, хоть и морского, Вениамину Дмитриевичу Зенкову не хотелось. Поэтому, отнесясь к учению с полным равнодушием, он втайне надеялся, что его вскоре отчислят и вернут на флот. Но здесь Веню раскусили. Старается он на зачетном экзамене отвечать на двойку — ему ставят тройку…

А время шло, и надоело канючить, постепенно втянулся в дело.

Практику полетов "авиаторы поневоле", прибывшие с Балтики, проходили сперва на «авро», затем на МР-1 — поплавковом варианте известного в ту пору боевого разведчика Р-1, с мотором М-5 в четыреста лошадиных сил.

Биплан этот, имевший каркас из сосновых и ясеневых реек с полотняной обшивкой, был довольно строгим в пилотировании самолетом, с небольшим диапазоном скоростей, примерно от 90 до 170 километров в час. Морской же вариант этого самолета, снабженный вместо колес шасси двумя большими поплавками наподобие байдарок, имел максимальную скорость и того ниже.

Поплавки самолета, тоже из деревянных реек, березовой фанеры, проклеенные льняным полотном, пропитанные водостойким лаком, обладали обтекаемой формой и позволяли самолету в тихую погоду, когда волны на море ничуть не. больше двухсот миллиметров, держаться на воде.

Время шло быстро, и не успел Вениамин оглянуться, как пришла пора практических экзаменов. Штурманское Дело он знал прекрасно — на флоте его изучали более глубоко, чем на девятимесячных авиационных курсах, — и Зенков чувствовал себя вполне уверенно.

Выпускной экзамен летнаба состоял в полете на МР-1 с летчиком, тоже курсантом, сдающим выпускной экзамен. Они должны были пройти над морем вдоль Южного берега Крыма, от Ялты развернуться в сторону моря и отойти на 50 километров, по расчету времени и по скорости (с учетом поправки на ветер), отметить свою точку на карте и, развернувшись, возвратиться на базу. Контроль за этим осуществлялся их инструктором-штурманом со второго самолета, летящего позади и сбоку.

Все шло великолепно. Было это 28 июня 1929 года. Погода солнечная, теплая, ласковая, такая, какая может быть в Крыму, и только в Крыму. Наши экзаменуемые подлетели к Ялте, держась недалеко от берега на высоте 1500 метров, по пути видели пляжи и счастливую вольницу беззаботных купающихся; затем развернулись в открытое море, и как шли в паре, так и стали удаляться прямо на юг.

Теперь под ними было бескрайнее море, довольно спокойное, как можно было оценить сверху. По его синему тону отчетливо выявлялись более светлые, в зелень разводы; кое-где море сгущало свой и без того темно-синий цвет.

Но, удаляясь от берега, легко было заметить, что предполагаемая линия горизонта совершенно размыта. Море впереди утрачивало свою определенность, терялось в белесой дымке, и трудно было избавиться от впечатления, что оно поднимается ввысь, смешиваясь воедино с таким же белесым небом.

Так они и летели минут двадцать на юг, видя перед собой ровный тон дымки, похожей на серо-оранжевую кисею, и ощущая над собой ослепительное солнце, висящее почти в зените.

Зенков определил, что вышли на заданный рубеж. Пометив на карте время и точку удаления от берега, он поднял вверх руку. Летчик-инструктор — он вел свой самолет за ними сбоку — принял условный сигнал и вышел вперед, стал разворачиваться обратно. Экзаменующиеся последовали его примеру.

Я уже говорил, что МР-1 отличался известной строгостью в пилотировании, допускал лишь ограниченные эволюции в воздухе, развороты с креном до тридцати градусов, и никаких фигур. Правда, наши курсанты о фигурах толком ничего не знали: на девятимесячных курсах много ли летных тонкостей ухватит человек с морской душой…

Вот почему и о штопоре курсант-летчик и курсант-летнаб знали лишь то, что МР-1 из штопора не выходит, и что в силу этого штопор на нем запрещен.

И вот… Это Вене запомнилось на всю жизнь необычайно ярко. Разворачиваются они, смотрят на ведущий самолет, и тут почувствовал наш штурман, как задуло ему как-то неприятно в скулу, сбоку, непривычно, так, как ни когда еще не ощущал, и самолет кренится круто, так круто что с непривычки Веня уронил карандаш; он тут же полез искать его на полу, боясь, как бы не застрял в роликах проводки тросов управления, — ронять что-либо в кабине категорически воспрещалось.

Да, склонился он в кабине к полу, ищет карандаш, а чувствует, как жмет его к борту неведомая сила, и вообще с самолетом творится что-то неладное. Поймал он карандаш, не без усилия приподнимает голову и видит: самолет «сыплется» вниз какой-то непонятной спиралью, и вода — вот она, совсем рядом. "Труба! — съежилось сердце. — Падаем!" Мигом взглянул на летчика, увидел с затылка нервно-подвижные плечи — тот двигал ручкой управления, решил: "Бесполезно!" Эта мысль включила самого Веню в действие. Откуда взялись проворство и удивительная сила: схватил за обшлага кожанку, не расстегивая пуговиц, разорвал на себе и тут же скинул с плеч. Только успел, как самолет ударился о воду… И треск, и стену брызг воспринял как-то мягко, приглушенно, не материально, как во сне. Все это проявилось ярким кадром и потухло.

Курсанту-летчику все же удалось каким-то образом вывести самолет из штопора, и, уже снижаясь полого, самолет ударился левым поплавком о воду вскользь. Теперь можно говорить об этом как о чуде, но когда Веня Зенков пришел в себя, то увидел, к своему немалому удивлению, что самолет их на плаву и лишь левая полукоробка крыльев биплана погружена в воду, а правая, наоборот, устремлена под углом в небо; хвост фюзеляжа тоже задран, зато нос с мотором и обломком орехового пропеллера прильнул к воде, будто пьет жадно, никак не напьется.

Еще больше удивило Веню то, что он вовсе не в кабине, а на нижней плоскости правой полукоробки крыльев, У самых распорных бипланных стоек; сидит, держась руками за одну из стоек. Когда и как сюда попал — непонятно.

Летчик, которого он тут же увидел, был в своей кабине и как раз подал признаки жизни. Веня закричал, чтоб он лез на крыло, на самую высокую над водой точку. (Кабина отчасти была затоплена водой.) Летчик перешагнул через борт, пробрался между расчалок по крылу и обхватил руками соседнюю с Веней стойку. Немного успокоившись, они увидели, как второй их самолет, снизившись, покружил над ними и, надо полагать, убедившись, что они живы и на крыле, направился к берегу.

Он не стал садиться рядом с ними. Да и что он мог сделать, чем помочь? Взять на борт к себе? Некуда поместить. И самолет не смог бы подняться с двойной нагрузкой. Словом, инструктор предпочел побыстрей лететь на базу в Севастополь и организовать им помощь.

Гул мотора вскоре затих, и они, вглядываясь ему вслед, заметили очертания гор Южного берега Крыма, похожие на нежные облака. А кругом колыхались ослепительные блики на лазурной, в тон неба, бескрайней воде.