Владимир Полуботко - Гауптвахта Страница 18

Двор дома офицеров.

Тяжёлый книжный шкаф выплывает из крытого кузова машины. На солдатских руках устремляется к двери. Откуда-то из-под шкафа слышен голос Злотникова:

— Вперёд, ребята! Так, так… Молодцы! Ну, ещё!..

И сам работает тоже. Не стоит без дела…

Машина отъезжает. Злотников даёт команду усталым губарям:

— Отдыхаем, братцы!

Разрешение получено — значит, можно и отдохнуть.

Двор дома офицеров. Вечер.

Полуботок и другие арестанты выламывают замёрзший мусор, очищают асфальт от корки грязного льда. По всему видно, что все смертельно устали. И по всему видно, что конца-краю работе не будет.

А между тем вовсю светятся окна дома офицеров, из них струится тёплый заманчивый свет. Там же, в окнах, — звуки музыки, мелькают силуэты танцующих мужчин и женщин.

Полуботок останавливается, чтобы перевести дух и говорит:

— А ведь и в самом деле — весна!.. Хорошо им там — танцуют, купаются в тепле и музыке.

Принцев, а эти слова обращены именно к нему, боязливо косится на Злотникова и не отвечает — шеф может разгневаться.

Полуботок этого не замечает и говорит:

— Слышь, Принцев, пойдём, прогуляемся по коридорам, музыку послушаем, на чистую публику поглядим. Пойдём, а?

Косясь на Злотникова, Принцев лепечет:

— Так ведь ОН не разрешит… А я — как ОН… Я, того, — не пойду я с тобой…

Полуботок усмехается.

А Принцев боязливо жмётся к Хозяину. Подальше от вредных влияний.

Дом офицеров.

Полуботок бродит по его коридорам. Смотрит и слушает, о чём-то своём думает.

Вот он заглядывает в открытую дверь концертного зала: барабан с надписью «ГАРМОНИЯ», музыка и музыканты.

Длинноволосый красавчик взмахом руки останавливает ликующие звуки и раздражённо кричит:

— Нет, нет! Так не пойдёт! Давайте всё повторим сначала!

И снова — коридоры, лестницы, чей-то смех, чьи-то громкие, весёлые голоса, музыка, яркие краски…

Танцевальный зал: гремит оркестр, и пары сладострастно исполняют танго. Какая-то расфуфыренная девица с удивлением останавливается перед Полуботком. Некоторое время оба смотрят друг на друга, пребывая при этом в состоянии величайшего изумления. Хихикнув, девица отваливает прочь; этот замученный солдатишка с усталыми глазами — совсем не то, что она ищет в этой жизни. Полуботок задумчиво смотрит ей вслед.

Двор дома офицеров.

Все уже перестали работать и слоняются без дела под светлыми, звонкими, радостными окнами. Полуботок выходит из здания во двор, и его силуэт сливается с силуэтами других арестантов, подавленных и усталых.

Гнетущая безнадёжность. У всех одинаковые шинели, а лиц — не видно.

К арестантам подходит конвоир с карабином — такая же безликая человеко-единица в точно такой же одежде.

— Ребята, — говорит конвоир, — хлопцы, а давайте пойдёмте в кочегарку погреемся? Если что — скажем, что замёрзли, мол, что ненадолго же…

Кочегарка.

Один за другим сюда спускаются арестанты; последними по разбитым ступенькам пробираются двое конвоиров со своими карабинами.

Тощий кочегар выходит всем навстречу; он возникает внезапно, как привидение из зловещего мрака. Прямо за ним видны языки пламени в топке.

— Садитесь, ребята, располагайтесь! В ногах правды нет! Грейтесь вот тут, а может, кто хочет, и вон там — возле труб…

Злотников усаживается на скамейку и, окружённый почитателями, начинает рассказывать что-то интересное и содержащее в себе такие слова: «…Прислала мне из Америки свитер… тут такая полоска, а тут — такая…»

Другие арестанты разбредаются по всем тёмным и тёплым углам, какие только можно найти в этом мирке.

Полуботок сидит рядом с Тощим и Рябым. Ну, Рябенький — этот, конечно, не в счёт; этот дрыхнет, мертвецки пьяный, на скамейке, застеленной тряпьём, а вот Тощий — вот этот трезвёхонек, на нём-то как раз-таки и держится вся кочегарка.

Полуботок всматривается в лицо Тощего, переводит взгляд на Рябого: храпящая сморщенная мордочка.

— Что-то я не пойму, — говорит Полуботок, — когда бы мы ни зашли сюда, вы оба постоянно здесь. Вы что же и дома никогда не бываете?

Тощий отвечает:

— Эх, солдатик… Был бы дом, так отчего же и не побывать бы дома? Здесь вот и живём, едим, работаем…

— А летом куда деваетесь? Летом-то кочегарки не работают!

— Да мало ли куда можно деться летом… Можно, к примеру, в колхоз податься…

— И не скучно?

— А?

— И не скучно, говорю, вот так жить?

— А чего скучать, парень? Я, к примеру, эту ночку буду коротать не один — со мною, парень, моя любимая будет, — с этими словами кочегар достаёт откуда-то из-под стола бутылку водки и нежно, как женщину, поглаживает её, а потом бережно прячет назад. — Чего скучать, парень?

Полуботок устало сидит возле Тощего и смотрит куда-то в пол измученными, но широко раскрытыми глазами.

Коридор гауптвахты.

Арестанты выносят из каптёрки «вертолёты» и «козлы», разбредаются по своим камерам.

Майор, начальник караула, командует:

— Побыстрее! Побыстрее! Чтобы через три минуты все спали!

Камера номер семь.

Губари засыпают на своих досках, крутясь и кутаясь в шинели. Над дверью горит лампочка, а из оконца стекает на пол тонкая, медленная струйка воды.

Засыпает и Полуботок; ему то ли видится во сне, то ли вспоминается: музыка, смех, пары, танцующие танго, барабан с надписью «ГАРМОНИЯ», девица остановившаяся в коридоре и с наглостью самодовольной самки разглядывающая его…

Спит. И вся камера спит — спит. И вся гауптвахта, кроме часовых.

Пятые сутки гауптвахты

Камера номер семь. Пять часов утра.

За дверью слышны голоса и топот ног. Кто-то кричит: «Подъём! Подъём, гауптвахта!» Кто-то другой: «Быстро отпирай все камеры!»

Дверь камеры номер семь распахивается:

— Седьмая камера! Подъём! Бегом на выход!

Губари тяжело и неохотно просыпаются.

— Что-то рановато нас разбудили, — говорит Косов.

— Неужели уже шесть утра? — удивляется Аркадьев. — Не может быть!

А Бурханов ноет:

— Ой, сил моих больше нету!..

Мрачное, унылое утро. Улицы города. Редко в каком доме горят окна…

Тёмные силуэты людей бегут в каком-то непонятном направлении. Изо рта у всех — пар. Редкий блеск штыков. И неясная пока ещё тревога…

Арестанты сворачивают за угол.

Звучит команда сержанта, начальника конвоя:

— Стоп! Прибежали!

Всё ещё тяжело дыша, губари стоят перед домом офицеров и не могут поверить тому, что открылось их взорам.

— Что это?

— Мама родная! Что здесь случилось?!

— Вот так штука!..

Появляется сильно взволнованный офицер. Кричит:

— Прибыли? Ну наконец-то!

Один из охранников кидается было докладывать ему, мол, прибыли в ваше распоряжение, но офицер отмахивается от доклада и панически и бессвязно умоляет губарей:

— Ребята! Нужно очистить улицу! Когда люди проснутся и пойдут на работу, они не должны будут это увидеть!.. Да и никакой транспорт здесь не проедет, если мы сейчас же не очистим улицу!.. Ведь центр же города!.. И, товарищи солдаты, вот ещё что важно: в общем, разойдитесь! Приступайте к работе!.. Всё сваливайте на тротуар, поближе к дому!..

В темноте зловеще ощетинилось балками здание дома офицеров, пострадавшее от сильного взрыва.

У развалин.

Губари поднимают с земли огромную балку; человек двадцать несут её, выбиваясь из сил и готовые вот-вот выронить её, проклятую. Другие перекидывают камни поближе к стене дома и подальше от проезжей части улицы.

Постепенно, насколько позволяет темнота, вырисовывается общая картина: улица завалена железом, камнем, деревом, битым стеклом и прочим мусором. Здание дома офицеров стоит тёмное, холодное, мёртвое.

Со стороны улицы видно только, что у него выбиты все окна и сильно повреждена крыша, но, когда губари переходят во двор, то здесь при свете автомобильных фар, лампочек-переносок и карманных фонариков видно уже нечто более удручающее: с этой стороны у здания выбиты не только все окна и двери, но ещё и сильно пострадали стены — на них трещины и проломы.

Во дворе — огромные груды камней, опрокинутая и изуродованная, валяется та самая машина, в которой вчера привозилась новая мебель.

Вслед за лучами фонариков в руках офицеров и каких-то людей в штатском губари пробираются вглубь двора. Идти становится всё труднее и трудней. И вдруг кто-то вскрикивает. Все останавливаются.

Луч фонарика выхватывает из темноты человеческое тело. Тело лежит лицом к людям; голова выше, ноги ниже; рубашка задралась и виден голый живот с пупком. Это кочегар, которого мы называли Тощий.