Анатолий Недбайло - В гвардейской семье Страница 18

увидела ровное поле, а на дальнем краю его — под цвет молодого клевера — несколько самолетов.

Аэродром!..

— Значит, пополнение прибыло в наш полк? — улыбался совсем юный старший лейтенант. — Вернее, не

пополнение, а замена, — уточнил он. — Мужчины-вооруженцы уступают вам место. Посмотрим, на что

вы способны, посмотрим!..

Он построил девушек, рассказал, куда они прибыли, чем будут заниматься. Подошел к Кате, поговорил с

ней, велел выйти из строя.

— Екатерина Илюшина будет у вас командиром отделения. Ясно?

...И потекли за днями дни.

Под руководством старшего лейтенанта девушки заново стали изучать вооружение штурмовика

непосредственно на самолете. Но длилось это недолго: враг теснил наши войска, и полк стал отходить на

восток.

Летный состав располагал «крыльями», и потому передислокация для него никакой проблемы не

составляла. Технический состав и вспомогательные службы отправлялись на новое место на

автомашинах или по железной дороге. С ними ехали и легкораненные авиаторы, лечившиеся «при

части», а также «безлошадные» летчики и воздушные стрелки, оставшиеся без самолетов. [78] Причин, как правило, было только две: либо самолет был сбит, а экипажу удалось спастись; либо самолет получил

в бою повреждение и нуждался в серьезном ремонте.

Раненым нужна была в пути медицинская помощь. Военврач Дмитриев присмотрелся к Кате: узнал от

кого-то, что родилась она в семье медиков, разбирается в рецептуре, умеет делать перевязки. Ей и

поручил он присматривать за ранеными. Так стала Катя «медсестрой»: моталась по эшелону,

перевязывала раненых, раздавала порошки и таблетки.

Поезд долго шел на восток. Останавливался словно для того, чтобы отдышаться, снова брал разбег — и

стучали, стучали колеса, и уплывали в степь, цеплялись за верхушки деревьев белые космы паровозного

дыма. Уже нетрудно было понять, что путь эшелон держит на Сталинград.

Поезд остановился в Верхней Ахтубе. Здесь и разгрузились.

Девушек распределили по эскадрильям. Катю направили в третью. Проверили еще раз, как знает она

вооружение штурмовика, умеет ли снаряжать пушки и пулеметы. Но самой суровой проверкой был

жестокий сорокаградусный мороз. Он иглами впивался в щеки, холодный металл обжигал пальцы. А на

глазах слезы. Нет, не от ветра — от горя. Поднимешь голову, глянешь вдаль — черный дым поднимается

в небо: горит Сталинград! И словно нет уже мороза, и отошли окоченевшие пальцы: скорее, скорее

зарядить штурмовик боекомплектом!..

Слушая Катю, я думаю о сложном сплетении человеческих судеб, о путях-дорогах, которые привели нас

вот к этой встрече, к этому ночному небу, на котором, я знаю, есть и две наших звезды, две судьбы, которые могут стать одной...

Рано утром я снова на аэродроме. Привычно включаюсь в ритм боевой жизни, и словно не было ни

вчерашнего концерта, ни тихого звездного неба.

«Ильюшин» уже ждет меня. Мотовилов, Чиркова и Баранов все сделали, готовя штурмовик к боевому

вылету. Благодарю этих замечательных людей — честных, преданных делу, отлично знающих

авиационную технику. [79]

Обычно бывает так. Не успели зарулить на стоянку, как Гриша Мотовилов и Саша Чиркова тут как тут. Я

еще в кабине, а они уже в один голос:

— Ну как, командир?

— Мотор работал хорошо, пушки и пулеметы — безотказно!

Их лица озаряет улыбка. Мотовилов спешит осмотреть двигатель. Делает он это сосредоточенно и, словно врач пациента, внимательно, осторожно ощупывает — не перегрелся ли, нет ли подтеков масла, горючего. А Саша Чиркова — «рыжая блондинка» — так в шутку прозвали ее в эскадрилье —

заглядывает в открытые лючки ящиков из-под боезапаса и торжествующе восклицает:

— Этот пустой, командир! Этот — тоже!..

— Пустые, Саша! Пустые! — отвечаю я и улыбаюсь. — Золотые у тебя руки, Сашок! Молодчина ты, честное слово!

Как это важно, когда пушки и пулеметы «ильюшина», заряженные на земле, «разговаривают» в бою, не

запинаясь.

Часто я вспоминал в этой связи Бикбулатова. Однажды он возвратился на аэродром, а боекомплект

оказался неизрасходованным, и «Бик» сердился: считал, что он не до конца выполнил боевое задание.

— Мог бы не одного еще фашиста угробить, а тут оружие отказало! — сокрушался он.

Не я один вспоминал Бикбулатова. Очень переживал гибель друга и Александр Заплавский. Стал

неразговорчивым, замкнутым.

Но время брало свое, и скоро Саша вновь обрел свою прежнюю «форму» — нет-нет да и вставит острое

словцо, бросит шутку, от которой покатываются со смеху окружающие.

— Зачем вы отпустили усы? — полюбопытствовала как-то Саша Чиркова. — Вы же совсем еще

молоды?..

Заплавский важно надулся, подкрутил свои усы и, не улыбнувшись, ответил:

— А я ими отгоняю «мессеров» и «фоккеров». Думают, казак. А наши донские да кубанские казаки

немцам еще с первой мировой войны запомнились!..

В удали, находчивости, отчаянной смелости Заплавскому нельзя было отказать. Однажды Александр [80]

вынудил командование полка изрядно поволноваться.

Тогда ему поручили облетать Ил-2 после капитального ремонта. На штурмовике был установлен новый

двигатель, и нужно было проверить машину на разных режимах.

Заплавский мастерски взлетел и, не набирая высоты, скрылся из виду. Ждали, ждали его — нет!

Забеспокоились: значит, что-то случилось — то ли мотор сдал, то ли управление оказалось неисправным.

Предположили лучшее, что могло произойти: вынужденная посадка.

— Как же вы проверяли готовность? Что могло произойти? — нервничал майор Ляховский, добиваясь от

Клубова ответа, который внес бы хоть какую-нибудь определенность в сложившуюся ситуацию.

Не меньше, чем командир, был обеспокоен и старший инженер полка, хотя лично проверил машину, прежде чем дать разрешение на ее облет.

— Да он, пожалуй, сейчас уже в Ворошиловграде! — пошутил кто-то.

Ляховский сердито глянул на шутника и... вдруг вспомнил, как третьего дня Заплавский просил у него

разрешения слетать в Ворошиловград — навестить родителей. Тогда командир, захваченный «текучкой», занятый полковыми делами, сказал Заплавскому:

— Понимаю тебя. Но не могу, сейчас каждый летчик на счету, да и сам видишь, какое боевое напряжение

в эти дни...

Теперь у Ляховского никаких сомнений не было: Заплавский в Ворошиловграде! И майор поспешил к

телефону, чтобы доложить комдиву.

— Подождем до вечера, — сказал полковник Прутков. — Если не прилетит, сообщим выше.

В восемнадцать часов Заплавский прилетел, благополучно сел и направился к капитану Клубову.

— Товарищ гвардии капитан, задание выполнил! Мотор, приборы и системы работают хорошо. В воздухе

пробыл сорок пять минут, совершил две посадки! — доложил он.

Глаза Александра радостно блестели. Он был возбужден и взволнован. Оказалось, что он, поднявшись в

небо, взял курс на родной ему город — Ворошиловград. Сел на аэродроме Острая Могила, который был

хорошо [81] ему знаком: здесь он начинал летать. Помчался домой — благо, его родители жили недалеко

от аэродрома. Дома застал только отца. Крепко обнялись, расцеловались. Вместе отправились на

аэродром. Там и попрощались. Больше отец не видел своего сына: Александр Заплавский вскоре погиб.

Да, трудно терять друзей, тяжко сознавать, что товарищ твой никогда больше не вернется... Но, уйдя из

жизни, наши боевые товарищи продолжали жить в наших сердцах — и, значит, оставались в строю. Мы

дрались и за себя, и за них — вместе с нами они побеждали врага, изгоняли его за пределы родной земли, родного неба.

Мы клялись отомстить за погибших. Повестка дня одного комсомольского собрания гласила: «Отомстить

гитлеровским захватчикам за героическую смерть воспитанников Ленинского комсомола Игоря Калитина

и Александра Заплавского». На собрании комсомольцы рассказывали о погибших боевых товарищах, их

подвигах, сообщали подробности последнего боя. На таких собраниях лучшие из лучших получали

рекомендацию в партию коммунистов.

Партийные и комсомольские собрания были своеобразной школой боевого опыта. Нередко на них

наиболее отличившиеся в сражениях летчики, как бы отчитываясь перед товарищами, делились своим

боевым мастерством, учили искусству побеждать. Выступали техники, механики, мотористы. Рассказы

бывалых воинов обогащали новичков знаниями, зажигали их мужеством, отвагой, стремлением

подражать героям. Эти собрания обычно были оперативными, выступления — страстными,