Борис Егоров - Песня о теплом ветре Страница 18

Вот ведь какие они, частушки — фигурные, резные, кружевные! Меткие, хлесткие, с подковыркой, озорные! А озорного русский человек, особенно солдат, никогда не чуждается.

Кем эти частушки сочинены? Давно ли ходят по свету? Ходят, живут для того, чтобы давать людям доброе, светлое настроение, бодрить. Частушка может быть и грустной, но скучной — никогда. Скучную не поют, и она умирает.

Поиграл-попел Богомазов — и сразу дышится легче, и мысли всякие тяжелые рассеиваются.

Я выхожу из блиндажа в траншею. Смотрю, как дрожат в небе бросаемые немцами ракеты.

Из глубины траншеи доносятся приглушенные голоса. Разговаривают двое.

— Меня из института отчислили, а так бы и не призвали…

— Вояка из тебя, конечно, липовый. А ты все же старайся. Кто не старается, пропадет. Вот я, например, цель себе поставил: орден получу, в партию вступлю, в колхоз вернусь — председателем буду.

Подхожу к разговаривающим. Они тотчас умолкают. При вспышке ракеты вижу лица: сержант Вяткин и рядовой Порейко. О Порейке что говорить? Маменькин сынок, рос в домашней теплице. Бывший чистюля, ныне заросший щетиной. Не бреется по неделям, боится холодной воды.

Но то, что я услышал от старательного сержанта Вяткина, для меня большая неожиданность.

Огонь — на меня!

31 октября утром меня вызывает к телефону майор — теперь уже майор — Красин.

— Как дела, Крылов?

— Хорошо. Собираюсь двигаться на мельницу.

— На мельницу вы не пойдете. С этого ветряка мало что видно. Ваш НП — высота 95,4…

— Но она же еще у немцев?..

— Сейчас их оттуда вышибут… Тяните нитку от батареи к высоте, а оттуда — ко мне. Бородинского пошлите в штаб.

Мы идем к высоте. Богомазов, Валиков, Таманский, Вяткин и я. Козодоев и Седых разматывают катушки с кабелем.

— Поторапливайтесь, орлы-цыпленки! — кричит им Валиков. — Немцы убежать могут.

— Ишь ты, какой быстроногий, — отвечает Козодоев. — Смотри, сам не умри по дороге.

Валиков не умрет. Он привык к тяжелой ноше: стереотруба, тренога, автомат. Про себя он говорит: «На меня навьючить можно сколько хочешь. Такая работа…»

Да, война — это работа. Как и всякая. Только с техникой безопасности здесь, конечно, хуже.

Навстречу нам попадаются трое — два конвоира и пленный. У пленного немца — перекошенное лицо, злые, ненавидящие глаза, кулаки сжаты. Словно он еще продолжает драться.

— Откуда ведете?

— С высоты 95.

— Она уже наша?

— Наша.

Вскоре мы поднимаемся на курган. Это и есть высота 95,4. Видно отсюда далеко. Все немецкие тылы этого участка — под нами. Село Благовещенское, деревня Днепровка, даже город Никополь виден. За сорок километров!

На высоте повсюду следы недавнего боя, и кажется, брошенные немцами винтовки и автоматы еще не остыли.

— Работай, братва! — командует старший сержант Богомазов.

Пока братва работает, к нашему кургану подъезжает «виллис» командующего артиллерией корпуса.

Командующий — полковник Ковалев — долго смотрит в бинокль, восхищенно цокает языком, говорит:

— Хорошо обосновались. Отсюда самого черта достать можно.

И вдруг мы слышим:

— Немцы!

Это крикнул дежурный у стереотрубы Валиков.

— Где немцы? — спрашивает полковник.

— А вот посмотрите: к нашему кургану идет лесопосадка. Они в ней. Отсюда метров шестьсот… Разрешите покажу.

— Да, какие-то люди, — неопределенно говорит полковник, — но это наши. Немцев здесь быть не может. Передовая отсюда уже в трех километрах, как мне доложили…

— Немцы, товарищ полковник! По шинелям вижу.

Я сажусь за стереотрубу.

Да, немцы. Откуда они?

Потом станет известным, что высота находилась на стыке двух дивизий, что дивизии не обеспечили взаимодействия флангов. Одна пошла левее, другая правее, возник разрыв. В него и пролезли гитлеровцы.

Это будет ясно потом. А сейчас вопрос: откуда немцы?

Мы еще сомневаемся. Может, все-таки наши? Люди идут к нам по полезащитной полосе, по кустарнику, так что рассмотреть их трудно.

На склоне кургана разрывается мина. Они! Валиков не ошибся.

— Принимайте бой, — говорит мне полковник. — Высоту не сдавать. Пока из вас жив хоть один, она наша!

Полковник видит: нас всего несколько человек, их — много, их — сотни. Силы неравные. Но сдавать высоту 95,4, господствующую высоту на большом участке фронта, нельзя!

Ковалев сбегает по траншее вниз, садится в машину, уезжает. Он будет наблюдать бой с ветряной мельницы — с той самой, на которую я собирался идти утром. Она недалеко, всего в километре позади.

Рядом с нами рвутся еще несколько мин. Я делаю расчеты, передаю по телефону командиру на батарею.

Снаряды ложатся точно, в самую лесопосадку. Падают люди, взлетают вверх вырванные с корнями кусты акаций.

Но немцы не останавливаются. Уменьшаю прицел, снова и снова кричу в трубку: «Огонь!»

Совсем недалеко — метрах в ста от кургана — скирда соломы. Они подошли к ней. Атаковать не торопятся, начинают обходить высоту, окружать нас.

И в этот момент случается самое страшное, что может только произойти: теряется связь с батареей. Порыв на телефонной линии…

Теперь мы не артиллеристы. Мы пехотинцы. Вся надежда на автоматы. Но поднимается ветер, песок попадает в затворы, и автоматы отказывают. На нашем вооружении остаются несколько немецких винтовок, десятка три гранат.

Богомазов, Таманский, Валиков и Седых бьют из винтовок, едва успевая щелкать затворами.

— Я их сейчас! — в остервенении кричит Богомазов. — В левый глаз!!

Меня тянет за рукав Козодоев.

— Есть связь с дивизионом. Красин на проводе.

Майор просит доложить обстановку.

Я кричу:

— Огонь — на меня!

— Ты с ума сошел, Крылов? Что происходит?

— Огонь — на меня! На высоту 95,4!

Красин все еще не верит.

— Ты отвечаешь за свои слова?

— Огонь, — хриплю я, сорвав голос.

Дальше слышу, как Красин по коммутатору связывается с батареями.

— Седьмая? Полотнянникова.

— Ранен.

— Как ранен? Я только что с ним говорил. Кто у телефона?

— Тучков.

— Тучков, принимайте командование батареей. И немедленно огонь по высоте 95,4.

— Она же наша! Там Крылов.

— Огонь, сказали вам, и не спрашивайте!

— Восьмая? Лесовик? Лесовик, слушай…

Курган вздрагивает от взрывов, снаряды падают вокруг нас на склонах.

Под разрывами своих «чушек» мы еще никогда не были.

Лежим на дне траншеи оглохшие, кашляющие от едкого дыма.

Трогаю рукой лицо — кровь. Ранен? Нет, это из ушей…

Не знаю, сколько длилась канонада. Помню лишь, что я без конца повторял про себя: «Бей, Тучков, бей, выручай!» И вдруг — тишина. Сразу! Как взрыв! Обстрел высоты окончился.

Слышу, словно из-за толстой двери, голос Богомазова:

— Комбат, они бегут!

Немцы бегут от нашего кургана. Я и не знал, что их так много. Туча!

А за тучей — самозванные преследователи: Козодоев и Таманский.

Я вижу, как Козодоев догоняет гитлеровца, стреляет ему из автомата в спину, а потом копошится около трупа… Не удержался Козодоев, не крепко «завязал»!

Немцы бегут. Мы в безопасности.

Поднимаюсь на самую верхушку кургана и только сейчас понимаю, как они были близко.

Первый труп лежит от меня метрах в четырех-пяти. А сколько же всего их? Считаю. Тридцать девять…

Тридцать девять фашистов лежат вокруг макушки кургана, присыпанные землей.

Они чуть-чуть, совсем немного не добрались до нас. Они уверенно шли вперед, зная, что нас горстка. Такой маневр огнем был для них сюрпризом, он и решил все.

Восстанавливается связь с батареей.

Вдогонку отступающим немцам «девятка» снова шлет снаряды. Пока они пробегают двести метров, батарейцы успевают перезарядить орудия и бегущие попадают под новый залп…

Кто-то сзади ударяет меня по плечу. Полковник Ковалев!

Ковалев жмет мне руку, жмет руки Богомазову, Валикову, Седых. Потом говорит:

— Я все видел с мельницы. Дайте мне список, кто был на высоте. Представляю к награде.

Я составляю список, Богомазов помогает мне. И только сейчас обнаруживается, что одного человека не хватает. Не хватает сержанта Вяткина. Где Вяткин? Связист Седых говорит:

— Он побежал исправлять порыв провода… Я было кинулся, да он опередил…

Конечно, Вяткин сделал хорошее дело: восстановил связь. Но он же не связист, а разведчик и на линию должен был идти Седых.

Хитрый Вяткин: нашел удобный предлог, чтобы уйти с кургана. Мне вспоминается: «Орден получу, в партию вступлю, в колхоз вернусь — председателем буду…»

На курган Вяткин решил, видимо, пока не возвращаться. Время, чтобы вернуться, прошло.

Ковалев прощается с нами, еще раз говорит «поздравляю» и вдруг замечает Козодоева и Таманского, которые не спеша бредут к высоте, нагруженные трофеями — флягами, автоматами, пистолетами. У Козодоева, кажется, еще и сапоги.