Геннадий Синельников - Ах, война, что ты сделала... Страница 19

Конечно, все то, что она просила, шло сверх оплаты, да и никакой подружки у кассирши не было. Стоило согласиться и выложить чеки, как она здесь же, на твоих глазах, выписывала билет, и ты, словно оплеванный, но в то же время довольный и счастливый, спешил к самолету. Получая чеками, кассир брала две, а иногда и три цены за билет. И лишь одна часть уходила в кассу, а остальные в ее кошелек. Среди толпящихся у касс ходили люди, которые тоже выискивали в толпе афганцев и без очереди подводили их к нужному окошку или заводили в подсобное помещение, где на особых условиях (чеки, подарки) здесь же выписывали нужный билет. Действовала хорошо отлаженная система вымогательства. Когда очень хочешь домой, когда ты поставлен в безвыходную ситуацию, то пойдешь на любые кабальные условия. Те, кто успели каким-то образом прибарахлиться и везли с собой ходовые по тем временам товары, с проблемами ни в кассах, ни в магазинах не сталкивались. Но многие ехали в отпуск, имея в сумке лишь военную форму и нательное белье, которое нуждалось в хорошей стирке.

Было непонятно: все эти месяцы мы служили в Афганистане, твердо уверенные в том, что мы, находясь в этой стране, защищаем южные рубежи нашей Родины, а значит, и Узбекистан. Нас убеждали, и мы верили, что вводом своих войск в Афганистан СССР опередил всего на каких-то три часа США, которые тоже планировали ввести туда свои силы быстрого реагирования. Опоздай мы, и тогда США имели бы в Афганистане нацеленные на нашу страну ракетные установки, в том числе и с ядерными боеголовками, военные базы. А такое соседство с заклятым идеологическим врагом было бы чревато самыми непредсказуемыми и тяжелыми последствиями для нашей страны. Чувствуя себя ответственными за судьбы многих миллионов советских людей, многие офицеры и прапорщики быстро разочаровывались, испытав на собственной шкуре, как относятся в Узбекистане к тем, кто выполняет в Афганистане интернациональный долг. Такое «радушие» оскорбляло чувства интернационалистов.

Чеки «Внешпосылторга» в те годы были в большой цене. Они давали доступ в престижные магазины «Березка», их можно было выгодно продать, в два-три раза дороже по отношению к советскому рублю. Кому-то казалось, что у выезжающих из Афганистана карманы набиты тугими пачками чеков. Но это было далеко не так. Официально нам платили не очень много.

Из должностного оклада младшего офицера, который насчитывал в совокупности примерно 200–230 рублей, высчитывали 50 рублей, умножали на установленный коэффициент, в результате получалось 230 чеков. Старшие офицеры получали больше. Чеки выдавались в части по месту службы. Денежная сумма оклада, из которой высчитывались 50 рублей, перечислялась на личный вклад. Получить ее можно было только в Союзе. В аэропорту Ташкента стояли специальные передвижные выплатные пункты, где можно было получить свои деньги. Солдаты получали вообще крохи. Война шла страшная, и с каждым годом разгоралась все с большим ожесточением, однако наше правительство экономило на заработной плате военнослужащих, воевавших в Афганистане. Если бы их денежное довольствие хотя бы приблизительно соответствовало степени опасности и риска выполняемых там задач, не было бы такого размаха грабежа и воровства, которые захлестнули части и подразделения 40-й армии и с которыми все мы так тщетно боролись.

В Афганистане мы часто мечтали о холодной питьевой воде. В подразделениях не было электричества, а значит, и холодильников. Когда выходили на боевые операции, заполняли солдатские фляжки водой, мочили чехлы и подвешивали за какой-нибудь выпирающийся предмет брони или на стволы пулеметов. Влага, испаряясь на ветру с чехла, охлаждала содержимое фляжки. Вода становилась холодной.

Но такой эффект достигался только при движении, в остальных случаях воду брали из арыков, которые для местных жителей служили и прачечной, и канализацией, и баней, и водопоем для скота. Бросали в емкости с водой обеззараживающие таблетки и, не дожидаясь, пока они выполнят свою функцию, выпивали воду. Пить хотелось постоянно. Поэтому мечта об отпуске и доме была связана также и с изобилием холодной воды. Увидев автомат с газированной водой, каких было много на улицах Ташкента, я остановил такси и подошел к нему. Возле аппарата стояли такие же афганцы. Мы по очереди бросали монетки в аппарат, набирали в стаканы холодную шипящую сладкую воду и пили. Отдыхали и снова пили. Стояли, разомлевшие от блаженства, радости, словно пьяные.

Уже тогда мы хорошо понимали, что Ташкент — это еще не Родина, а поэтому старались как можно скорее покинуть его.

В Москву я прилетел 1 мая 1980 года. До ближайшего и единственного рейса на Петрозаводск, где в то время проживала моя семья, времени оставалось, что называется, «впритык». За большую цену уговорил таксиста увезти меня в аэропорт Быково.

Москва готовилась к праздничной демонстрации: улицы перекрывались сотрудниками государственной автомобильной инспекции, нарядами милиции, транспорт направлялся в объезд. Это усложнило и без того напряженную ситуацию. Приходилось уговаривать милиционеров пропустить меня. Я каждый раз объяснял, что я — военный отпускник, опаздываю на самолет, что я афганец, еду с войны и очень хочу домой. На меня смотрели как на ненормального: необычно загоревший для ранней весны, одетый в легкую, не по сезону, одежду, говорящий о каком-то Афганистане и войне… Но, как бы там ни было, махнув рукой, пропускали. Когда уже казалось, что все, успеваю, попался непреклонный милиционер. Никакие слова, просьбы, уговоры не помогали. Мало того, он начал сердиться и хотел уже вызвать дополнительный наряд, чтобы разобрались со мной, но вмешался пожилой таксист. Он отвел милиционера в сторону, долго говорил с ним. В завершение разговора я увидел, как розовая десятирублевая купюра перекочевала из его рук в карман милиционера. И мы поехали дальше…

Вот я и в Петрозаводске. Вокруг еще снег, холодно!

Первые, да и последующие встречи с друзьями, знакомыми, родственниками меня глубоко разочаровали: кроме жены и матери, никто не хотел верить тому, что я рассказывал об Афганистане. Все, с кем я начинал разговор на эту тему, морщились или улыбались снисходительно, словно делая мне какое-то одолжение, выслушивая меня. Чаще всего переводили разговор на стоимость вещей, курс чеков, другие, не интересные для меня темы. А в главное, в войну никто не верил! Я читал центральные газеты, в том числе и «Красную Звезду», газету Министерства обороны СССР, и ужасался: все врут! Все, начиная с первого лица в государстве, бессовестно обманывали миллионы своих сограждан, скрывая истинное положение дел в Афганистане. В одной из газетных статей писалось, как командир подразделения Туркестанского военного округа, умело и решительно действуя на тактических учениях, добился со своим подразделением высоких результатов, за что награжден орденом Ленина. Какие учения? Ведь это писали о нас, о тех, кто воевал реально, а не на учениях! Всех дурачили…

Как-то меня пригласили выступить с беседой об Афганистане перед офицерами Управления армии, в которой я служил до своей загранкомандировки. Тот же большой зал, где я, кажется, совсем недавно выступал на проклятом партийном собрании, те же лица офицеров, правда, среди них не было командования армии, в том числе и генерала Панкратова. Я много и откровенно говорил о событиях в стране пребывания, о первом боевом рейде, о том, в каких условиях мы живем, и о нашем предназначении. Я видел удивленные лица, и сам был не менее их удивлен. Я считал, что военные, тем более офицеры Управления армии, должны были владеть информацией о событиях в Демократической Республике Афганистан (ДРА). Но, к моему великому разочарованию, даже они ничего не знали о реальном положении дел.

После беседы ко мне подошел сотрудник особого отдела КГБ армии и посоветовал прикусить свой язык и не говорить то, чего не нужно. Я понял, что со своими разговорами о войне и Афганистане становлюсь уже подозрительным и даже опасным. Но молчать не хотелось, да я уже и не смог бы, ежедневно видя, как беспечно и спокойно живут люди, не зная, да и не желая знать о страшной правде. Было очень больно видеть, как на улицах, у мусорных баков валяются куски хлеба, за который там, за границей, погибали и продолжают гибнуть наши ребята. Мне хотелось кричать во все горло:

— Люди, почему вы не цените жизнь? Ведь она так коротка и хрупка! Неужели, чтобы понять это, вам обязательно нужно горе, испытания и война?

Но я понимал, что мой крик — это глас вопиющего в пустыне. В мирной стране люди жили своими интересами, проблемами, и события в Афганистане волновали лишь тех, в чьих семьях оказались участники этой войны.

— Долго ты будешь там? — тревожно спрашивала меня жена Альвина.

Ничего определенного сказать ей я не мог. О сроках службы в ДРА нам никто и ничего не говорил. Правда, член Военного совета армии генерал-майор Таскаев на совещании офицеров части как-то обронил такую фразу: