Сергей Михеенков - Встречный бой штрафников Страница 19

– Вот ее-то мы с Нелюбиным и вспомнили сейчас.

– Товарищи офицеры, у кого есть какие соображения и предложения, прошу высказываться. Времени в обрез. Через несколько часов – атака.

Воронцов в эту ночь так и не прилег. Вместе со старшиной обходил взводы, проверял наличие боекомплекта и снаряжение. Гиршман раздавал сухой паек.

– Товарищ старший лейтенант, а как же быть с водкой? Сейчас раздать – это все равно что артподготовка по пустому полю. А на рассвете не успеем.

– Найди пустые канистры и раздели водку на каждый взвод. Под ответственность командиров взводов.

– Ой-ей-ей! Так это ж три канистры надо где-то искать! – захлопал Гиршман руками по полам полушубка.

– Найдешь. Гранаты всем раздал?

– Всем.

– Никто не отказывался?

– Так я раздавал в присутствии взводных. У Петрова попробуй откажись. Численко за эти дни всех обучил, даже Дикуленка. В третьем, у Одинцова, тоже полный порядок. У него сержанты гранаты перераспределяют.

Ладно хоть так, подумал Воронцов. Боязнь гранат – явление на фронте обычное. Даже среди ветеранов есть такие, кто берет гранаты с неохотой. Солдаты же из недавнего пополнения, как правило, до прибытия на передовую гранатный бой вообще не знают. И наступательную РГ-42, и оборонительную Ф-1 видели только на картинках. И Воронцов приказал сержантам: в тех отделениях, где состав смешенный, карманную артиллерию перераспределить опытным бойцам, но так, чтобы в бою они находились везде, по всей траншее в обороне и по всей цепи, кто в наступлении.

– Веретеницына! – окликнул Воронцов санинструктора, – а вы почему не спите? Отдохните. До рассвета еще пара часов есть. У вас завтра много работы будет.

– Нет уж, потом посплю, – ответила Веретеницына. Она хотела протиснуться мимо, но остановилась и, прижав Воронцова к стенке траншеи, сказала: – Мне еще одна подвода нужна. Боюсь, что тремя не управимся.

Спорить с Веретеницыной, во-первых, бесполезно, а во-вторых, он и сам давно хотел выделить для санитарного обоза еще одну лошадь.

– Вот что, Веретеницына, иди к Гиршману и скажи, что я распорядился для ваших нужд Кубанку запрячь.

– Ой, так это ж ваша лошадь! Она ж под седлом.

– Запрягайте Кубанку, – повторил он. – В телегу или в сани. Что найдете. Гиршман найдет. Ездовым пусть назначит кого-нибудь из обоза.

– Ну, спасибо! – И Веретеницына толкнула его в грудь и побежала по траншее. Пробежав несколько шагов, оглянулась и засмеялась.

А он подумал: баба есть баба, ей и война не война… После боя надо будет поговорить с комбатом, чтобы все-таки перевести в штат Екименкова.

Немцы, похоже, ничего не почувствовали. Всю ночь пускали осветительные ракеты. Постукивал дежурный пулемет. Но после полуночи ракеты начали взлетать реже, а потом, на какое-то время, и вовсе прекратили обозначать глубину пространства, отделявшего одну линию окопов от другой. И все сразу потонуло в морозной мгле. Одно только небо сияло над этой кромешной мглой прозрачным высоким куполом, подсвеченным холодным сиянием Млечного Пути.

Через бруствер перелезли саперы и исчезли в ночи. Воронцов какое-то время слушал, как похрустывал под их телами снег, как перешептывались они изредка, видимо, старший группы ставил задачу. К утру они должны сделать проходы для каждого взвода.

Немного погодя ракеты опять стали взлетать, оттеняя угловатое плечо леса и размазывая по полю перед деревней серое полотно не заметенной стерни. И тут в первом взводе рыкнул пулемет. «Дегтярь» сделал короткую, будто пробную очередь, торопливо, вдогон первой, повторил и повел длинную. Для острастки, только чтобы обозначить и ночь перед собой, и ничейную полосу, так не стреляют.

Из землянки высунулся старший сержант Численко:

– Что-то у Петрова стряслось.

– Ну да. Стреляют нервно. – Дежурный часовой тоже стоял, навалившись грудью на стенку траншеи и сдвинув на затылок каску, чтобы лучше слышать стрельбу, внезапно начавшуюся у соседей.

Ручному пулемету ответили сразу два немецких автомата.

Воронцов быстро поймал в поле ориентиры и понял, что стрельба началась возле сгоревшей «пантеры». Значит, туда все же перебралось боевое охранение первого взвода.

На нейтральной полосе сейчас работали саперы. Делали проходы. Резали колючку, снимали мины. Свои и немецкие. После танковой атаки немцы в первую же ночь собрали своих убитых, а потом принялись восстанавливать линию заграждений. Ползали по нейтралке несколько ночей подряд. Наставили свежих кольев, где раньше их не было, натянули колючую проволоку. Ближе к деревне, опоясывая юго-восточную окраину подковой, растянули спираль Бруно. И вот либо наши саперы столкнулись с немецкими и в перестрелку вмешалось боевое охранение первого взвода, либо там происходило что-то более серьезное.

Вечером, лишь стемнело, пулеметный расчет первого взвода, усиленный двумя автоматчиками, перебрался в подбитую «пантеру». Танк, выгоревший изнутри и деформированный взрывами боекомплекта, зиял дырами, в которые, если залезть внутрь, звезды были видны лучше, чем если просто смотреть на них с открытого пространства.

Вместе с Темниковым на нейтральную полосу пополз и связной Дикуленок.

Еще в траншее Темников предупредил:

– Если кто кашлянет или перднет, а хужей того, звякнет чем-нибудь в танке, того положу головой на приклад вот этого пулемета и сверху прихлопну малой саперной лопаткой. Задача ясна? Лучников, – тут же напомнил он своему второму номеру, – запасные диски взял?

– Все тут, Егорыч, при мне, – отозвался из темноты Лучников.

– А ну-ка, попрыгай.

Лучников попрыгал. Ничего в его снаряжении не звякнуло, только снег хрупал под валенками.

– Молодец.

– Я их портянками переложил.

– Где ж ты столько портянок взял?

– У Гиршмана.

– Хорошо иметь в друзьях старшину. Который к тому же хитрый еврей.

– Да, Егорыч, неплохо. Старшина человек запасливый. И обоз у него большой. Говорят, там у него даже шерстяные портянки имеются.

– Шерстяные портянки?! Ты, парень, загнул!

– Да я своими глазами видел! Настоящая шерсть! Связисты их вместо шарфов носят. Теплые!

– Ладно, ребята, хватит трепаться. Пошли. Пора. А то нашу хату немцы займут.

Лучников первым забрался в выстуженное чрево танка и выглянул в рваную продольную трещину, проделанную в башне то ли подкалиберным снарядом, то ли взрывом боекомплекта во время пожара. Вот тогда-то, залюбовавшись стенными звездами неба, необычно приблизившегося к нему, второй номер услышал глухое похрупывание снега сразу в двух направлениях. Пригляделся, задержав дыхание и освободив из подшлемника правое ухо, которое после контузии слышало за километр мышиный писк. У всех, побывавших под бомбежкой, когда «лаптежники» прицельно бросают на линию окопов «пятисотки», слух притупляется, а порою и вовсе угасает – лопаются от перенапряжения барабанные перепонки. У Лучникова разорвало перепонку левого уха, а чуткость правого обострилось настолько, что, если он поднимал подшлемник, от обилия звуков тянуло почесать затылок.

Справа от траншеи ползли саперы. Ползли цепью, с интервалом в полтора-два шага. Лучников слышал, как они вывинчивали взрыватели из стаканов противопехотных мин, как вытаскивали из снега «детские гробики» противотанковых. Но снег поскрипывал и в стороне немцев, возле проволочных заграждений. Тихо, глухо, как будто под одеялом. Так саперы не двигаются. Так двигаются, утомившись ожиданием. Разведка! Приползли, затаились возле проволоки и ждут. То ли танк им приглянулся. То ли за «языком» пожаловали. Ждут удобной минуты, чтобы пробраться к линии наших окопов. Вот почему они ракеты не бросали.

Лучников повел ухом. Шевеление возле проволочных заграждений прекратилось. Возможно, услышали приближение группы саперов и решили брать их. Очень удачно: добыча сама лезла в курну, оставалось только не спугнуть ее, выждать и одним движением отсечь путь назад. Лучников опустил голову в нижний люк и позвал первого номера:

– Егорыч, впереди, под вторым рядом проволоки, немцы. Похоже, разведка. Наши из саперной роты ползут прямиком на них.

Через минуту Темников сидел рядом, обдавая его свежим табачным духом.

– Где они?

– Шуршат вон там, – зашептал Лучников.

– Ничего не вижу.

– Так и я не вижу. Что шуршат именно там, слышу.

Темников выглянул еще раз. Спросил:

– Ты ничего не перепутал? Может, у тебя слуховые галлюцинации?

– Я слышу, как ты пальцами в валенке шевелишь, – усмехнулся Лучников.

– В каком?

– В правом.

– Ладно. Придержи, чтобы не нашуметь. – И Темников начал осторожно просовывать в щель, заполненную низкими звездами, ствол ручного пулемета. – Тихо-тихо. Вот так. – И взвел затвор.

Глава десятая

В двадцатых числах августа 1943 года, когда стало окончательно ясно, что немцы не удержат ни Орла, ни Курска, ни Харькова, ни Белгорода, что Красная Армия, спрямляя выступ линии фронта, вот-вот возьмет Брянск и Смоленск, по пыльным проселкам из районов Севска и Брасова, Трубчевска и Локтя Орловской и Курской областей потянулись обозы беженцев. Все как будто повторялось. Большаки и проселки, забитые повозками с детьми и домашним скарбом, коровы, привязанные за рога к телегам, осунувшиеся лица стариков, тоска и ужас в глазах женщин. Но теперь обозы беженцев тянулись не на восток, а на запад и северо-запад. Пройдя десяток-другой километров, поток беженцев разделялся. Некоторые обозы следовали на ближайшие железнодорожные станции. Вместе с ними шли колонны солдат, одетых в немецкую униформу. На их кителях были темно-зеленые погоны с красной выпушкой и нарукавные нашивки с черным Георгиевским крестом на белом поле и с желтыми буквами: «РОНА». Солдаты шли побатальонно, правильным строем. Следом за батальонами двигалась техника: танки, грузовики, бронеавтомобили, конные запряжки с орудийными расчетами и орудиями на передках, полевые кухни. Бросалась в глаза пестрота стрелкового вооружения, что делало эти войска похожими на партизан. Один взвод мог иметь и русские винтовки различной конструкции, и немецкие «маузеры», и чешские карабины, и ППШ, и ППД, и «МП38/40», а порою и нечто более экзотическое вроде французских винтовок времен Первой мировой войны или венгурских автоматов с деревянными прикладами. По тем же дорогам и в том же направлении тянулись гурты скота. У пастухов за плечами висели винтовки, а ремни оттягивали тяжелые подсумки. На железнодорожных станциях их ожидали составы. Техника и батальоны, а также основная масса гражданских беженцев, спешно, с гвалтом, грузились на платформы и в теплушки. Началась эвакуация так называемой Русской освободительной народной армии или, как ее еще называли, бригады Каминского {2}.