Пауль Борн - Смертник Восточного фронта. 1945. Агония III Рейха Страница 19

Обстрел прекратился ровно в 9.30. Сразу же разгребаю песок и откапываю три наших фаустпатрона. Потом привожу в чувство своего соседа, заставляю его приготовиться к нашей заключительной миссии. Третий, похоже, уже отправился к праотцам — на пинки, во всяком случае, не реагирует.

Самолеты, пролетая в считанных метрах над нами, теперь поливают нас пулеметным огнем. Петляя, как зайцы, танки грохочут со всех сторон, они постоянно меняют направление, чтобы держать под огнем как можно больше участков местности. С нашей стороны нет никакого сопротивления. Мы уничтожены, раздавлены, тут сомнений нет и быть не может. Оказывается, не совсем — в нескольких сотнях метров, справа, вижу знакомую вспышку, за которой сразу же следует взрыв. В яблочко. Второй выстрел, оттуда же, и снова бронированная крепость на гусеницах вспыхивает. Этот парень меткий стрелок. Укрылся где-то в тылу и палит себе — вот еще взрыв, и в воздух вздымается облако дыма.

Похоже, опытные вояки просто так сдаваться не хотят. За считаные минуты полдесятка русских танков пылают как свечки. Оставшиеся рассредоточиваются по полю, кидаясь то вправо, то влево, обстреливая или давя гусеницами любой попадающийся им на пути холмик земли. Прекрасная возможность проверить меткость. И ничто не сравнится с восторгом от прямого попадания.

От унтер-офицера больше нет никакого толку. Прикрыв голову руками, он пригибается к земле, словно покойник. В паре десятков шагов от нас проползает один из стальных монстров, подставляя свой бок. Другие подобрались еще ближе, но вот стрелять в них не очень-то удобно. Взрыва от первого фаустпатрона я не видел, потому что, едва успев выстрелить, сразу же нагнулся за вторым. И в этот момент невидимая сила, приподняв меня, швырнула куда-то, и я потерял сознание.

Часть третья

В ПЛЕНУ У РУССКИХ

Я часто задумывался, был ли это снаряд, угодивший в стенку окопа, волной от взрыва меня отшвырнуло в сторону, или же гусеницы танка, переезжавшего через нашу траншею, просто не до конца обрушили ее стенки. Не знаю, сколько я пролежал, то ли в самой траншее, то ли рядом с ней, но очнулся я уже раздетым до нижнего белья, а вокруг толпились обступившие меня русские солдаты. Насколько я мог понять, мне что-то приказывали.

Постепенно придя в себя, я со всей остротой осознал, что мне так и не удалось избежать ненавистного и страшного плена. Русские стояли в отдалении, направив на меня стволы автоматов, готовые в любой момент выстрелить. Но почему же никто не спешит нажать на спусковой крючок? Они раздели меня чуть ли не догола, сняли часы, моего маузера и след простыл, не было и зажигалки, и даже ботинок. Правда, один из них протянул мне мой бумажник, в котором позже я обнаружил фотографии детей и несколько счетов в потайном кармашке. Но все документы исчезли.

Позже мне объяснили, что тогда русским выплачивали по 10 рублей за каждого пленного, возможно, поэтому они меня и не прикончили на месте. Мне швырнули китель убитого солдата. Штанов и ботинок не хватало, посчитали, что я обойдусь без них, и вот в таком виде меня и отправили на восток. Под конвоем двух солдат, следовавших метрах в десяти и готовых в любую секунду нажать на курок.

На ферме встречаю еще одного соотечественника и товарища по несчастью, незнакомого мне, но нам не разрешают даже словом переброситься. Здесь же впервые замечаю и женщин-солдат,[65] они хоть и производят на нас жуткое впечатление, но, по крайней мере, не плюются и не кусаются. Похоже, их интересуют только сигареты и ворованные часы и ценные вещи. Я и не успеваю разглядеть их как следует — мне в спину упирается ствол автомата.

Мы отправляемся дальше по хлюпающей слякоти, к маленькому городу, мимо минометов и месторасположения войск связи. На многолюдной ферме русские развернули что-то вроде командного пункта. Я стою в уборной, лицом к стене, двое русских солдат держат меня на мушке. Приводят еще нескольких пленных, они смертельно бледны и просто вытягиваются на полу. Нас человек 6 или 8, а охраны — около 20 солдат, стоящих у нас за спиной с оружием наготове.

Во всяком случае, «герр Враг» пока что относился к нам с долей уважения. Переводчик, по виду стопроцентный еврей, объявляет, что каждый, кто произнесет хоть слово, будет тут же расстрелян. Я жестами показываю ему, что, мол, ничего не слышу, и мне благосклонно позволяют прочистить уши. Тем временем, одного за другим, пленных уводят. Настает моя очередь, и меня ведут в комнату, где за столом, заваленным картами, сидят двое русских офицеров. При каждом из них личный переводчик-еврей, владеющий немецким.

Предыдущего пленного выводят. Офицеры приставляют к его спине ружья, а переводчик ухмыляется — «Пристрелить его».[66] Потом мне приказывают подойти к столу, дают взглянуть на карты и велят назвать точное месторасположение наших зенитных, противотанковых и артиллерийских подразделений, указав и число орудий в каждом. Каждая моя фраза будет проверена, и если я солгу, напутаю или же откажусь говорить, меня расстреляют, как и предыдущего.

В спину мне упирается холодное стальное дуло. Но я, видимо, вынужден буду разочаровать этих господ и произношу:

— Даже если бы я и знал что-нибудь, я бы не сказал, но, так как я ничего не видел, не могу ответить на ваши вопросы, мы всегда передвигались только в темное время суток. Да и местность эта мне не знакома. Мне приходилось там бывать, но не в тылу,[67] так что я ничего не знаю.

— Вы офицер?

— Нет, я из последнего ополчения.

— Фольксштурм?

— Нет, я только слышал о нем.[68]

— Какой полк? Дивизия? Сколько человек было в вашем отряде? Место последней дислокации?

Похоже, мои ответы их не удовлетворяют. Меня выводят из комнаты, как и предыдущего пленника, и вслед я слышу ту же фразу «Пристрелить его». В помещение вводят следующего.

Около десятка моих товарищей по несчастью выстроились перед сараем, под строгим надзором. Нам разрешают переброситься друг с другом парой фраз, но все рассказывают одно и то же, и мы ждем последнего выстрела. Остальные тоже раздеты, едва ли не догола. Холод ужасный, и жутко хочется есть. А уж курить — полцарства за сигарету…

Ожидаемый выстрел все не звучит. Ночью нас загоняют в сарай, и снова его окружает многочисленная охрана. Внутри холод, здание «виллы» полуразрушено. Дует ледяной ветер, и несмотря на все наши попытки, согреться не удается, нет ни минуты покоя. Время от времени где-то вдалеке тяжело и глухо ухают взрывы.

Потом нас прогоняют через дикое столпотворение — танки, грузовики, машины, зенитные и минометные комплексы, запряженные лошадьми повозки явно немецкого происхождения. Скорей всего, на них пытались уехать беженцы, а сейчас разъезжают победители вместе с женщинами в военной форме (комиссарши). В воздухе тоже оживление, постоянно проносятся вражеские самолеты.

И сейчас, и позже мы большей частью видим автомобильную технику американского производства или же трофейную немецкую, ее обычно бросали, когда бензобаки опустеют. В свинцово-сером воздухе висит удушливая гарь выхлопных газов. Видимо, о недостатке горючего здесь и понятия не имеют, а как нам его не хватало! Поражает огромное количество тяжелой боевой техники, при помощи которой русские атаковали нашу хлипкую оборону, — на ум приходят наши убогие пехотные винтовки. А самое удивительное — огромное количество молодых и крепких парней, которыми в любую минуту и в любых количествах русские готовы пожертвовать, причем без ущерба для наступления.

Численность населения страны противника составляла 180 миллионов человек, внушительная сила даже при наличии совершенно идиотских просчетов, вызванных отсутствием надежного управления войсками. А тут еще им из-за океана подбросили огромное количество самой современной техники и вооружений, словом, подточили русским когти.

В первые дни мы проходили относительно мало, но вот что любопытно — мы редко следовали в восточном направлении. Нас ведут на смерть? Собираются расстрелять в каком-то определенном месте? Или соединить с другой группой пленных? Голода мы уже почти не ощущаем. Наверное, наши желудки дошли до такого состояния, что уже перестали реагировать на отсутствие пищи.

Как-то вечером двое пленных жестами показывают охране, что мы хотим есть. Русские удивленно глазеют на нас. Собравшись в круг, они начинают совещаться. Куда-то отправляют гонца, и скоро появляется переводчик. Мы говорим ему, что не ели уже много дней. И через какое-то время каждый получает буханку хлеба и кусок пересоленного бекона. Кофе и чая нет, запить еду предлагают только водкой, охрана роется в карманах и выдает всем немного табака и листы газеты «Правда»[69] для самокруток. (Рядовой состав использовал газетную бумагу для сворачивания цигарок, а офицеры и комиссары — особую бумагу).