Богдан Сушинский - Ветер богов Страница 19

Кейтель дипломатично промолчал, однако Гитлер понял, что тот решительно не согласен с ним. По существу, они возвращались к незаконченному спору, разгоревшемуся еще вчера утром, когда Кейтель, высказав мнение всего штаба Верховного главнокомандования, принялся уверять его, что резервы следует концентрировать на побережье самой узкой части Английского канала, в районе, очерченном городами Булонь, Дюнкерк, Остенде.

— А я в этом не уверен, — резко возразил тогда Гитлер. — Именно на этом участке союзники как раз и не сунутся. Поскольку знают, что только там мы их и ждем.

— Но ждем мы их везде, на всем северном побережье Франции.

— Интересно, какими такими силами мы ждем их «на всем северном побережье Франции»?

— Мне трудно что-либо возразить, мой фюрер, — признал Кейтель. Однако признание его касалось разве что слишком призрачной защищенности побережья, оборона которого лишь недавно была поручена фельдмаршалу Роммелю. Поэтому начальник штаба Верховного главнокомандования тотчас же добавил: — И все же принять первый удар мы должны будем на самом узком участке Английского канала, по линии Па-де-Кале.

— Вы слишком прямолинейны, Кейтель, — холодно скаламбурил фюрер. — Вы и ваши штабисты продолжаете мыслить примитивными шаблонами обычной банальной войны. Но эта, нынешняя, война не вписывается в учебники для нерадивых курсантов кадетских училищ. Поймете вы это наконец, фельдмаршал?! Я, например, предвижу, что союзники нагло попрут через самый широкий участок пролива. Чтобы высадиться в Нормандии, в которой, в случае неудачного для них развития событий, легче будет закрепиться и можно довольно долго удерживать плацдармы.

Кейтель снял пенсне, растерянно протер стекла и, водрузив его на переносицу, уставился на фюрера.

— Очевидно, вы владеете такими данными разведки, какими не владеют офицеры моего штаба, — сухо, с чопорностью классного учителя проговорил он. — Тогда я готов пересмотреть свои взгляды на ситуацию.

— Я владею тем же, чем владеете вы, фельдмаршал! И не более того. Но, в отличие от вас, я еще владею интуицией. То есть тем, чего напрочь лишены вы… извините, — слишком запоздало добавил фюрер. Кейтель все лее оставался одним из немногих генералов, с которыми фюрер не решался вести себя сколь-нибудь вызывающе. — Да, фельдмаршал, да, интуицией!

— Признаю: ваша интуиция, мой фюрер, не раз оказывала нам огромную услугу, — стушевался начальник штаба, не ожидая, что беседа может завершиться в столь острой форме и на таких тонах.

…И вот сейчас продолжение. В более спокойном тоне, но тем не менее Кейтель чувствовал, что фюрер все еще настроен весьма скептически и по отношению к дате высадки, и по отношению к выбору виконтом Монтгомери Аламейнских плацдармов.

— Где сейчас фельдмаршал Рундштедт?

— В настоящее время, — задумался Кейтель, — должен находиться в своей ставке, если только…

— Так вызовите его сюда, фельдмаршал, вызовите, — прервал его объяснения фюрер. — Что мы гадаем, находясь в тысяче километрах от Западного фронта и забыв о существовании его командующего?

18

Генерал Семенов так и не смог понять, то ли их визит — его и подполковника Имоти — в отдел контрразведки Квантунской армии оказался совершенно неожиданным для следователя, который занимался делом красной террористки Лукиной, то ли все, что он увидел, — было именно на него и рассчитано. Дабы главнокомандующий Вооруженными силами Дальнего Востока не усомнился в том, что террористка, столь бездарно покушавшаяся на него, действительно была подослана НКВД.

Войдя в камеру, он увидел, что на покрытой циновками тахте сидит совершенно обезумевшая женщина с выпученными невидящими глазами. Распухшее посеревшее лицо ее было окаймлено слипшимися кроваво-потными космами волос, платье истерзано, вся грудь испещрена кровоподтеками, и запах… запах в этой следственной келье стоял такой, словно несколько минут назад здесь одновременно занимались сексом по крайней мере сто беснующихся пар.

— Совершенно верно, — вычитал его вопрошающий взгляд подполковник, брезгливо осматривая террористку, в которой уже невозможно было узнать ту красавицу, что появилась недавно в номере командующего. — Она оказалась не из пугливых и могла выдержать любые допросы, в том числе и с пристрастием. Однако в отношении женщин мы иногда применяем такие методы, благодаря которым сохраняем их физически, но уничтожаем морально. Госпожа Лукина не учла этого.

— Сабельно, подполковник, сабельно, — понимающе кивал Семенов.

— В отношении русских женщин этот метод японские офицеры, как видите, применяют с особым рвением. К тому же вам хорошо известно, что японцы обожают сибирячек-славянок.

— Тоже не новость, — проворчал атаман, почти с сожалением посматривая на Лукину, продолжавшую сидеть в позе крайне изможденного человека, которому совершенно безразлично, что о нем думают и что с ним происходит. По тому, как Имоти в открытую говорил при Лукиной об «особых методах» японской контрразведки, Семенов определил, что судьба ее предрешена.

«А хорошая была бабенка, при ноге и всем прочем… — подумалось ему. О том, что эта бабенка могла лишить его жизни, генералу вспоминать почему-то не хотелось. — Испохабили ее эти азиаты, а можно было бы и самому “допросить”…»

— И что удалось выпытать у нее, подполковник?

— Что послана сюда со специальным заданием, извините, убить командующего белогвардейской армией. При этом действовать должна была, исходя из ситуации: застрелить, отравить, подложить мину, натравить на вас одного из офицеров. Я все верно изложил? К вам обращаются, мадам!

— Скоты, — едва слышно проговорила террористка. — Какие же вы скоты.

— Вы, сударыня, пока что не в состоянии понять, что если бы к вам начали применять сугубо японские методы пыток: например, бить палками по пяткам, садить на подрезанные ростки бамбука или на муравейник, растягивать на канатных подвесках… — то обо всем, что с вами происходило до сих пор, вы вспоминали бы, как о райском сне.

— Он прав, мадам, — проворчал главнокомандующий. — Вы должны были знать, куда и с какой целью шли.

— А почему вы считаете, что я не понимала этого? — едва выговаривала слова обреченная. Некогда красиво очерченные губы ее распухли до такого предела, что просто непонятно было, как она умудряется совладать ими при попытке произнести что-либо членораздельное.

— Тогда что же вас возмущает?

— К своей гибели я шла совершенно осознанно. Убить вас вызвалась сама, и тоже вполне осознанно.

— То есть хотите сказать, что сами попросили направить вас в Маньчжурию, чтобы убить меня? — тяжело опустился на один из двух стоявших здесь стульев генерал.

— Представьте себе… Другое дело, что НКВД давно искал такого человека… Вот я и подвернулась.

Семенов устало, по-стариковски развел руками, давая понять, что в таком случае ничем не способен помочь ей. Даже не в состоянии посочувствовать.

— Хорошо, тогда как понимать ваше стремление? — вмешался в их диалог подполковник Имоти. — У вас были личные мотивы, заставлявшие прибегнуть к покушению на генерала Семенова?

— Это уже допрос?

— Чисто человеческий интерес. Я не следователь. Обычный японский офицер, сопровождающий господина командующего.

— Личные тоже, естественно…

Имоти выждал несколько секунд, надеясь, что Лукина продолжит свое признание, однако она сочла его исчерпывающим.

— Кто-то из вашей семьи погиб в бою с семеновцами: отец, муж, сын? Хотя простите… С сыном я поторопился.

— Вся моя семья была расстреляна карателями из дивизии генерала фон Тирбаха. Особая карательная дивизия семеновской армии — позвольте вам напомнить.

Имоти взглянул на генерала, словно он мог припомнить этот случай или же попытается отрицать его.

— Скажите, а энкавэдиста никого из вашей родни не расстреляли, не посадили, не сослали? — все с той же вселенской усталостью в голосе поинтересовался Семенов.

— Нет, — с вызовом ответила террористка.

— И никто из ваших близких, односельчан или горожан от них не пострадал? Что молчите, сударыня? Мне кажется, что по крайней мере миллион русских баб должен вооружиться и двинуться на Кремль, чтобы отомстить Сталину, Берии и всем прочим за те репрессии, которые они чинили и чинят против своего народа.

— Только они?

— Не скрою, грешен. И на мне крови немало. Только ведь не я затеял всю эту бойню в октябре семнадцатого, товарищ Лукина, видит Бог, не я. И тот, кто затевал ее, прекрасно понимал, что революция, а следовательно, и неминуемая в таких случаях гражданская война — дело кровавое, братоубийственное, а потому морально грязное, в соболях-алмазах… Попробуйте-ка возразить старому рубаке Семенову.