Василий Масловский - На Cреднем Дону Страница 19

Глава 13

К середине августа на Дону от Воронежа до Еланского плацдарма прочно установилась позиционная война. На правый берег ночами часто переправлялись охотники. В их числе частенько оказывался и Андрей Казанцев. И совсем не потому, что ему нравилось рисковать, а потому, что во многих частях, державших оборону от Верхнего Мамона до Монастырщины, его знали как удачливого проводника, хорошо знающего местность.

Где-то на Кавказе и под Сталинградом закипали ожесточенные переломные бои. А на среднем течении Дона и наши, и немцы надолго становились в оборону. Рыли окопы, оборудовали землянки. Нагорный немецкий берег не имел леса, и немцы разбирали деревянные дома, закапывали срубы в землю и укрывали их накатником. Получались надежные и благоустроенные укрытия. На левом, пойменном, берегу леса хватало: ясень, береза, дуб, бересток, тополь, ива.

Хутора левобережья жили прежней жизнью, если не считать, что население хуторов и станиц рыло себе укрытия и щели, а в поле на уборку урожая выходили с опаской, чаще ночью. Днем немцы бомбили и обстреливали шрапнелью. Убитых станичников хоронили без обычных церемоний. Торопливо, сухо, почти без слез. Война стала уже привычной, как летняя пыль на дорогах или текучий медовый аромат чабреца на зорьке. Только пахла она не медом, а опасностью и постоянным ожиданием чего-то. А тем временем в больших штабах уже разрабатывались планы будущих сражений.

Дойдя до Дона, немцы передавали оборону итальянцам, румынам, венграм. Сами шли к Сталинграду и на Кавказ.

Сталинград горел. Горели дома, пристани, пароходы, горел асфальт, спичками вспыхивали от нестерпимого жара телеграфные столбы. Горела сама Волга — нефть из разбитых нефтяных баков огненными потоками устремлялась к реке, растекалась по воде. Немецкие пехотинцы и саперы, поддерживаемые артиллерией, танками, самоходными установками, огнеметами, авиацией, прокладывали себе путь от дома к дому, от подвала к подвалу, от развалины к развалине.

17 октября немцы вышли к Волге. Это было для них время упоения успехами и невиданного военного психоза. Но их огромная военная машина начинала уже давать холостые ходы, пробуксовывала. Назревали роковые для немецкой армии и всей фашистской Германии перемены. Но все это было впереди. А пока шла обычная будничная позиционная окопная война.

Пока ординарец подавал коня, генерал-лейтенант Павлов бегло окинул затравевший двор, поваленные плетни. Под навесом сарая, накрывшись с головой шинелью, дозоревывал связист. Зоревая свежесть кралась под шинель, и связист сучил ногами в обмотках, дергал шинель все выше и выше. У колодца поил лошадей ездовой, покрикивая с грубоватой лаской:

— Но, но! Балуй мне еще!

— К Беляеву, если что, — обернулся генерал к крылечку, где, умиротворенный тишиной и свежестью утра, следил за его сборами начальник оперотдела армии. — Поехали.

За хутором свернули к лесу. С обдонских высот ударила батарея. Разрывы пышно расцвели у самого перекрестка.

— Пристрелялись аккуратно, — ругнулся адъютант. — Мы у них как на ладони. Километров до тридцати с высот дозирают.

Не поддержанный генералом, адъютант конфузливо замолчал, стал глядеть по сторонам.

Как старость голову, так близкая осень начинала уже метить траву, деревья. Сквозь тройчатые листья ежевичника на ветках синела накипь ягод. Сгонял с себя белесую дымку и темнел дикий терн. Обманчиво манили запахом кислицы. Дорогу с сытым квохтаньем безбоязненно перелетали птицы. У зарослей чакана в небольшой старице купалась утка с выводком.

— Как и нет войны, — не выдержал адъютант снова.

На дымной от росы лужайке, под кряжистым дубом, двое долбили лопатами неподатливую землю.

— Что у вас тут? — подъехал Павлов. Солнце заглядывало ему под козырек фуражки, заставляло жмуриться, серебрила косо подбритые виски.

— Хороним взводного, товарищ генерал, — лысоватый пехотинец воткнул лопату штыком, приналег на черен. — Утром при налете. Да так, что и хоронить нечего. Одни куски шинели.

В лесу изредка крякали разрывы. Навстречу попадались связисты, пехотинцы, саперы, тихо скрипели хорошо смазанные и подлаженные повозки. Лес жил своей скрытой фронтовой жизнью, но эта жизнь неопытному глазу была почти незаметна.

Генерал легонько помахивал махорчатой плетью. Некрупное ловкое его тело слегка покачивалось в седле. Посадка небрежная, казачья, чуть набок. Небрежность нарочитая, обманчивая.

Павлов поправился на заскрипевшем седле, вздохнул. Мысли его в это утро разлетались, как зеркальные лужицы под ударами копыт. 28 ноября прошлого года при форсировании по тонкому льду Дона под Ростовом его тяжело ранило. В армию вернулся накануне харьковских событий. Штаб обновился больше чем наполовину. Из старых кто убит, кто ранен. Война, как ветер-предзимник листву с деревьев, обдирает, грабит жизнь. И сколько в ней, этой войне, злости, насколько она многолика и жестока. За успех, за неуспех — за все расплачивайся кровью. Сейчас, после июня — июля, армия приходила в себя, участвовала в отвлекающих операциях.

Беляев уже ждал генерала и сразу повел в первый батальон. Траншея в полный профиль виляла меж деревьев, по весенним промоинам, углами выходила на свободное пространство. Неожиданно на голом месте траншея оборвалась и начиналась метров через двести.

— Там уже хозяйство Капусты, товарищ генерал.

Моложавое, без морщин лицо командарма побелело, потом посерело в скулах, камнями прокатились желваки. Не говоря ни слова, командарм полез из траншеи наверх. Беляев за ним. Немцы, наверное, не ждали такой дерзости — пулеметы их ударили с большим запозданием. Грузный, широкий в кости Беляев едва поспевал, раскрытым ртом хватал застойный в лесу воздух, перепуганно мигал выбеленными на солнце ресницами.

— Все понятно, товарищ генерал. Разрешите вернуться назад.

— Возвращайтесь. Только в тыл, в тыл, потом к себе.

Меж жилистых корневищ берестка просунул свое рыльце «максим». Пулеметчики, сидя в ряби солнечных пятен, хлебали из котелка. Завидев начальство, оба, не выпуская ложек, вскочили.

— Завтракайте, завтракайте, — командарм снял фуражку, подставил горячему ветерку седой плотный ежик, не скрывая удивления, почмокал губами: сержант, первый номер, — детина, хоть рельсы гни на плечах, кулаки — гири пудовые. Такому, видать, солдатская норма, что слону дробина. — Как кормят? Не жалуетесь?

— Ничего, товарищ генерал. Два раза в день.

Не убирая улыбки, Павлов покачал головой: «Ловко увернулся: два раза в день».

— А немцы здорово беспокоят?

— Итальянцы теперь у нас, товарищ генерал, — сержант оглядел меловые в прозелени кручи галиевского берега, спускавшиеся к самой воде, и на широком лице расплылась добродушная улыбка: — Веселые, песенники, только дураки. «Русь, капут! — кричат. — Сдавайся!» А сами дуба дают.

— А вчера с утра заладили: «Русь! Давай выходной сегодня!»— дополнил второй номер говорливого товарища.

— Миколка Агееев. Тутошний рожак. Из-под Калача, — ласково сияя глазами, представил здоровяк щуплого паренька. — Он им выходной устроил. Я у пулемета, а он метров за тридцать с карабином охотится. Вчера троих скопытил.

— Значит, не скучаете?

— Некогда, товарищ генерал, — сержант стащил пилотку с угловатой головы, достал сунутый туда лоскут газеты, отодрал на закрутку. — Больно уж комары донимают. С воробья величиной, проклятые. Кожу на сапогах просекают.

— Ну? — искренне усомнился командарм, поддаваясь, однако, игривому настроению здоровяка-сержанта.

— Ей-богу, товарищ генерал, — вполне серьезно заверил сержант. Ясные с лукавинкой глаза зыбились смехом, губы шевелились вызывающе. — Военный комар — особый. Нос у него, что щуп у саперов. Сквозь железо достает.

— Сержант Ильичев — шутник, товарищ генерал, — облизав сохнущие губы, пояснил тучноватый майор Капуста.

— А каски почему не носите? — спросил командарм.

— Жарко. Голова потеет.

— Твои хлопцы правильно поняли момент. Побольше охотников-снайперов. На то и щука, чтоб карась не дремал, — наставлял на обратном пути командарм тяжеловатого в ходу Капусту. — А каски носить! Кормить в окопах три раза. Пусть хоть в обороне по-людски поедят. Еще узнаю такое — всех старшин ваших и хозяйственников посажу в окопы и прикажу кормить один раз в день. И баню наладь.

В землянке хлебосольного Капусты уже ждал накрытый стол. На сковородке шипела и брызгала жиром свежая рыба. На краешек стола на всякий случай поставлена «Московская».

— Богато живешь! — Командарм огляделся: в просторной землянке пол посыпан крупнозернистым речным песком и чабором, топчан застелен плащ-палаткой, в углу из снарядного ящика — шкафчик посудный. — С удобствами. — Повел носом на рыбный запах: — А это откуда чудеса такие?