Николай Струтинский - Победившие смерть Страница 19

Расстались на углу улицы Леси Украинки.

— Будь осторожна, Марийка, — напутствовал Виктор. — Старайся пораньше выйти из зоны вокзала. А может, пойдем вместе?

— Нет, нет, одной лучше, меньше подозрений. Иди, не волнуйся.

Марийка направилась в сторону вокзала. Имея удостоверение уборщицы офицерской гостиницы, она спокойно проходила мимо патрулей. В двух кварталах от привокзальной площади попыталась приклеить листовку. Впереди показались два силуэта. «Жандармы», — рассудила Марийка. Но вдруг в одном из встречных она узнала Ганса. В жилах застыла кровь. Как быть? Решила убежать.

Маленькая фигурка девушки быстро удалялась. Офицер узнал ее.

— Хальт! Стоять! — зло прокричал Ганс и выругался. Но это только подхлестнуло Марийку. Она ускорила бег, даже не оглянулась.

— Хальт, дура! Стреляйт!

Ганс вынул из кобуры пистолет и выстрелил вверх. Строгое предупреждение не остановило разгоряченную беглянку. Через минуту она была уже на другой улице. Сзади прозвучало еще два выстрела. Марийка не предполагала, что долговязый поднимет шум, и пожалела о своем поступке. Послышались свистки, донесся гулкий топот кованых сапог. «За мной гонятся, я в западне...»— мелькнуло в голове.

Гитлеровец, спрятав пистолет, похвалился коллеге, что в другой раз накажет озорную девчонку. Однако на выстрелы, как воронье, слетелись жандармы и полицейские. Один из них ударил Марийку в плечо. Падая, девушка взмахнула рукой. Никто в темноте не заметил, как она швырнула листовки, связанные ниточкой, и пузырек клея. При падении она ушиблась, но не вскрикнула, только стиснула зубы. Ее осветили фонариком, обыскали, но ничего подозрительного не нашли.

— Кто ты? —= кричали на девушку. — Уборщица? Почему же в тебя стреляли? Не знаешь? А зачем бежала, тоже не знаешь? Ничего, мы умеем развязывать языки.

В полицейском участке, куда привели Марийку, ей учинили допрос. Но, кроме наивных ответов, ничего не добились.

Всю ночь Марийка перебирала в памяти обстоятельства происшествия. «И зачем бежала? Возможно, долговязый ничего плохого не сделал бы. А что с листовками? Подберет ли кто-нибудь их? Кто?»

Навели справки. Было установлено, что Мария Василенко действительно работает уборщицей в офицерской гостинице, ведет себя достойно, никто на нее не жалуется. Стреляли? Да. Ганс уже посмеялся, как он вечером с другом Вспугнул крошку. Ну и потеха была!..

Утром Марийке отдали сумочку, справку с места работы, но предупредили, если еще попадется — несдобровать. Подписав протокол допроса, девушка вышла на улицу. Она приблизилась к месту, где вчера, сраженная ударом преследователя, упала. Замедлив шаг, внимательно изучала каждый метр. Ничего нет. Даже пузырька не видно. Странно... С поникшей головой, бледная, Марийка направилась к гостинице.

Тут она узнала, что знакомые постояльцы, в том числе и долговязый Ганс, отбыли в неизвестном направлении. Она облегченно вздохнула и, предположив, что скоро прибудет новая партия офицеров, начала капитальную уборку. Перемыла окна, двери и полы, выбила половики. Домой вернулась усталая, сразу легла и уснула. Проснулась утром от гула подъехавшей автомашины. Вошел гестаповец.

— Василенко? — ткнул пальцем в грудь.

— Да, я.

— Перетряхивайте все, — приказал гестаповец, появившимся следом жандармам.

Но обыск ничего не дал. Марийку втолкнули в машину и увезли.

— Я обязана вовремя явиться на работу в офицерскую гостиницу, — робко протестовала Марийка.

— Молчать! — злобно крикнул старший.

Ее закрыли в темной камере, где стоял затхлый воздух, вызывавший тошноту. Марийка сначала не увидела, кто находится в камере, но чуткое ухо уловило слабый стон женщины. Бедняга просила воды. Стоявшая возле женщины кружка была пуста.

— Воды нет, сейчас попрошу.

Марийка постучала в дверь. Никто не отозвался. Ударила кулаком посильнее. Потом двумя руками забарабанила по тяжелой, обшитой железом двери. Однако никто не подошел. Нервы сдали. Пережитое накануне, разболевшееся плечо, смрад в камере и бессилие помочь страдающему человеку — все это вывело из себя девушку, и она разрыдалась...

Приступ отчаяния длился недолго. «Чего это я нюни распустила? — упрекнула себя Марийка. — Слабую- собаку и петух заклюет!»

Глаза свыклись с темнотой. Теперь Марийка яснее видела в углу камеры женщину. Она лежала на соломенной подстилке, на ней была разорванная кофточка.

— Как вас зовут? — приблизилась к ней Марийка.

— Ирина... Я никаких бланков никому не давала... За что избивают?

Марийка вздрогнула: «Бланки? «Мельдкарты»? Боже, при чем здесь какая-то Ирина? Ведь...»

— Когда вас забрали?

<— Два дня назад... Прямо из типографии... Ох, лучше бы добили, мерзавцы, сил больше нету. — Ирина заплакала. — На допросе перебили руку... Выбили зубы... Ироды! За что такая напасть? Я ж ни в чем не виновата... ни в чем!

— Успокойся, Ирина, — молила Марийка.

Осторожно взбила под головой солому, подвязала больную руку, укрыла вздрагивавшее тело своей кофточкой.

«Неужели и мне предстоят такие муки? Страшно... Если бы Виктор знал о моей беде. Наверное, ищет, волнуется».

Марийку пугали предстоящие допросы. Но будь что будет, она не выдаст Виктора и его товарищей.

В камере стояла тишина. Измученная девушка подобрала под себя ноги, склонила голову на колени и уснула.

...Лесная полянка, освещенная майским солнцем.

Сколько цветов! Красные, синие, белые, желтые... Она в белом платье собирает их... Какой большой букет! От странного запаха кружится голова... Виктор! Виктор! Он бежит по траве, громко и радостно смеется. И вдруг сурово:

— Брось букет! Цветы отравлены!

Руки окаменели. Марийка хочет отбросить букет, но пальцы не повинуются. Пытается их разжать, напрягает все силы. Ничего не получается. Виктор вырывает букет и отбрасывает его. Зачем так резко? Болит плечо... Но теперь в руках — чайные розы. Какая прелесть! Спасибо, Виктор! Взялись за руки. Счастливые, смеются, бегут меж хлебами...

Раздался гром. Небо заволокло, тучами. Тяжелые, темные... Надо укрыться. Где? Еще ударил гром. «Го-го-го!..» — понеслось вокруг.

Марийка!

— Я здесь!

— Марийка!

— Я зде-есь!

Громовые раскаты заглушили удалявшийся голос Виктора...,

...Сколько времени продолжался сон, узница не знала. Проснулась от резкого толчка и окрика:

— Василенко, выходи!

Спросонья она не сразу поняла, кого зовут, замешкалась. Солдат сапогом толкнул ее в бок. Только тогда сообразила: «За мной».

В большой комнате за письменным столом сидел средних лет гестаповец. Гладко причесанные волосы, на горбатом носу — пенсне.. Он копался в бумагах, делал вид, Ч5удт® не замечает вошедшей. Спустя минуту поднял холодные глаза и вежливым тоном, по-русски пригласил сесть.

— Василенко? Мария Ивановна?

— Да.

— Двадцать два года?

— Да.

Молодая. Совсем молодая. Не успела еще пожить! Два года работаешь? Так!

Гестаповец открыл ящик, вынул оттуда пузырек с клеем и листовки, положил на стол. Внимательно посмотрел в лицо девушки.

Какую нужно проявить выдержку, собранность, чтобы ни единым мускулом не выдать себя! И, к удивлению палача, лицо Марийки оставалось невозмутимым.

— Ну, Василенко, перейдем к делу. Я уже сказал, что ты по-настоящему не пожила, а такая возможность имеется. Необходима только откровенность. Поняла? Только откровенность.

Следователь замолчал, дал возможность осмыслить сказанное.

— Куда направлялась ты позавчера вечером? Кто тебе дал вот эти бумажки? Молчать не хорошо, рассказывай!

Вежливость гестаповца подкупала. Но Марийка уже видела работу этих «джентльменов» на примере Ирины! Собравшись с мыслями, она ответила. Вчера шла на вокзал, хотела в буфете купить продуктов на ужин и завтрак. Ну, по дороге встретились офицеры, один к ней пристает давно. Пыталась убежать от него подальше. Вот и все.

— Заодно расклеить листовки? Так? — испытующе взглянул гестаповец. — Не кривляйся! Кто дал листовки? Почерк не твой, — значит, их писал кто-то другой? Я сказал: не теряй хорошую возможность! — начинал беситься фашист.

Марийка молчала.

Так ты назовешь сообщников?

Никаких сообщников у меня нет. Я ничего не знаю о листовках.

Фашист нажал кнопку. В дверях появился солдат.

— Приведите из одиннадцатой!

Через несколько минут в комнату втолкнули Ирину.

Марийка глянула на нее при свете и ужаснулась. Ирина старше ее на три года, а выглядела старухой. Седая прядь разделяла ее черные волосы. На лбу и между бровями залегли глубокие морщины. Чуть сгорбившись, Ирина обвела испуганными глазами гестаповцев, посмотрела на Марийку и истерически закричала:

— Я ничего не знаю!

— Молчать, собака! — вскочил ранее казавшийся спокойным и вежливым немец в начищенных до блеска сапогах. — Подумала? Скажешь правду? Не знаешь?! — И, повернувшись к солдату, распорядился:— Позовите ефрейтора, пусть поработает над упрямицей. Да так, что-