Глеб Булатов - Степь в крови Страница 19

Алексей Алексеевич вошел в кабинет, вынул с полки первую попавшуюся на глаза книгу, раскрыл ее наугад и погрузился в размышления. Так прошло, должно, около получаса. Часы пробили четверть пятого, и в окно сквозь кроны ветхих деревьев проникли горячие золотые лучи. Гутарева клонило в сон. Он устало потянулся, закрыл книгу и сейчас собирался пойти прилечь, как, к своей полной неожиданности, увидел улыбающееся лицо, заглядывающее через открытую форточку.

Графа передернуло.

– Не пугайтесь, Алексей Алексеевич, – радушно воскликнул Минин и, бесцеремонно просунув руку, дернул за шпингалет и открыл окно. В комнату ворвалась прохлада. – У вас здесь пыльно, – Минин брезгливо отряхнулся и вскарабкался на подоконник.

– А, вот вы где!

Гутарев обернулся и увидел стоящего на пороге и восторженно улыбающегося Зетлинга.

– Право, Алексей Алексеевич, вы славно устроились. Но мы не решились обеспокоить патриархальное семейство, приютившее вас, потому пришлось… как видите… – Зетлинг деланно покраснел и смутился.

– Но мы непременно! Непременно должны были увидеть вас, тем более что проходили совсем рядом! – задорно подхватил Минин.

– А что хозяева не узнают о нашем визите – так то к лучшему, – Зетлинг стыдливо кашлянул и развел руками. – Ведь как было бы нехорошо, если б эти прекрасные люди узнали, что их дорогой гость вовсе не русский интеллигент благородных кровей…

– А самый настоящий мародер и террорист! – воскликнул Минин.

– Что? Что вы? Хватит!

– Присядьте, Алексей Алексеевич, – Зетлинг придвинул стул и силой усадил на него Гутарева. – Мы пришли к вам не для допроса. Мы ни в чем не собираемся обличать вас. Нам все известно. Вы виновны слишком во многом, чтобы оправдаться. Но наш вердикт, его жестокость или милосердие, напрямую лишь зависит только от одной вещи – от глубины вашего раскаяния. Лишь искреннее покаяние способно изменить вашу участь.

– Попытайтесь понять, – Минин наклонился над графом и доверительно заглянул в его большие испуганные глаза. – Вы нас интересуете мало. Нам нужно знать о тех, кто стал зачинщиком кровавых преступлений. Исповедуйтесь перед нами, и закон вас простит.

В комнате наступила тишина. Гутарев сидел неподвижно, обхватив голову руками и издавая тихие стоны. Так продолжалось слишком долго. Минин закрыл окно, притворил дверь, предварительно выглянув наружу и осмотрев пустующую гостиную с огромными черными напольными часами. Зетлинг придвинул кресло к столу и занялся беззастенчивым изучением бумаг графа.

– Дайте воды, – наконец простонал Гутарев.

Минин налил из графина сок и подал его.

– Так вы намерены говорить с нами, или нам лучше уйти? – деликатно поинтересовался Зетлинг. – Хочу лишь предупредить вас, что с нашим уходом сюда явятся совсем другие люди, и у них с вами будет совсем другой разговор.

– Я буду, – выдавил Гутарев, – но откуда вам стало известно о…

– Так ведь вы сами нам рассказали! – отрезал Минин и, казалось, полностью удовлетворил интерес Гутарева.

Граф обреченно облокотился на стол, покрутил ус и начал свой рассказ:

– Выбравшись из одесского плена, я был отправлен мятежным атаманом Григорьевым в Киев. Он поручил мне найти контакты с кружками и обществами в городе, по возможности опереться на противобольшевистскую вооруженную силу и подготовить захват города. Григорьев обеспечил меня рекомендательным письмом, некоторой суммой и полезными адресами. Моя миссия была несложной, тем более что в Киеве в те дни царила анархия, власти не было и каждый творил во что был горазд… И все могло бы закончиться блестяще, если б Григорьев взял город. Но его отряды были остановлены подоспевшими большевистскими подкреплениями, отброшены и рассеяны. Сам атаман пропал без вести.

Мои сообщники по заговору сейчас же переменили свое настроение и выдали меня большевикам. В подвале Киевской ЧК я провел две недели. По странной случайности меня не расстреляли, хотя так долго там обыкновенно не задерживаются. С этим делом комиссары не медлят. Часто расстреливают спустя час или два после допроса, но могут и прямо в камере, без всяких обвинений. Просто за контрреволюционность. Многого я там насмотрелся и уже попрощался с жизнью, когда однажды ночью меня разбудили и повели…

Коридор Киевской ЧК освещался тусклым стеариновым огарком, привязанным бечевой к выступу неоштукатуренной кирпичной стены. Графа Гутарева с заломленными за спину руками провели вдоль решетчатых дверей и мрачных боковых ответвлений, завели в открытую комнату и усадили на скамью. Со сводчатого каменного потолка лилась грязная вода, воздух пах сажей и копотью. Так прошло с четверть часа. Алексей Алексеевич не вполне понимал, что будет дальше, но однозначно для себя решил совершенно подчиниться воле судьбы, со всем соглашаться и если поведут расстреливать, то идти покорно и встретить смерть с достоинством русского интеллигента. Но в висках его беспорядочно колотило, губы и веки вздрагивали от тяжелого гулкого звука падающих капель, а мысль, не в силах собраться, рассыпалась на мириады мыслишек и подлых движений изможденной души.

Наконец мука окончилась. Графа взяли под руки и повели. Коридор за железной дверью оказался ухоженным. На полу лежала линялая дорожка, а с потолка свисали электрические лампочки. Графа повернули лицом к сырой и плесневелой стене, грубо обшарили и ввели в кабинет.

За небольшим квадратным решетчатым оконцем стояли сумерки. В мире людей было раннее утро. В этот час рыбаки забрасывают снасть и затягиваются самокруткой, пахнущей терпким табаком и слабым привкусом жженой бумаги…

Графа усадили на табурет и позволили сложить руки на коленях.

За окном, во дворе, тишину вспорол звонкий крик, а за ним последовал залп…

В сладкий сон клонит скучающего рыбака свежий туман, рябь на стремнине да покойное колыхание поплавков. В уголках его глаз появляются морщинки, веки опускаются, и он погружается в дрему…

– Не спать! – проревел зычный голос.

Гутарев встрепенулся и примирительным движением показал, что и не спит вовсе.

– Выйди, – приказал охраннику комиссар, сидевший за столом. – Граф Гутарев, Алексей Алексеевич… так… так… Прибыл в Киев с поручением от атамана Григорьева… шпионить.

За спиной Гутарева скрипнула и хлопнула дверь. Комиссар почтительно встал.

– Чаю будете?

Гутарев поднял глаза и увидел против себя доброжелательное, лукавое лицо.

– Мы не знакомы, но я вас хорошо знаю, еще по Петрограду. Ведь я и сам вашего круга. Разрешите отрекомендоваться, потомственный дворянин Никанор Иванович Шестаков, – он подал Гутареву фаянсовую чашку. – Ох уж мне эти вешатели! Ведь вчера еще ходили на еврейские погромы с черной сотней, а сегодня вот переквалифицировались в примерные коммунисты. Сброд. Но вы не волнуйтесь, наступит и их черед. Как пить дать, наступит.

Никанор Иванович отхлебнул чаю и, заложив ладони за голову, вытянув ноги, продолжил:

– Доверьтесь мне, и лгать вам не советую. Сами понимаете, что в противном случае путь ваш будет недолгим – во двор да в канаву…

Гутарев принял предложение Никанора Ивановича. Он был освобожден, обеспечен деньгами и документами и через неделю-другую заседал во всех возможных новочеркасских советах и союзах, требовал свобод и самоотверженной борьбы с большевизмом.

– Но для чего было пытаться убить Деникина? – Минин прервал рассказ графа. – Никанор Иванович объяснил вам истинные причины такого решения – быть может, что-то дало толчок, мог быть особенный повод?

– Точно не знаю, – граф растерянно развел руками. – Он лишь сказал, что мы должны убить тирана и что это решение ЦК партии социалистов-революционеров. Меня это удовлетворило.

– Но почему вам не пришла в голову мысль имитировать убийство? – Минин был возмущен и едва сдерживал эмоции.

– Потому что я считал Деникина диктатором, достойным смерти.

– Идиот! Наше общество свихнулось! Проклятые интеллигентишки!

Минин притянул к себе большую, несуразную голову Гутарева, но Зетлинг остановил его:

– Постой. Он нам открылся, и теперь бесчестно…

– Расстрелять, и все. Такой мрази только туда и дорога!

– Неужели ты не понимаешь, что он просто кукла?!

– Эти куклы уже довольно начудачили в моей России… довольно ждать! – Минин взялся за браунинг.

– Нет. Я приказываю! – скулы на лице Зетлинга выступили, глаза сузились. – В его бедах моя вина. Он ничего не сделал и больше не сделает.

– Как прикажете, – Минин манерно сунул пистолет в кобуру и отошел в угол комнаты.

– Граф, вы виновны, но вина ваша может быть искуплена, – Зетлинг старательно подбирал слова и каждый слог произносил с ударением. – Нам нужен Никанор Иванович, тот комиссар, что приказал вам совершить преступление. Скажите нам, как найти его, и мы забудем о самом факте вашего существования.