Анатолий Баяндин - Отчаянная Страница 19

Аня вскарабкалась на кручу и притаилась под молодой курчавой ольхой. Мимо отдельными группами пробегают фашисты. Они направляются туда, где дерется Костя. Видимо, они ждали русских на другом участке, а теперь бегут «заделывать дыру».

Аня с ужасом смотрит на эту зелено-голубую ватагу и думает о Косте, о Рогачеве, о Коле Крыжановском, о Рафике, о всех своих. Вернее, не думает, а видит их мысленным взором. Им трудно, но они не сдаются. Фашисты наседают, пытаясь столкнуть их в Вислу, Костя Шкалябин, как всегда, суров и немногословен. Из-под черных изогнутых бровей смотрят черные, горящие ненавистью глаза. На побелевших скулах перекатываются желваки. Враги атакуют…

Аня действительно слышит, как с каждой минутой все сильнее разгорается бой. Пули (это стреляют свои — не страшно) срывают листья, ранят гладкие светло-коричневые, почти красные стволы ольх. Надо помочь своим. Надо, а как? Что она может сделать одна с пистолетом и двумя гранатами? А если предупредить их о надвигающейся опасности? Нет, это невозможно. Враги уже далеко впереди. Ей никак не удастся обогнать их.

Сзади кто-то осторожно раздвигает кусты. Девушка резко оборачивается, направляет на шорох пистолет. Да это же Пашка!

— Куда ты?

— Я же могу, Анечка, видишь, могу. Ты думаешь, Пашка трус, прикидывается. Нет, Отчаянная, я хочу с тобой… Ежели умирать, так с музыкой… вместе с тобой, ненаглядная моя!

Аня не сердится на него за это признание. Она знает, что Пашка любит ее. Но разве об этом надо думать, когда враги наседают на роту? Нет, нет… не то, не то. Пашка прав. В трудную минуту каждый хочет высказаться, поведать о своей любви, о горе, страданиях. Они имеют полное право на это. Да, право сказать о своей любви! На долю их поколения большего счастья не выпало.

Пусть говорит, ведь и она хотела бы сказать. Только сказать тому, другому, что она любит и страдает, что любит.

— Я ведь давно люблю тебя, Анька! С тех самых пор, как увидел и… целовал. Сама видела, что я хотел быть другим… словом, старался, чтобы ты тоже… Понимаешь, тоже?

Пашка всхлипывает.

— Пашка… не надо, не надо, родной! — Аня ерошит слипшиеся вихры на его голове. Она сама готова разрыдаться.

Свинцовые струи автоматных очередей хлещут вдоль берега, снаряды вспахивают землю. Где-то близко, почти рядом, слышится «ура». Немцы пятятся назад, но им преграждает Дорогу офицер. Он взмахивает «вальтером» и что-то кричит. Перед самым носом Ани и Пашки несколько гитлеровцев выкатывают пушку и устанавливают на прямую наводку. Вот сейчас они ударят по роте… Замковый торопливо открывает замок, заряжающий впихивает сверкающий латунью снаряд в пушку. Вот сейчас, вот сейчас… и все будет кончено. Капитан Савельев не сможет высадить батальон.

Девушка еще не знает, что делать, но где-то внутри созрело решение. Надо помочь. В этой короткой фразе теперь заключался весь смысл ее жизни. Надо помочь! Трудно, очень трудно подняться на ноги, но ведь надо. По существу все ее восемнадцать лет сводились к этому «надо». Так что ж тут раздумывать, товарищ комсомолка, если твои друзья в беде?

Аня решительно встает и выходит из зарослей. В ее правой руке, — граната, одна ребристая граната «Ф-1», в левой — пистолет. Пашка хочет удержать ее, но не хватает сил, кружится голова, туман застилает глаза.

— Отчаянная, куда ты?

Девушка зубами прикусывает кольцо и с силой дергает его. Она никогда в жизни не бросала боевых гранат, и ей кажется, что она не добросит до цели. Сейчас это главное… цель — главное, да, главное… добросить и попасть. Она выбегает вперед, почти к самой пушке, и по-женски, через голову, швыряет гранату на лафет, туда, где копошатся люди в сизых отвратительных мундирах.

Яркая вспышка перед глазами, что-то больно ожгло тело. Но это совсем неважно. Зато трое вражеских пушкарей опрокинулись навзничь и пушка не выстрелила. Остальные кричат «рус!» и удирают. Офицер с перекошенным от злобы лицом оборачивается и видит русскую девушку. Откуда она взялась? Он подбегает к ней и в упор стреляет в грудь. Но за спиной девушки вырастает другой, такой же страшный, как сама смерть, русский солдат. Он, шатаясь, подходит к девушке, закрывает ее своим телом. Потом, почти не размахиваясь, бросает что-то под ноги офицера…

Фашист и русский парень падают одновременно. Девушка еще несколько секунд продолжает стоять, и… губы ее трогает светлая-светлая улыбка. Она смотрит туда, где мелькают зеленые гимнастерки ее товарищей. Потом она медленно падает, не переставая улыбаться. «Не забыть написать маме, не забыть!!!»

18

Хоронили Аню и Пашку вечером, когда утих бой, под той самой ольхой, где Пашка говорил о своей любви. Кто знает, может, эта любовь и была той частицей огромной любви к Родине, ради которой этот парень пожертвовал жизнью?

Ночь зажгла звезды. На прибрежную отмель лениво набегала волна, стирая следы двух человек, казалось, вышедших со дна реки.

На небольшом холмике лежал человек и глухо рыдал. Его голос срывался. К нему подошли двое. Постояли, склонив головы.

— Пойдем, Колюшка! — тихо пробасил один. — Пойдем, милой!

— Эх, отчаянный наш Ана! — тяжело вздохнул другой, низенький, с санитарной сумкой в руках. И еще раз: — Э-эх, Ана!

Когда они ушли, из зарослей вышел еще один человек. Он был высок, сутул, на погонах чуть заметно поблескивали две звездочки. По его мертвенно бледному лицу пробегала судорога. Он склонился над могилой и положил небольшой букет из ромашек и иван-чая.