Георгий Савицкий - Крылатый штрафбат. Пылающие небеса : сборник Страница 2

Очнулся Курт от резкой боли. Чьи-то сильные руки расстегнули замки подвесной системы парашюта, предусмотрительно вытащили «парабеллум» из кобуры и бросили летчика на влажную от росы траву. Курт открыл глаза: его окружили четверо русских, он понял это по их форме. Трое направили на него свои винтовки-трехлинейки, а четвертый, закинув за спину трофейный MP-40, потянулся к летчику. Курт вскочил и что есть силы ударил русского с автоматом кулаком в лицо.

— Не прикасайся ко мне, грязная русская скотина!

Русский отшатнулся, а Курт получил прикладом между лопаток и покатился по траве.

— Ах, вот, значит, как… — сказал русский, вытирая кровь с лица. — Получи!

Минут пять красноармейцы били Курта ногами. Потом рывком поставили его на ноги и заломили руки. Теперь немецкий пилот имел весьма плачевный вид, но спеси своей не растерял. Зло поглядев на русского с винтовкой, он сплюнул кровавую слюну ему под ноги.

— Русская свинья! Недочеловек!

— У-у, вражина! Еще и лается, немчура поганая! Топай-топай, гнида, а то прямо тут шлепну. Куда его, товарищ сержант? — спросил совсем еще молодой паренек с винтовкой у красноармейца с трофейным автоматом и двумя треугольниками в петлицах.

— Пошли своих догоним, а заодно и этого субчика в штаб сдадим, там решат, что с ним делать, — ответил сержант, поправив ремень автомата. — Петренко, планшетку его не забудь!

— Есть, товарищ сержант!

Курт шел за телегой под конвоем все тех же красноармейцев. На телеге ехала молодая мать с ребенком и еще несколько женщин с детьми. Правил телегой дед, изредка хлопая вожжами тощую лошаденку. Они двигались на восток по разбитой дороге в плотном потоке беженцев. Люди шли, тащили свой нехитрый скарб, несколько подвод были забиты стариками, женщинами и детьми. Лица людей были угрюмы, взгляд — отрешенным, лишь иногда их глаза вспыхивали огнем ярости, когда останавливались на ненавистной форме немецкого пилота. У Курта мурашки бежали от этих взглядов. Хотелось пить, над дорогой постоянно стояла завеса пыли. Пыль скрипела на зубах, забивалась под одежду, стекала грязными струйками пота. Ноги казались пудовыми.

Рядом с дорогой по полю прогрохотало на запад несколько танков, проехали, переваливаясь на колдобинах, две «полуторки».

Люди шли молча, изредка тихо переговаривались друг с другом. Еще вчера у них был свой дом, семья, работа. А теперь война согнала их с насиженных мест, отняла близких, громом взрывов и воем авиабомб ворвалась в тихую и размеренную жизнь. Но страшнее всего было постоянное присутствие смерти. Она незримо витала среди живых. Они шли как приговоренные на казнь. Лишь малыш на руках у матери что-то агукал и улыбался, не понимая, что происходит.

Внезапно в шум и разноголосицу запрудивших дорогу людей вплелся новый звук. Дребезжащий вой нарастал, превращаясь в рев, идущий с неба. Секундное замешательство сменилось дикой паникой, когда люди наконец поняли, чем грозит им этот пришедший с неба звук.

Смерть, витавшая между людьми, обрела плоть в виде крылатых теней, пикировавших сейчас на колонну беззащитных беженцев. Люди разбегались, прятались по обочинам дороги, падали прямо в пыль, закрывая голову руками.

Курт резко обернулся, на его лице появилось выражение радости — это были свои. На бреющем полете шли два «Мессершмитта-109E». Теперь они покажут этим недочеловекам…

Внезапно выражение радости на лице Курта сменилось на дикую гримасу страха. Ведь они будут стрелять по нему!

Расширенные от ужаса зрачки впились в двух идущих ниже верхушек деревьев истребителей с черными крестами на крыльях. Время будто растянулось. Как в замедленной киносъемке, Курт увидел язычки пламени, пляшущие на плоскостях «Эмилей». По людям на дороге хлестнули искристые плети пулеметно-пушечного огня. Кто-то пытался спрятаться, кто-то бежал, истошно крича. Красноармейцы вразнобой палили из своих винтовок. А Курт стоял на дороге, не в силах пошевельнуться. Ужас сковал его. Он видел, как побежали к нему пыльные султанчики взрывов и как разлетелся окровавленными ошметками плоти оказавшийся у них на пути человек. А пыльные султаны стремительно ползли к нему, словно разъяренные змеи… Внезапно что-то толкнуло его в бок, и Курт потерял сознание.

Очнувшись, он увидел страшную картину. На дороге вповалку лежали люди. Мертвые и умирающие. Тоскливо ржала раненая лошадь, чадно горели вещи на телеге. Повернув голову, он встретился с остекленевшим взглядом молодой матери. Окровавленными руками она сжимала мертвое тельце своего ребенка. Рядом в луже крови лежал красноармеец, его окостеневшие пальцы сжимали винтовку, а на лице застыла гримаса дикой ненависти.

Курт медленно провел руками по лицу. Ладони были в крови. Лицо было в крови. Своей собственной и крови тех людей. Как же так, ведь «Мессершмитты» стреляли по нему. Но… Но этого не могло быть! Они не имели права убивать его — представителя Высшей Расы!!! Они не имели права стрелять… Курт вспомнил, как забавно разбегались они, когда он так же, пролетая на бреющем в своем великолепном «Мессершмитте», хлестал пулеметными очередями… Людей? Но они не люди… Они… «Унтерменшен»? «Недочеловеки»? Кровь такая же красная, как и у него. Такие же страх и ужас обуяли его при виде расстреливающих колонну беженцев истребителей. Мертвая мать, сжимающая в руках тело своего ребенка… Ведь малыш еще недавно так мило улыбался ему, Курту.

Легко воевать, когда против тебя — даже не враг, а так — нелюди, «недолюди». Ты знаешь, что ты лучший и тебе принадлежит весь мир. И ты всего лишь не хочешь делить его со всякими там цыганами, евреями, неграми, славянами.

Ты выше — уже по факту рождения. И прочь все ненужные сомнения, предрассудки, которые лишь мешают выполнять боевую задачу!

Так стоит ли Рыцарский крест волнений за пятнадцать отобранных в «свободной охоте» жизней? Не по необходимости, а забавы ради. Из чисто спортивного интереса. Чтобы поставить на руле поворота своего истребителя очередную «охотничью метку». Тем более если твоя жертва поймет, что уничтожена, только тогда, когда хлестнут по фонарю кабины огненные жала снарядов и пуль. Когда твой истребитель, пикируя с высоты четырех тысяч метров, не оставляет жертве ни единого шанса. И падающий в охваченной пламенем кабине самолета человек еще жив, но понимает, что обречен.

Фи! К чему волноваться! Они не люди. Они не чета нам, слушающим Вагнера и марширующим под бравурные марши. Вскидывающим руку в древнеримском приветствии!

«Унтерменшен»? «Недочеловеки»? Или наоборот — люди. Люди — потому что несут ответственность за свои поступки, не прикрываясь гнилыми догмами расового превосходства. Если ненавидят, воюют, убивают, то не ради самой войны или спортивного азарта. Они кладут на чашу весов и свою жизнь, не прикрываясь идеологией превосходства.

«Я подохну, но и тебя, сука, за собой в могилу утащу!» — думал пилот того русского истребителя, в последний момент выворачиваясь из-под смертельного удара.

Глава 1

Огненное лето 1942-го

Краснозвездный Як-1 на полном газу пронесся над летным полем и крутанул восходящую «бочку». Потом с полупереворота пошел на посадку и приземлился мягко прямо у посадочного «Т». Истребитель зарулил в капонир, перетруженный за полет двигатель взрыкнул и затих, хрустальный диск распался на отдельные, уже видимые лопасти.

Летчик выбрался из кабины, устало вытер мокрое от пота лицо кожаным шлемофоном. Гимнастерка на нем была хоть выжимай.

— Сбил сволоту! — сообщил он собравшимся возле капонира летчикам и техникам.

— Как машина, товарищ старший лейтенант? — спросил техник самолета.

— Машина — зверь! Спасибо, Коля.

Техники, мотористы, оружейники, прибористы облепили истребитель, словно трудолюбивые муравьи, и на руках оттащили к рощице. Там на него накинули маскировочную сеть и стали готовить «як» к следующему вылету. Рядом стояли остальные уцелевшие истребители. Их было немного.

В небольшой рощице были отрыты землянки и щели на случай налета немецких пикировщиков, неподалеку располагались и замаскированные стоянки самолетов. Ничего лучшего в условиях отступления и немецкого натиска организовать было невозможно. Да и все бытовые неурядицы отошли на последний план по сравнению с желанием драться, чтобы задержать наступление гитлеровцев.

А к только что приземлившемуся летчику подбежал командир эскадрильи. Пыль осела на волосы комэска, покрыв ранней сединой войны, гимнастерка, галифе, сапоги тоже были неопределенно-пыльного цвета. Только посверкивали капитанские «шпалы» на кажущихся серыми, а на самом деле — синих петлицах.

— Сашка! Живой, чертяка! — Он подбежал к летчику и крепко, до хруста обнял только что приземлившегося после тяжелого боя летчика.