Николай Богданов - Хорошая пословица Страница 2

И вдруг в разгар боя оборвались провода и связь прекратилась. Немедленно на линию выслали связистов. Вдоль одного провода побежали на лыжах боец Афанасий Жнивин и его товарищ Кременский.

Провод был протянут по уцелевшим телеграфным столбам. Смотрят солдаты: один конец провода валяется на снегу, а другой торчит на столбе.

«Наверное, шальная пуля разорвала либо от мороза лопнул, — решили бойцы. — Вокруг тишина. Кто же его мог оборвать?»

Кременский полез на столб. И только потянулся к проводу, как раздался негромкий выстрел снайперской винтовки, и солдат упал. Снег окрасился кровью. Вражеская пуля попала бойцу прямо в сердце.

Жнивин нырнул в снег и спрятался под большим старым пнём.

Молча стоят густые ели, засыпанные снегом. Не дрогнула ни одна ветка. Где же сидит фашистский снайпер? Не успел разглядеть его Жнивин с первого выстрела. А после второго поздно будет: меткая пуля глаза закроет. Опытный фашистский снайпер затаился где-то на дереве и бьёт без промаха.

Долго выжидал Жнивин — не пошевелится ли снайпер, не слезет ли с дерева, чтобы взять оружие с убитого. Но так и не дождался.

Только поздно вечером, под покровом темноты, он выполз из опасного места и принёс винтовку и документы Кременского.

И сказал, нахмурившись:

— Дайте срок, за моего друга я им крепко отомщу.

Той же ночью сел у горящего костра, достал чистую белую портянку, иголку, нитки и, выкроив мешочек с отростком посередине, стал шить. Когда сшил, набил мешочек соломой — и получилась голова с длинным носом, величиной с человеческую. Вместо глаз пришил чёрные пуговицы.

Молодые солдаты подивились:

— Вот так чудеса! Что это, Жнивин на войне в куклы играть собрался?

Хотели над ним посмеяться, а командир посмотрел на его искусство и сказал старшине:

— Выдайте Жнивину старую шинель и негодную каску для его куклы.

Афанасий пришил голову к воротнику шинели, к голове прикрепил каску, шинель набил соломой, потуже подпоясал — и получилось чучело солдата.

Даже разбитую винтовку ему на спину приделал и посадил рядом с собой у костра.

Когда принесли ужин, он пододвинул поближе котелок и говорит соломенному солдату:

— Подкрепись, Ванюша! Кто мало каши ел, у того силёнок мало, тот на войне не годится.

А чучело глаза пучило и, когда толкали, кланялось и смешило солдат. Не все тогда поняли, что такую большую куклу завёл себе Жнивин не для игрушек.

На рассвете, когда снова загрохотали пушки, Жнивин со своим «Ванюшей» исчез в лесу.

Сам он, в белом халате, крался ползком, а соломенного солдата толкал впереди себя на лыжах, без всякой маскировки.

Бой был сильный. От ударов пушек земля дрожала; от разрывов снарядов снег осыпался с елей и порошил, как во время метели.

Фашистский снайпер, убивший Кременского, сидел на том же дереве, не слезая, чтобы не выдать себя следами.

Он пристально смотрел вокруг и вдруг увидел: вдоль линии идёт русский солдат в серой шинели. Идёт-идёт и остановится, словно раздумывает. Вот он у столба. Привстал, дёрнулся вверх, словно его подтолкнули, и снова остановился.

«Трусит, видно», — усмехнулся фашист. Он взял русского «Ивана» на прицел, выждал и, когда связист ещё раз приподнялся, выстрелил.

Русский солдат присел, видно с испугу, потом снова на столб полез.

«Как это я промахнулся?»— подосадовал фашист. Прицелился получше — и снова промазал: солдат не упал.

От злости снайпер забыл осторожность и выстрелил в третий раз.

И в тот же миг получил удар в лоб, словно к нему вернулась собственная пуля. Фашист взмахнул руками и повалился вниз, убитый наповал.

Афанасий Жнивин встал из-под куклы, почти невидимый в белом халате, и сказал:

— Взял он, Ванюша, тебя на мушку, да сам пропал ни за понюшку!

Посмотрел, а у его «приятеля» в шинели в разных местах три дырки от пуль.

Меткий был фашистский стрелок, да на солому попался.

Пока он стрелял в чучело, Жнивин его высмотрел да и выцелил на дереве, как глухаря на току.

Перехитрив одного снайпера, Жнивин подловил так же и второго. И много раз охотился на вражеских снайперов, приманивая их на соломенную куклу. И получалось всегда успешно.

Ему доставались похвалы бойцов и командиров, а его «Ванюше» — только фашистские пули. Но соломенному солдату не приходилось ложиться в госпиталь — Жнивин сам зашивал его раны суровыми нитками и приговаривал:

— У нашей соломки не велики поломки!

И когда бойцы его спрашивали: «Как это ты так ловко фашистов бьёшь?» — он отвечал: «Это я не один, а вдвоём с братишкой».

Лайка — не пустолайка

Когда фашисты отступали под натиском нашей армии, они взрывали мосты, портили дороги, сжигали дома и посёлки.

И жителей всех угоняли. Всё живое уничтожали: и скот, и птицу…

Много мы прошли деревень и ни разу петушиного крика не слыхали. Лишь иногда попадались нам одичавшие собаки. Вокруг бегают, а к нам подойти боятся.

Разведчик Степан Сибиряков заприметил одну такую.

Стоит на опушке леса светло-серая пушистая собачка, как игрушка. Уши торчком, хвост бутоном, глаза умные, живые.

— Да ведь это лайка, — говорит Степан. — Ценная собака!

Манит её куском хлеба:

— Собачка, собачка, поди сюда! Не бойся, глупая, я не кусаюсь.

Лайка хвостом виляет, а подойти не решается. Он к ней, а она от него.

— Вот до чего фашисты собаку довели — человека боится! — сокрушается Степан. — Главное, как её звать, не угадаешь, а то бы сразу подошла.

И начинает выкликать все собачьи имена. И Шарика, и Жучку, и Тузика… — все прозвища перебрал, а толку никакого.

Наконец свистнул, ударил себя ладонью по голенищу и скомандовал:

— А ну, к ноге!

И тут собака вдруг подскочила и стала рядом.

— Эге, — обрадовался Степан, — да ты учёная, охотничья! Ну молодец, вот и хозяина себе нашла!

Подвёл он собаку к походной кухне и говорит повару:

— Угости-ка моего дружка кашей с мясом.

А повар сидит с перевязанной щекой у остывшей кухни и жалуется:

— Ну что за напасть такая — с этими проклятыми снайперами даже каши не сваришь! Только выеду на открытое место — бац! Либо в лошадь, либо в котёл, а то вот мне в щёку. Наверное, им задание дано — оставить наших солдат без горячей пищи. Когда простые бойцы идут, они сидят тихо, а как только выедет грузовик, штабная машина или моя кухня, так сразу и закукуют!

Поворчав вдоволь на свою судьбу, повар дал собаке кусок недоваренного мяса и хорошую кость.

Степан угощает своего четвероногого друга и говорит:

— Извиняюсь, собачка: не знаю, как вас звать-величать. Придётся вам привыкнуть к новому имени… Какое бы ей имя дать?

— Назови её Пустолайкой, — пошутил повар.

— Нет, — ответил Степан, — лайка — не пустолайка! — и даже обиделся.

До войны Сибиряков был охотником и хорошо знал эту породу.

— Вы знаете, какие это собаки — лайки? — сказал он. — Без них разве белку добудешь! Белка спрячется на дерево, и всё тут. Лес большой, деревьев много. На каком она затаилась, поди узнай. А лайка чует. Подбежит, встанет перед деревом и лает, охотнику знак подаёт. Пойдёшь к дереву, а она мордочкой вверх указывает. Взглянешь на ветки — там белка сидит и сердится: «Хорк, хорк! Зачем, мол, ты меня человеку выдаёшь?»

— А рябчика она найдёт? — спрашивает один солдат.

— В один момент!

— А тетерева? — спрашивает другой.

— Найдёт.

— А фашистскую кукушку на дереве? — поинтересовался повар.

Тут все даже рассмеялись, а Степан нахмурился:

— Постойте, товарищи, это интересный намёк. Надо попробовать.

Он подошёл к командиру и сказал:

— Разрешите мне испытать на охоте мою лайку.

Командир разрешил.

Сибиряков стал на лыжи, надел белый халат, взял винтовку, свистнул. Накормленная собака побежала за ним, как за хозяином.

Вошли в лес. Степан погладил собаку и шепнул:

— А ну, лайка, кто там прячется на деревьях? Вперёд! Ищи!

Лайка поняла, что её взяли на охоту, и радостно бросилась в чащу леса.

Метнулась туда, метнулась сюда — ни одной белки, ни одного тетерева.

Бегает лайка, и облаять ей некого. Даже синиц в лесу нет. Все птицы от войны разлетелись, все звери разбежались. Сконфузилась собака, перед охотником стыдно. Вдруг чует — на одном дереве кто-то есть. Подбежала, взглянула вверх, а там человек сидит. Что это значит? Удивительно собаке. Не людское это дело на деревьях жить!

Тявкнула потихоньку, а человек плотнее к дереву призвался. Прячется, повадка как у дичи. Тявкнула она громче. Тогда фашист погрозил ей. Тут лайка и залилась на весь лес.

— Тсс!.. — шипит фашист.