Николай Амосов - Полевой госпиталь. Записки военного хирурга Страница 2

С 1958 года началась наша «кибернетика». Сначала это была лаборатория для отработки операций с АИК, потом присоединили физиологические исследования сердца с участием инженеров и математиков. В Институте кибернетики создали специальный отдел. Собрался коллектив энтузиастов. Он распался в девяностые годы, в отделе осталась только группа по ИИ, с которой дружу до сих пор.

В 1962 году с академиком П. А. Куприяновым мы совершили турне по клиникам США: познакомились с известными кардиохирургами – Лилихаем, Кирклином, Блэлоком и другими, посмотрели много новых операций. Некоторые из них остались в моем арсенале, другие – закончились печально. В частности, это коснулось пластики аортального клапана створками из нейлоновой ткани: у всех восьми больных наступил рецидив и пятеро погибли. Была настоящая драма.

В тот год проблема протезов клапанов вышла на первое место. Американец Старр создал шаровой клапан, в нашей лаборатории – свою модель, из полусферы, дополненной специальной обшивкой корпуса препятствовавшей образованию тромбов. Интересно, что Старр придумал то же самое и почти в то же время.

С 1962 года началось восхождение моей карьеры сразу по нескольким линиям. Причем без всяких усилий с моей стороны: я свято следовал правилу М. А. Булгакова: «Никогда ничего не проси».

Коротко перечислю карьерные успехи.

В начале 1962 года меня избрали членом-корреспондентом Академии медицинских наук. Предложил сам президент, А. Н. Бакулев. Затем в тот же год присудили Ленинскую премию – в компании четырех легочных хирургов. Следующий чин, уже совсем неожиданный – избрание депутатом Верховного Совета СССР. Вот так это было: вызвали в обком и сказали: «Есть мнение выдвинуть вас в депутаты. Народ поддержит». Я деликатно отказывался, мне действительно не хотелось, но настаивать побоялся: все под партией ходим! Попадешь в немилость – работать не дадут.

В депутатах я пробыл четыре срока. Заседаниями не обременяли – дважды в год по 2–3 дня: сиди, слушай и голосуй единогласно. Но была серьезная обязанность: принимать граждан и помогать в их трудностях. Я честно отрабатывал – вел прием раз в неделю. Приходили по 4–10 человек, в основном по квартирным вопросам. Писал бумаги к начальникам, и как ни странно – в половине случаев помогало. Приемы эти были тягостные: горя наслушался свыше меры, в дополнение к хирургическим несчастьям. Все доходы депутата составляли 60 р. в месяц, один только раз ездил с дочкой на курорт. Правда, были бесплатные билеты на транспорте, но зато не брал командировочных денег в институте.

Чтобы больше не упоминать о чинах и наградах, перечислю сразу все последующие: 1969 – академик Украинской АН. Потом – три государственные премии Украины – за хирургию и кибернетику. В 60 лет дали Героя Соцтруда. Потом еще были ордена Ленина, Октябрьской революции. Это не считая четырех орденов за войну, звания заслуженного деятеля науки. Вот так обласкала партия беспартийного товарища. Но значков на пиджак не вешал.

Моя совесть перед избирателями чиста: не обещал, не лгал, коммунистов не славил. То же касается и больных: никогда ничего не брал, и даже в вестибюле висело распоряжение: «Прошу не делать подарков персоналу, кроме цветов».

Что касается фрондерства к властям, то преувеличивать не буду: против не выступал. Крамольные книжки из-за границы возил во множестве, пользуясь депутатской неприкосновенностью, но держал под замком.

Был ли я «советским человеком»? Наверное, все-таки – был. Менять социализм на капитализм не хотел. Завидовал западным коллегам по части условий работы, но чтобы уехать – мысли не возникало. Несмотря на правителей-коммунистов, наше общество выглядело более человечным. Права бедного народа на работу, пенсию, соцстрах, лечение, образование, почти бесплатные квартиры и транспорт казались важнее свободы прессы и демонстраций против правительства. Они ведь нужны только кучке интеллигентов. Тем более когда открытые репрессии после Сталина резко уменьшились. Истинное положение «трудящихся» на Западе я узнал много позднее. Пересмотр политических взглядов произошел уже после горбачевской перестройки…

Любовь к дочке была самым сильным чувством в моей жизни. Воспитывал ее по науке: в три года умела читать, рано пристрастилась к книгам, с четырех – английский. Театры, музеи, выставки, поездки в Москву, в Ленинград, даже в Германию. А главное – разговоры и любовь.

Не все шло безоблачно: после первого курса был нервный срыв. Московские психиатры чуть не залечили психотропными средствами. Вмешался, забрал домой, все отменил, взял в клинику операционной сестрой на свои операции. Выправилась, но год потеряла.

Перечислю важное о Кате. Вышла замуж на последнем курсе, окончила с отличием, поступила в аспирантуру по терапии, защитила кандидатскую, потом – в 33 года – докторскую. Родила дочку – Анюту, получила кафедру, написала четыре книжки и много статей, подготовила два десятка диссертантов. Последнее событие – в 2000 году – избрали в члены-корреспонденты Медицинской академии. Муж – профессор хирург. Вот такая получилась дочь. Горжусь.

В том же 1970 году было еще событие: Лида взяла собаку, сучку трех месяцев, доберман-пинчер, назвали Чари. Собака мне была не нужна, Лида взяла для себя. Однако пришлось ее выгуливать и она стала мне как близкий друг. На девятом году жизни, я не досмотрел, случилась первая беременность, не могла родить, сам оперировал дома, щенята были мертвые. Погибла от пневмонии. Три дня от нее не отходили. Очень переживали. И тут же взяли такую же – «Чари вторую». Эта жила десять лет, так же любили. Умирала от рака, очень тяжело. Больше брать собак не решились: слишком много переживаний, когда умирают.

Чари побудила меня бегать, чтобы рационально использовать время, отведенное для гулянья.

Физкультура для меня – одна из основ жизни. Придется рассказать историю. В раннем детстве я рос один и «программы» физического развития не отработал. Труд в хозяйстве прибавил силы, но не дал ловкости: плавать, танцевать и ездить на велосипеде не научился. С уроков физкультуры сбегал в школе и в институте. Но всегда был здоров. На войне впервые был приступ радикулита, потом он часто повторялся, возможно, от длительных операций. В 1954-м стало совсем плохо: на рентгене определились изменения в позвонках. Тогда я и разработал свою гимнастику: 10 упражнений, каждое по 100 движений. Это помогло. Чари добавила утренние пробежки. Система дополнилась ограничениями в еде: строго удерживал вес не более 54 кг. Продумал физиологию здоровья, и получился «Режим ограничений и нагрузок» – любимая тема для публики.

О лекциях стоит сказать особо. К публичным выступлениям пристрастился в конце 60-х годов. Наверное, мне льстили аплодисменты и возможность говорить на грани дозволенного: надеялся, что депутатский статус защитит от КГБ. Сначала выступал от общества «Знание», а когда прославился, приглашали всюду, в Москву, Ленинград, Прибалтику. На Украине объездил все области: приезжал на один день и прочитывал три лекции. Темы были самые разные: от «здоровья» до социализма и искусственного интеллекта. Платили по 40 рублей за лекцию, но и те годились на «левые» (мужские) расходы.

Новая клиника. В конце шестидесятых годов трехэтажный дом стал для нас тесен. Высшее начальство решило построить еще одно большое здание. Проектировали долго. В 1972-м начали строить, и через три года закончили. Большой дом в шесть этажей с операционными, конференц-залом с расчетом на 350 кроватей. Старое здание оставили под поликлинику, рентген и аптеку. Расширили штаты, набрали выпускников из института. Получилось хорошо. К 1980 году количество операций довели до 2000, из которых 600 – с АИК.

Результаты, однако, не радовали, настроение было плохое, хотя я оперировал ежедневно.

В 1981 году, при моем неохотном согласии, Лида купила под дачу вполне приличный дом, в поселке за полсотни километров от города. Я приобщился к дачной жизни только через год – понравилось бегать в лесу и столярничать в мастерской. В институт ездил на электричке.

В июле того же 1982 года произошел очередной душевный кризис: часто умирали больные. Объявил, что на все лето бросаю хирургию и буду заниматься только кибернетикой. Жил на даче три месяца – делал модели общества и ездил на семинары в своем отделе.

Только в ноябре начал понемногу оперировать. Постепенно все вернулось к прежней жизни.

Болезнь. Все беды приходят неожиданно: на фоне обычного режима летом 1985-го начались перебои в сердце. К осени развился полный блок: частота пульса – 40, бегать уже не могу. Нужен стимулятор, но я упорствовал, пока не развилась гипертония. Под Новый год передал институт заместителю – думал, что насовсем, и поехал на операцию в Каунас, к Ю. Ю. Бредикусу. Лида и Катя поехали со мной.

Стимулятор заработал отлично, и к середине февраля 1986-го я вернулся: снова директорство, операции, бег.