Алексей Щербаков - Тени черного леса Страница 2

— Если вас, товарищ лейтенант, в строй к нашим машинам поставить, никто и разницы не заметит!

Так и пошло — по ассоциации Сергей получил то же прозвище, что и ИС-122, грозный укротитель «тигров» и прочего бронированного фашистского зверья. Мельников в чем-то и в самом деле напоминал эту громадную, угловатую, не слишком эстетичную машину, чей огонь сметал все на своем пути, при виде которой враги понимали: сейчас начнется самое интересное. К крупной фигуре Зверобоя прибавлялись резкие и грубые черты лица. Однако походка лейтенанта ничем не напоминала его «тезку» — грозную, но достаточно тяжелую и неповоротливую самоходку. Если уж сравнивать с бронетехникой, то его движения скорее напоминали элегантный «Т-34». Впрочем, шел Мельников чуть-чуть расхлябанно-развинченно — как двигаются по земле разведчики и прочие представители армейской элиты, которые знают себе цену.

Форма лейтенанта была щегольской — но это было щегольство особого рода. Поветрие выглядеть как можно более красиво в конце войны захватило многих молодых младших офицеров. Они подкладывали под погоны жестяные полосы. Добивались того, чтобы края фуражки были острые — хоть хлеб режь… Особым шиком считалось носить на кобуре с трофейным пистолетом немецкий шомпол-цепочку.

Так вот, Мельников выглядел совсем не так. Он был в гимнастерке — но она, как пилотка, пошита из самого лучшего материала. Да и цвет формы был не блекло зеленый, а более яркий, насыщенный и праздничный.

Головной убор, разумеется, был залихватски сдвинут на правую бровь. На ногах ослепительно сверкали на утреннем солнце хромовые сапоги, которые звякали о дорожные камушки подковами. На груди красовался набор наград: «Красное знамя» и две «Красные звезды» и медаль «За отвагу». Плюс — золотая и красная нашивки за ранения[1]. Одну из них он явно получил не так давно, потому что слегка приволакивал левую ногу. Словом — типичный вид разведчика, который понимает — есть все, а есть он. Без которого начальству обойтись трудно.

Шомпола-цепочки у него на кобуре не было. Разведчики считали это дешевым пижонством. Но в большой треугольной кобуре, разумеется, примостился не «ТТ», а парабеллум. На другом боку имелась немецкая егерская финка с костяной резной рукояткой — отличная вещь, которая метко кидается в цель из любого положения.

Война кончилась — и опасаться в городке было некого — но лейтенант так привык. С шестнадцати лет он только и делал, что воевал, — и никак не мог приспособиться к тому, что больше ни в кого стрелять не надо.

Мельников шел, курил и лениво размышлял: чем бы ему заняться? Особых дел у него на сегодня не было. Лейтенант был прикомандирован к военному коменданту этого городка, майору Щербине. Мельников оказался здесь после госпиталя, куда угодил из-за сущей случайности. Когда под Кенигсбергом брали очередного «языка», нарвались на немецкий патруль — и какой-то зеленый немчик попытался кинуть гранату. Но, видно, его, как и наших в сорок первом, послали на фронт, толком ничему не научив. Граната взорвалась в руках у незадачливого фрица. Ну и хрен бы с ним, но и Мельникову тоже досталось. День Победы он встретил в госпитале. А когда вышел, его и пихнули в этот городок.

Впрочем, теперь он был доволен. Поначалу Мельников был кем-то вроде переводчика да и вообще — помогал майору Щербине контактировать с местным населением. Майор-то на языке бывшего врага знал только «хенде хох». А Сергей немецкий знал с детства — в Саратове жило много немцев — а в партизанском лесу эти знания Мельников довел до совершенства. Как с завистью говорила его здешняя подружка Марта, у него был настоящий берлинский выговор. Местные говорили хуже.

Но переводить в последнее время было особо нечего. Его начальник майор Щербина большей частью маялся дурью, пустив все на самотек. И все как-то работало. Поначалу майор, выдернутый из артиллерийского полка и кинутый заведовать немецким городом, очень переживал. До войны он был каким-то мелким хозяйственником — потому-то его сюда и послали. Но ведь Германия — особое дело. Черт их знает, фрицев, все-таки враги. Вчера ты по ним лупил из шестидюймовок, а теперь налаживай им нормальную жизнь… Однако в первый же день пребывания Щербины в новой должности к нему в кабинет проник почтенный седовласый мужчина.

— Герр комендант, я бургомистр этого города, — переводил Мельников, — мы все приступили к работе и ждем ваших распоряжений!

— Кто «мы»? К какой работе? — не понял Щербина.

Тут уже настала пора удивляться немцу.

— Мы — это сотрудники городского управления.

— Так вы все пришли на работу?

— А как же! Ведь уже девять часов.

В самом деле, в ратуше сидели клерки и чем-то там занимались. И все пошло как по маслу. Городок был практически целым. Немцы драпали через него без боя. Американским «летающим крепостям» бомбить его было ни к чему — они летали долбить Кенигсберг. Наши прошли стороной. Так что даже мародеров тут особо не видали. Ни наших, ни немецких… Даже беженцы сюда почти не забредали. Тем более что Зенебург был пуст больше чем наполовину. При приближении советских войск многие ринулись в бегство. Зря это они. Потому что немцам тогда было уже не до своего гражданского населения. Гражданские бежали, кто куда — путаясь под ногами у отступавших в беспорядке частей вермахта. А бомбы — они ведь не разбирают… Словом, все было как у нас в сорок первом. Только хуже. Потому что в результате податься беженцам оказалось уже некуда. Кольцо окружения замкнулось. И многие потом вернулись обратно. Кто, конечно, жив остался.

На севере, где шли жестокие бои, говорят, было куда веселее. Ходили слухи, что многих немцев депортировали, да и вообще поразвлекались там наши изрядно.

А тут, конечно, тоже побывали ребята из Смерш[2] и прихватили кое-кого, кто отличился при Гитлере. Но, в общем, жизнь наладилась вроде как сама собой. Майор долго не мог понять этого. Как же так? Конечно, не все немцы — фашисты. Но ведь они воевали против нас. И как воевали! Щербина это хорошо знал — он начинал со Сталинграда. А тут — живут тише воды, ниже травы. Мельников, пообщавшись с местным населением, понял причину.

— Дело в том, товарищ майор, — объяснял он своему начальнику, — что немец не может жить без начальства. Когда никто не приказывает, немец начинает тосковать, озираться вокруг в поисках командира. Немецкое начальство сбежало, пришли мы. Какая-никакая, но власть. Вот они и подчиняются существующей власти.

Лейтенант эту особенность знал хорошо. В белорусских лесах нагляделся. Немцы совершенно искренне считали всех партизан бандитами. Именно потому, что они воевали против существующей власти. Мотивы поведения партизан немцам были абсолютно непонятны. Долгое время они искренне полагали, что партизанские отряды состоят исключительно из комиссаров, евреев и прочих «коммунистических фанатиков». Такая вот разница национальных психологий.

Впрочем, в этом городке никакая психология не мешала Мельникову жить достаточно приятно. Ему здесь нравилось. Другие рвались домой — а ему куда? Мать попала под бомбежку в самом начале войны в Белоруссии — куда они ездили к родственникам… Отец, капитан войск НКВД, погиб под Волоколамском. Куда спешить? А тут — немцы ужасно боялись, что им придется ответить за все, что они натворили. Тем более что на севере, как рассказывали вернувшиеся беженцы, пришлось ответить. Там наши особо не церемонились. Поэтому для «герра лейтенанта» всегда находились пиво и колбаса. А девчонки… Что с них взять? Их камрады лежали «под снегом холодной России, под знойным песком пирамид», как писал классик. А Мельников был здесь.

Честно говоря, если бы дали приказ — то от Германии он и ему подобные оставили бы лишь выжженную землю. На которую бы лет сто даже вороны боялись бы залетать. Но раз такого приказа не было, а был другой, совершенно противоположный — который грозил очень суровыми карами за насилие над мирным населением. А раз так — пусть живут…

Мельников наворачивал по городку уже второй круг. Делать было решительно нечего. Сходить искупаться, что ли, на местную чахлую речку… И тут, в момент наибольшего расслабления, началось…

Вдали из переулка вынырнула фрау Эрна — сухощавая старушка, с ее лица обычно не сходило такое выражение, будто она идет с похорон. Это была местная достопримечательность — профессиональная стукачка. Есть люди, которые пишут доносы на соседей из корысти или из зависти. Есть те, кто «сигналит» по идеологическим причинам. А для фрау Эрны это было образом жизни. Говорят, при фашистах от нее прятался начальник местного гестапо — потому как каждую неделю она регулярно приносила доносы на всех соседей. Фашисты были, конечно, звери — но все население в концлагеря не пересажаешь. То, что после прихода наших ее не тронули, объясняется исключительно тем, что по ее доносам нацисты так никого и не загребли. Уж больно они, эти доносы, были абсурдными. Мельников это хорошо знал — потому как после прихода советской власти фрау Эрна тут же стала строчить доносы на тех же самых соседей — уже майору Щербине. Бог ведает, что она писала в гестапо, но согласно ее нынешним доносам чуть ли не все жители городка ходили в личных друзьях Гитлера и состояли в НСДАП[3] с момента ее основания. А уж чего она понаписала про местный гитлерюгенд… Так что теперь от фрау Эрны прятался майор Щербина.