Виталий Закруткин - Замок Шоннинг Страница 2

Без четверти семь мы вернулись в вестибюль. Солнце заходило. Рдяным кругом таяло оно в дальних разливах большой реки. Набухающие почками и клейкими листьями ветви вязов ещё алели на фоне гаснущего неба, но откуда-то из-за деревьев, затемняя низину, уже ползли фиолетово-сизые сумеречные тени.

По усыпанной песком дорожке мы прошли в замковую кирху. Кирха была сложена из дикого камня. Четыре узких окна светлели над самым потолком, скудно освещая пыльные изгибы сводов, жестяные венки на стенах, свисающие с венков орденские ленты, деревянную лестницу, хоры, развёрстый зев органа.

Среди кирхи на квадратном постаменте стояло распятие, вид которого меня поразил.

Неведомый каменотёс, воплощая в этом распятии чей-то чудовищно жестокий замысел, вырубил из гранита громадный крест, дико несоразмерный с тщедушной фигурой казнимого Иисуса. Кому-то хотелось тысячекратно усугубить нечеловеческие страдания распятого, придавить его, умирающего, тяжестью огромного креста, воплотив в глыбе буро-красноватого гранита торжество грубой силы и смерти.

Долго стоял я над странным распятием. Скрюченное в агонии, слабое и ломкое тело Иисуса никло на ржавых железных гвоздях, на мраморном лике его застыло выражение ужаса, а в широко раскрытых глазах не было ни веры, ни кротости, — только тупая боль и страх смерти.

Пробравшись на хоры, шофёр неловко тронул клавиши органа. Под сводами кирхи метнулись и пропали три резко разрозненных звука, настолько дисгармоничных, что я вздрогнул так, точно услышал истошный вопль.

— Перестань! — раздражённо крикнул я.

Выйдя из кирхи, мы закурили и пошли по аллеям парка. Парк был старый, с круглым прудом посредине. В тёмной воде пруда отражались безносые головы гипсовых статуй, перила висячего моста, корявые стволы деревьев.

Весь парк был изуродован мерзкими следами немецкого бивака: на истоптанных цветочных клумбах, на дорожках и куртинах валялись. прибитые недавним дождём бумажки и грязные тряпки; в беседках желтели зловонные лужи мочи; кусты жимолости были измяты, поломаны, ободраны траками танков и колёсами машин.

За прудом, в глубине парка, стоял приземистый склеп, под каменным сводом которого тлели остатки умерших графов. За чугунными копьями ограды в полумраке склепа виднелись бронзовые орлы, львиные лапы гробниц, овальные медные доски с латинскими надписями: «Граф Август Шонинг», «Графиня Мария-Луиза Шонинг», «Граф Эбергард Шонинг», «Графиня Шарлотта-Амалия Шонинг»…

Я медленно читал надпись за надписью, но ни в одной из них не нашёл имени «Эрих-Гуго Шонинг»..

— Замок пуст, — помедлив, сказал я шофёру, — иди готовь ужин. До утра мы останемся тут.

Ужин прошёл у нас так, как это обычно бывало в наших фронтовых скитаниях. Мы втащили в дубовый зал круглый столик, укрепили в снарядной гильзе свечной огарок и открыли стоящий на полу походный чемодан.

Шофёр вынул из чемодана и разложил на столе консервные банки, круглые коробки с чуть горьковатым немецким шоколадом, сыр и хлеб. Посредине стола он водрузил обшитую толстым сукном трофейную флягу со спиртом.

После того как все приготовления были закончены, шофёр отвинтил красную крышку термоса, влил в неё спирт и протянул мне.

— Чтоб дети грома не боялись, — усмехнулся он.

Я выпил. Спирт был крепкий, от него несло тошнотворным запахом резины и столярного клея, но шофёр крякнул и опорожнил одну за другой три крышки. Прожёвывая сыр, он с нескрываемым восхищением осмотрел потемневший зал: светлые гофрированные шторы, медные с синей эмалью дверные ручки, портреты, чучела филинов, безмолвно глядящих на нас с высоты.

— Крепко жили! — сказал шофёр, качнув головой.

— Д-да…

— Здорово жили, ничего не скажешь…

— Хорошо жили, — согласился я.

Шофёр презрительно пожал плечами:

— И чего им только не хватало? Так нет, полезли все6таки… Вот вы скажите мне: чего они полезли?

— Натура у них такая, — ответил я.

— Какая?

— Волчья.

— Действительно, волчья.

Ужинали мы недолго, минут двадцать. После ужина шофёр закурил и пошёл к порогу:

— Сейчас я добуду коечку и матрац. Там внизу есть койки.

Он спустился вниз и, вернувшись, втащил, толкая по полу кровать красного дерева. На ней светлели покрытый пятнами матрац и подушка с оборванными кружевами.

— Укрываться придётся шинелью, — вздохнул шофёр, — одеял у них не водится, ни одного не нашёл…

И он швырнул на кровать мою грязную шинель с обожжёнными полами.

— Ты будешь спать в машине? — спросил я.

— А то где же? Моё место известное.

Уговаривать шофёра было бесполезно. С тех пор, как у нас в одном из польских городков увели машину, шофёр не покидал полученный нами «виллис» и всегда спал в кузове.

На этот раз мне очень хотелось оставить его с собой или уйти с ним в машину, но я не решился сказать ему об этом, боясь, что моё желание будет истолковано им как выражение страха. Страха же во мне не было, а было то неприятно-томительное напряжение нервов, какое обычно бывает в предчувствии какой-то близкой опасности.

Я и сам не знал, почему у меня появилось предчувствие опасности. Мы были одни в пустом замке, никому не пришло бы в голову искать нас тут, а тем не менее что6то неприятное угнетало меня, навевая беспричинную тоску.

— У нас ещё есть свечи? — спросил я.

— Есть, — ответил шофёр.

— Сколько?

— Десятка полтора будет.

— Неси их сюда.

Шофёр принёс свечи, положил их на круглом столе, где лежали неубранные остатки нашего ужина, и повернулся ко мне:

— Зажечь?

— Подожди. Свет свечи привлечёт кого-нибудь из лесных бродяг. Ступай и опусти все шторы, а я зажгу свечу.

Он обошёл комнаты второго этажа и стал опускать шторы. Они падали вниз с шелковистым шумом, вздымая пыль и колебля пламя зажжённой мною свечи.

Был девятый час вечера. Дальняя пушечная канонада утихла, и вокруг нас воцарилась тишина.

Каждый, кто бывал на фронте, знает, как неприятна тишина вблизи врага, когда ты уверен, что в этой тишине на тебя надвигается опасность, но ещё не знаешь какая она, откуда и куда направлена. Кладбищенская тишина, окутавшая пустой графский замок и леса вокруг него, показалась нам особенно гнетущей.

— Замолкли чего-то, — проворчал шофёр, вслушиваясь.

— Замолкли, — отозвался я, — гитлеровцы ночью не любят воевать.

— Да тут вроде все замолкли — и немцы и наши…

Шофёр докурил сигарету, сунул окурок в пустую консервную банку и зевнул, потягиваясь. Боясь того, что он сейчас уйдёт спать и мне придётся остаться одному в мрачном дубовом зале, я сказал:

— Возьми свечу, пойдём в библиотеку, посидим немного…

Он послушно взял гильзу со свечой. Мы вышли в коридор. По высоким стенам запрыгали наши уродливые тени. Откуда-то с карниза сорвалась летучая мышь. Она ударилась о потолок, метнулась вдоль стены и исчезла в темноте.

— Чёрт её мордует, — пробормотал шофёр.

Мы вошли в библиотеку, поставили свечу на письменный стол и уселись в кресла. Шофёр поднял с пола большую зелёную папку с гравюрами Дюрера и стал перелистывать её. Я открыл средний ящик письменного стола.

Мне всегда нравилось созерцание того, что существует вне меня, что связано с чьей-то чужой жизнью, что приподнимает край завесы, закрывающей эту неведомую жизнь, и заставляет вдумываться в её смысл и характер. Здесь же, в графском замке, покинутом моими врагами, каждый предмет казался мне интересным и важным. Всё, что делали мои враги на землях России, я видел и никогда не забуду этого. Теперь мне хотелось представить всю их жизнь, понять всё то, что формировало их тёмные и злые души, что объясняло их чудовищные поступки. Поэтому я стал внимательно осматривать предметы, хранящиеся в ящиках графского стола.

Ящики были заполнены множеством мелких вещиц. Все они — белые с золотым обрезом визитные карточки, груды перевязанных лентами писем, футляры от очков и лорнетов — пахли дорогим табаком, тонкими духами, тем неуловимым ароматом пряного тления, какой обычно бывает в старинных домах. В картонных и жестяных коробочках хранились какие-то разноцветные камни, бронзовые поясные пряжки, запонки, ржавеющие бритвенные ножи, старые марки, бусы, стеклянные сувениры с видами различных городов, булавки, перья — всё, что из года в год укладывали сюда скуповатые и аккуратные владельцы.

В одном из боковых ящиков я нашёл ореховую шкатулку с двумя золочёными ручками. В замочной скважине шкатулки торчал ключ на полинявшем голубом шнурке. Я повернул ключ и открыл шкатулку.

Тут лежали ордена, звёзды, медали — знаки, которые на протяжении многих лет украшали грудь графов Шонинг — генералов и адмиралов, полковников и капитанов, — людей, не представлявших себя вне войны, гордившихся тем, что род