Василий Смирнов - Саша Чекалин Страница 2

Тенор не обижается на вольности Саши и Витюшки, все им позволяет. А Громила порой ворчит, угрожающе оскалив длинные желтые клыки. Ребята, особенно Витюшка, его побаиваются, хотя за всю свою жизнь Громила не укусил никого из людей. Поиграв с собаками, братья решают отправиться к дедушке. Витюшка на все согласен, но Саша, как старший, все еще раздумывает. Мать и отец до вечера будут в поле. Ребятам строго-настрого запрещено отходить от дома. Но до вечера еще далеко. А у дедушки всегда столько интересного…

Калитка изнутри на запоре. Во дворе остаются Громила и Тенор. Саша, нахмурив брови, строго предупреждает их:

— От дома не убегать! Поняли? Мы к дедушке пошли. Скоро вернемся, поняли?

Громиле понятно. Он спокойно залезает в свою конуру. Тенор порывается бежать за ребятами, но братья гонят его назад.

— Домой! — кричит Саша, топая ногой. — Кому я сказал!..

Напрямик, через Вырку и огороды, до дедушки близко. До старой ветлы у дедушкиного дома, кажется, рукой подать. Но прямиком может только птица пролететь. Идти приходится в обход — на большак и по нему через мост. Взяв брата за руку, Саша с удовольствием шлепает босыми ногами по серой и мягкой, как войлок, пыли.

Слева за мостом до дедушкиной кузни — чахлая выбитая луговина, мелкий кустарник, за которым зеленеет березовый лес. Справа густо прилепились друг к другу мазанные глиной избы, все на одно лицо — маленькие окошки и посредине крылечко.

На луговине сонно бродят телята. Роет землю копытом привязанная к колышку гнедая лошадь. Поодаль в траве, как глыба снега, расположился табунок гусей. В селе тишина — все в поле.

Только на площади, у большой, с зеленой железной крышей избы, веселье. Из раскрытых окон с тюлевыми занавесками доносятся звуки граммофона. Там живут местные богатеи Кувшиновы. Дом Кувшиновых ребята обходят стороной. У ворот на улице злая собака.

У дедушки изба в две горенки, крыта старым железом, крыльцо не посредине, а сбоку. За избой — широкий двор, а за ним — огороженная тыном усадьба с полуразвалившимся сараем и высокими, как часовые в желтых шапках, подсолнухами. Во дворе усердно роются в навозе куры, крякают утки. За бревенчатой стеной с низко нависшей соломенной кровлей похрюкивает поросенок.

— Пришли, соколики? — ласково спрашивает бабушка, когда Витюшка вслед за Сашей, пыхтя, перевалил через порог в избу.

— А дедушка где? — осведомляется Саша.

— Уехал в город за железом, — говорит бабушка, выкладывая из крынки творог в решето. Бабушка дома одна. Рукава у ней засучены, черный повойник съехал набок, юбка, как и всегда, подоткнута.

Саша садится на порог, а Витюшка влезает на лавку. У каждого из них в руках уже по маслянистой, с коричневой пенкой, творожной лепешке.

Здесь Саше все знакомо-перезнакомо. Справа белеет огромная печка. Слева, на окошке, — банки с цветами, возле них греется на солнышке кот Гришка. С божницы, из-под венчальных свечей, выглядывают потемневшие от копоти строгие лики угодников. Саше кажется, что все они с какой-то укоризной глядят на него, словно в чем упрекают. Прямо, за следующим порогом, широко раскрытая дверь. Там по чисто вымытому полу летней горенки настланы самотканые пестрые половики и по стенам бегают солнечные зайчики.

Саша помнит себя совсем маленьким, когда они еще жили в старой дедушкиной избе — узкой, темной, с широкими лавками и огромной кирпичной печкой. Он в одной рубашонке бегает по полу, гоняется за котенком, норовя схватить его за белый пушистый хвост. В избе всегда шумно, семья у дедушки была большая — деверья, снохи. Когда усаживались за стол, все с трудом помещались. Дедушка Николай Осипович садился на свое обычное место — в углу, под образами. У него жесткая черная борода и суровый, насупленный взгляд. От одного слова дедушки все замолкают, даже болтливые снохи.

— Ну, иди, иди… — говорит он внуку, чувствуя, как тот теребит его за руку, стараясь напомнить о себе.

Дедушка сажает маленького Сашу к себе на колени. Вместе, одной ложкой, они едят из общей огромной глиняной чашки вкусный, пахнущий свежей бараниной и капустой борщ.

Бабушка все время бегает, суетится по избе и спокойна бывает, только когда, управившись со всеми делами, остается дома одна. Тогда бабушка другой человек. Она будет разговаривать сама с собой, укорять горшки и крынки за то, что они кувыркаются, бранить котенка, подливая ему в плошку молока, и ворчать на соседей, на снох.

— Расскажи сказочку, — просит Саша, когда они вместе забираются на печку отдохнуть. Сказки у бабушки всегда жалостливые и добрые, как и она сама.

— В некотором царстве, в некотором государстве жил-был… — Голос у бабушки звучит певуче, как-то удивленно. Слышатся в нем, когда это нужно по ходу действия, то слезы и грусть, то душевная радость.

— Ты не спишь? — спрашивает бабушка, видя, что он затих.

— Не сплю, — откликается Саша.

Можно ли спать, когда в эти минуты живет он в ином мире, в мире русалок, бабы-яги, домового, сиротки Аленушки и братца Иванушки?

Другого склада сказки у дедушки. Герои его сказок похожи на него самого — такие же мастеровые люди. Любят они трудиться, живут честно, не кривя душой и никого не боясь.

— Бились они за правду, — рассказывает дед, шевеля черной бородой. — Бились день, другой…

Слушая деда, чувствует себя Саша таким же сильным, могучим, способным за правду пойти в огонь и в воду, выручить своего товарища и сурово наказать обидчика.

Дядя Митя, брат отца, не умеет рассказывать сказок, но его слушать всегда интересно. В годы гражданской войны был он в отряде по борьбе с бандитами и дезертирами. Когда Саша слушает дядю Митю, ему кажется, что они вместе то сидят в засаде, отстреливаясь от наседающего врага, то без устали мчатся по проселочным дорогам на лошади, гоняясь за бандитами.

Давно, очень давно все это было. Теперь и изба у дедушки уже не та — плотники перестроили, и бороздки морщин на лице у бабушки глубже, и руки ее кажутся более жесткими, когда она гладит Сашу по голове.

— Сходили бы на огород, натаскали бы морковки, — предлагает она ребятам.

— У нас своя морква, — откликается Витюшка и деловито напоминает брату: — Пошли домой.

Августовское солнце уже склоняется к закату, когда они возвращаются обратно. По дороге с поля идут косари в белых рубахах. Издалека Саша различает заливистый лай Тенора. Очевидно, кто-то пришел. Теперь братья мчатся домой во всю прыть.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Осенью, когда с полей убрали хлеб, отец и мать стали допоздна засиживаться на сходке или у соседей, а возвращаясь домой, говорили все об одном: «Колхоз… Колхоз…»

Разговор о колхозе Саша слышал теперь всюду, где собирались люди: на речке, у колодца, в кооперативе, у дедушки в кузнице.

Степок и Серега, как наиболее сведущие, объясняли ребятам, что у кого мало земли и скотины, те за колхоз, а кто побогаче, позажиточнее — те против.

— Мы малоземельные, мы за колхоз! — кричали они и лезли с кулаками на Егорушку и Илюшу.

— А мы воздерживаемся… Не вступаем… — оборонялись неповоротливый, медлительный Илюша и его приятель — рыженький остроносый Егорушка.

— Мы тоже за колхоз! — кричали Саша и Витюшка. А бойкая на язык, чернявая, глазастая Зинка дразнила тех и других:

— Дурачки!.. Косолапики!.. Драться-то не умеете! — При этом она топала ногами, обутыми в материны ботинки, и показывала язык.

Ей несмело и застенчиво, потряхивая русыми косичками, вторила Тонька Плакса. Она всегда следовала за своей подружкой, пользуясь ее защитой.

— Давай их поколотим, — предлагал Саше решительный и драчливый Егорушка, подступая к девчонкам. Лицо у него горело от обиды.

— Да ну их! — Саша пренебрежительно махал рукой. Как бы девчонки ни дразнились, Саша редко выходил из себя. И притом он знал, как опасно связываться с ними. Поднимут такой рев, словно их режут.

— Нагулялись, гулены!.. — ворчливо осведомлялась мать, когда сыновья возвращались с улицы: Саша в старом укороченном отцовском пиджаке, а Витюшка в пальтишке, сшитом из материной юбки, оба по уши в снегу.

— Нагулялись, — сипло отвечал Саша, дуя на озябшие кулаки.

Теперь скорее к отцу на печку. Устраиваясь рядом с отцом, Саша чувствует, как снизу, сверху, с боков — отовсюду в него струится тепло. Сердито гудит, завывает ветер в трубе — кто-то, наверно, там живет, черный, мохнатый и злой. Где-то в углу стрекочет сверчок. Сколько ни искал его Саша в мшистых пазах стены, не мог найти. Умел сверчок прятаться, невидимкой звонко распевать свои песни. И днем и ночью, в любую погоду…

Зимой в избу к Чекалиным зачастили соседи, родственники. Сидели они долго, порой до первых петухов. Плавал у потолка сизый табачный дым, тускло светила надяетолом пятилинейная лампа, свистел ветер за стеной, и вьюга била в окна, а люди все не расходились, шумели, спорили…