Евгений Федоровский - Невидимая смерть Страница 2

После победы нацистов в Германии состоялся конгресс проживающих за границей немцев. «Вы – наши передовые посты, – говорил им фюрер. – Вы должны готовить почву для атаки. Считайте себя мобилизованными. На вас распространяются все военные законы».

На призыв «Немцы – объединяйтесь!» откликнулись миллионы людей, разбросанных по всем континентам. Родилась мощная организация «Аусландс-организацион» с Эрнстом Боле во главе. Союз «следопытов» влился в состав гитлерюгенда. На Юстина обратил внимание посланец берлинского колониально-политического ведомства Ханс Доррох. Оберфюрер вызвал его в свою резиденцию на окраине Виндхука, окруженную высоким забором и охраняемую волонтерами местного штурмбанна.

– Хейнц Валетти – ваш отец? – спросил Доррох, рассматривая высокого светловолосого юнгфюрера, замершего у порога.

– Так точно.

– Передайте ему благодарность за крупный взнос в наше движение.

– Слушаюсь!

Доррох заглянул в глаза младшего Валетти: не идиот ли, долбит как солдафон. Нет, взгляд умный, уверенный, без всякого подхалимства.

– Что вы собираетесь делать в будущем?

– Намерен продолжить учебу в Германии.

– Похвально. Отечеству скоро понадобятся такие молодые люди, как вы. Я вижу на вашем плече шнурок баннфюрера, значит, вы уже воспитываете своих подчиненных в гитлерюгенде. Надо готовиться к тому времени, когда наша раса станет хозяином в мире. Здешние туземцы – они же как дети. С ними и обращаться надо как с детьми. Люди черной Африки едва распростились с каменным веком, они не годятся для самостоятельной деятельности. Только крепкая рука белого человека может дать им сносное существование.

Оберфюрер подошел к книжной полке, достал довольно толстый том в мягкой обложке:

– Азбуку национал-социализма вы, думаю, усвоили. Теперь беритесь за алгебру. Советую это читать как Библию.

На обложке Юстин увидел черное изображение германского орла, вцепившегося когтями в земной шар со свастикой, и ниже надпись готикой: «Цейтшрифт фюр геополитик». Принимая в руки этот дар, Юстин не догадывался, какую роль сыграет журнал в его дальнейшей жизни.

Вернувшись в пансионат, он стал листать страницы. Какое-то неясное волнение охватило его. Скоро так увлекся чтением, что не заметил, как завечерело, потом спустилась ночь, наступило утро. «Цейтшрифт фюр геополитик» не рассчитывался на простого обывателя. В отличие от газеты «Дер штюрмер», выходившей под одним и тем же лозунгом: «Евреи – наше несчастье», он не призывал к погромам, не печатал репортажей о факельных шествиях, освящении знамен, грандиозных парадах. Этот сугубо научный журнал предназначался руководящей элите немецкого общества, исследователям, экономистам, историкам, литераторам, поборникам нацистского реализма, призванных по-академически разносторонне обосновать теорию «жизненного пространства». Подобно самой партии – «монолитной и послушной как труп», «Цейтшрифт фюр геополитик» направлял все усилия на то, чтобы убедить читателя в аксиоме: все беды немцев кроятся в исторической несправедливости – чрезмерной скученности и малоземелье.

Юстин выписал журнал на свое имя, заочно познакомился с его редактором – Карлом Хаусхофером. В годы войны Хаусхофер дослужился до генеральского чина, был сотрудником баварского Генерального штаба военным наблюдателем в Японии, после чего занялся наукой. Предметом своих лекций в Мюнхенском университете он избрал геополитику. По его мнению, география оказывает решающее влияние на политику. Развитие любой страны зависит от запасов сырья, состояния земель, климатических условий. Он обогатил учение Ратцеля [4] новыми идеями, создал геополитическую школу, которая вскоре стала «географической совестью государства», дала оружие для политической активности здоровых сил общества.

«Совесть государства» зазвучала в требованиях соразмерного участия немцев в распределении материальных благ в мире. «Дела плохи, – сетовал генерал, – когда у нас на одном квадратном километре бедной северо-альпийской площади ютятся и добывают себе пропитание 133 человека, а во всех богатых колониями странах на этой же площади благоденствуют 7, 15, 25 человек на более плодородных землях».

В Мюнхенском университете Хаусхофер подружился со способным учеником Рудольфом Гессом. После образования национал-социалистической партии тот стал руководителем студенческой ячейки, свел профессора с Гитлером. Это знакомство связало Хаусхофера с нацизмом.

Дальнейшая работа над историей немецких колонистов в Африке проходила под влиянием журнала «Цейтшрифт фюр геополитик» и его редактора. Юстин закончил рукопись незадолго до защиты диссертации. Поколебавшись, он послал ее оберфюреру. Через месяц Доррох опять пригласил Юстина в свою резиденцию, угостил браннвейном [5], усадил в кресло, по-приятельски расположился на тахте напротив.

– Я прочитал ваш труд и остался им доволен, – оберфюрер протянул руку к папке. – Боюсь сглазить, но история немецкой Намибии может заинтересовать генерала Хаусхофера…

«Он читает мои мысли!» – мелькнуло в голове Юстина.

– …Перед тем как отправиться в Африку, я имел удовольствие беседовать с ним. В рукописи вы найдете мой отзыв и рекомендательное письмо генералу. – Доррох встал и пожал руку Юстину. – Прощайте, мой молодой друг.

Получив диплом, Юстин уехал в Людериц. На ферме помог отцу провести переучет земель, скота, проверил состояние машинного парка и инвентаря, точность выплаты налогов с арендаторов, сходил с Мишей на охоту в саванну… Но хозяйственные дела, провинциальные развлечения уже потеряли для него интерес. Из Германии шли потрясающие новости. Люди стремились занять достойное место в молодом рейхе – как бы не опоздать… Дерзкие законы, четкие установки, всеобщий энтузиазм воспаляли нацию как пожар, пьянили как крепкое вино. Юстина охватило нетерпение. Миша первым угадал его состояние. В один из дней он навестил деда Бруно. Тому шел семьдесят шестой год, передвигался старый конкистадор с помощью коляски, однако не утратил ясности ума. Пятидесятилетний Хейнц находился в расцвете сил. После Кристины он надеялся найти достойную партнершу, но долго не находил. Теперь на примете появилась прелестная девушка из семьи арендатора, хотя она еще не прошла конфирмации [6]. Поэтому судьба уже достаточно взрослого Юстина мало заботила его. А старики в глубине души не хотели отпускать Юстина далеко от себя. Ему можно было бы купить доходную ферму, сделать так, чтобы мальчик не зависел от казенного жалованья. Со временем он бы обзавелся семьей, спокойно прожил бы свой век в благословенной Намибии, а не на пороховой бочке, каковой представлялась им Германия. Но дед Бруно, а особенно Миша, понимали, что наступили штормовые времена, в тихой гавани не отстояться, поэтому отважились вынести нелегкий вердикт – пусть едет.

За ужином Бруно торжественно проговорил:

– Дорогой внук! Когда мы с Мишей под началом незабвенного капитана Фогельзанга плыли сюда, в Африку, мы еще не знали, что покинем Германию навсегда. Край, родина – эти понятия не вызывали приливов нежности. Мы были молоды и беспечны. Мы прозрели по прошествии лет, осознали притягательную силу родной земли. К сожалению, слишком поздно. Очевидно, наша боль передалась тебе, если уж ты так нетерпеливо рвешься туда. Что ж, в добрый путь, Юстин. На первых порах мы готовы поддерживать тебя. В дальнейшем полагайся на себя, свой ум и сообразительность. Природный разум может заменить любое образование, но никакое образование не заменит природного ума.

…И вот теперь Юстин смотрел в иллюминатор на удаляющийся бисер огней. В глубине пароходной утробы тяжело ухали поршни в цилиндрах, ворочались грузные валы, передавали свою могучую энергию массивным винтам, которые толкали вперед стальной многоликий плавучий город. Мелко вибрировала палуба, в такт ей позванивали кувшин и стаканы в деревянных гнездах-подставках, покачивался эбонитовый абажур над столиком, крепко привинченном к переборке. Устав смотреть в темное пространство, он сел во вращающееся кресло, закрыл глаза. «Что ждет меня? – подумал он и одними губами прошептал смятенно и страстно: – Бог мой, прости за мои прегрешения! Помилуй, помоги, будь милостив!» Он не чувствовал за собой больших грехов, обратился к Богу на всякий случай, потому что с детских лет уверовал, что Бог все видит и слышит.

Устыдившись минутной слабости, Юстен быстро поднялся с кресла, подошел к зеркалу перед раковиной умывальника, долго и придирчиво изучал свое отражение – худощавое, золотисто-смуглое, как у метиса, отчего ярко-голубые глаза и медно-пшеничные волосы казались еще светлее. Он надел белую шляпу с широкими полями, какие носят в Намибии, выключил верхний свет и толкнул дверь. В длинном и узком, точно щель, коридоре никого не было. Пассажиры, севшие в Уолфиш-Бее, угомонились, а те, кто плыл из Кейптауна, уже давно спали. Стараясь не бухать ботинками из прочной воловьей кожи, Юстин поднялся по крутому трапу на верхнюю палубу, отдраил дверь с высоким комингсом и пошел к заднему борту. С высоты пятого этажа в аспидном блеске моря виднелся светлый след. С глубин поднимались встревоженные винтами фосфоресцирующие медузы, рачки, черви, бактерии, которые в воде вызывали сильное свечение. Перед носом «Магдебурга» вздымались две волны как бы из жидкого фосфора. Кругом, насколько было видно, светился гребень каждой волны. Из труб валил черный дым. Оранжевые искры кружились в клубах вихря и пропадали, угасая. На капитанском мостике бестелесными тенями мелькали фигурки вахтенных. В этот час бодрствовали только они. Не спеша, Юстин обошел всю палубу от бака до форштевня. Вдоль бортов висели шлюпки, укрытые брезентом, пояса и бело-красные спасательные круги с надписью «Магдебург». Этот единственный германский пароход из 34-х иностранных, курсирующих между Южной Африкой и Европой, он выбрал исключительно из патриотических чувств, заплатив за билет 2-го класса огромную сумму, которая пойдет не в кошель англо-португало-французских лавочников, а на благоденствие рейха. Решив, что за месяц плавания он еще успеет обследовать другие палубы и помещения, Юстин вернулся в свою каюту. С утра он распечатает чемоданы с книгами, снова просмотрит рукопись, постарается установить такой распорядок, чтобы до предела заполнить время работой. С этими мыслями, под едва слышное погромыхивание машин и дрожь корпуса, он уснул.