Александр Авраменко - Огненное лето 41-го Страница 2

Ого! А что это за знакомая физиономия под ручку с красавицей навстречу идёт? Ну, точно гора с горой не сходятся, а мы уж третий раз за два года! Гляди-ка, уже старший лейтенант! Форма синяя, под цвет небес, ботиночки фасонистые из лучшего шевро, фуражечка лихо заломленная. Ну, сейчас я ему выдам по-родственному…

Глава 2

… — В общем так, родной! Если в конусе ни одной дырки не будет — пойдёшь на «У-2» штатным пилотом! Лично напишу рапорт комполка, и не успокоюсь, пока ты на эту швейную машинку не пересядешь! Понятно?!

Провинившийся пилот хлопает длинными юношескими ресницами и уныло кивает в знак согласия головой. Нет, ну что это такое?! У нас детский сад или Рабоче-крестьянская Красная Армия?!

Набрав в грудь побольше воздуха, я выдаю на весь аэродром звенящим металлом командным голосом:

— Не понял? Повторяю вам ясно, лейтенант Чумаков?!

Он вскидывается и отвечает в ответ уже как положено:

— Так точно, товарищ командир эскадрильи! — и едва слышно добавляет, вновь опуская глаза:

— Товарищ старший лейтенант, не позорьте… Я же в выпуске лучшим стрелком был…

На мгновение задумываюсь. Вроде и жалко, конечно, но с другой стороны — весь боезапас по мишени выпустил — и всё в «молоко». Ни одного попадания! Вообще ни одного! Стыд и срам! А если война? Если прямо завтра — в бой? В воздухе и так порохом пахнет, а он стрелять не умеет. В книжке-то всё красиво расписано: училище с отличием, высшие баллы по технике пилотирования и штурманской подготовке, а по стрельбе — так и вообще часы наградные от командования. Потому я с ним и полетел, чтобы посмотреть, на что молодая поросль годится. И тут — на тебе! — всё мимо… Что-то тут не то…

— Лейтенант Чумаков, до выяснения обстоятельств случившегося отстраняю вас от полётов. Идите в учебный класс и готовьтесь к сдаче зачёта по-новой. Сдавать будете повторно через три дня. Вам ясно?

— Так точно, товарищ командир эскадрильи! Разрешите идти?

— Идите.

М-да… Вот шагистике их хорошо учили, сразу видно… Я поворачиваюсь к механикам, ждущим моих указаний, и говорю:

— Самолёт подготовить к вылету, сообщить дежурному по аэродрому, чтобы установили мишени на полигоне.

— Есть!

Один из техников убегает, остальные облепляют штурмовик и начинают хлопотать вокруг машины, словно цыплята вокруг наседки. Несколько минут у меня есть, можно перекурить. Отойдя немного в сторону, устраиваюсь под навесом, возле обреза с водой. Вытащив из портсигара папиросу, прикуриваю, лениво наблюдая, как оружейники торопливо заправляют в пулемёты снаряженные ленты. Привычно хлюпает альвеер, гоня в баки бензин, задом подгоняют пускач. Подбегает слегка запыхавшийся боец, перед этим отправленный к дежурному по аэродрому:

— Ваше приказание выполнено, товарищ старший лейтенант! Мишени сейчас поставят. При мне звонил.

— Хорошо. Свободны…

Механик убегает, присоединяется к бригаде, занимающейся самолётом. Я же наблюдаю, чтобы никто не трогал оружие. Пусть всё остается в точности так, как было у стажёра — надо же разобраться, виноват парень, или нет? А вдруг вредительство? Или оружейник по глупости сбил? Особисты-то долго разбираться не будут, у них на подобное один разговор — 58-я статья. Та самая — вредительство, троцкизм…

О, вот и старший технической группы идёт.

— Товарищ командир эскадрильи, докладывает старшина Сидорчук. Машина исправна и к вылету подготовлена. Двигатель прогрет.

— Отлично, старшина. Молодцы, быстро управились.

Мы шагаем к красавцу «И-15-тер». Это штурмовой вариант: четыре пулемёта калибром 12,7 мм, плюс бомбовая нагрузка — целых два центнера можно подвесить. Скорость — почти четыреста сорок. Хорошая машина, юркая, вираж — почти пять секунд. Да на таком самолете можно ювелирно работать — и как только молодой промазал? Ладно, разберемся…

На всякий случай обхожу машину, внимательно её осматривая. Может и бессмысленно — но привычка. Вторая натура, которая…

— На какой дистанции точка сведения?

— Двести метров, товарищ старший лейтенант.

— Ясно…

Натянув на голову шлем, тщательно затягиваю под подбородком ремешок. Механики помогают застегнуть парашют, и я залезаю в кабину. Спасательный прибор уложен хорошо, сидеть удобно. Тем временем подгоняют поближе пускач, сцепляют храповики.

— Контакт!

— Есть контакт!

Кручу рукоятку магнето. Мотор вначале чихает, затем схватывает и начинает работать ровно. Удерживая тормозами шасси, покачиваю элеронами, затем проверяю рули. Всё в норме. Пару раз газую. Тоже нормально.

Даю техникам отмашку и они разбегаются в стороны от самолёта, а я, прибавив газу, вывожу самолёт на взлётную полосу. Покрывающая поверхность аэродрома трава, волнами разбегается от воздушной струи. Так. Флажки. Взлёт разрешён! Полный газ!!!

Короткий разбег, машина уходит в небо, будто подброшенная в воздух гигантской катапультой. Покуда тупой нос вспарывает небо в крутой свече, шипит сжатый воздух уборки шасси. Когда колёса убраны — машина становится совсем другой. Путь до мишенного поля, где мне установлены белые круги, обозначающие цели, занимает меньше минуты. Вот и оно. Какая там, он говорил, дистанция? Двести метров? Даё-о-ошь!

Я с переворотом «сваливаю» послушный штурмовик вниз, нацеливая его на ближайшую мишень. Глаз выхватывает кучку крошечных фигурок на краю полигона, возле самого леса. Дистанция! Откидываю предохранительную чеку и жму гашетку грохот пулемётов перекрывает даже рёв форсируемого мотора, видно, как летят крашенные извёсткой доски. Выхватываю самолёт над самой землёй и ухожу на «горку» с разворотом влево. Редкий приём, но мне было, где учиться… Второй заход делаю из обратной «мёртвой петли», затем, дав очередь, ухожу резким переворотом и «иммельманом» вправо. Хорошо! Душа поёт! Ну, и напоследок — чтобы зрителей порадовать…

«Чайка» плавно притирается на три точки возле посадочного «Т». Короткая рулёжка — и винт, наконец, замирает. Впрочем, меня уже в кабине нет — с последним сизым выхлопом, я выпрыгиваю на перкалевое крыло.

Старший механик уже ждёт вердикт.

— Какие будут замечания, товарищ комэск?

— К машине претензий нет, всё отлично, товарищ старшина!

— Распишитесь.

Он подносит мне журнал и ручку. Я ставлю размашистый автограф в нужной графе и, наконец, стаскиваю успевший пропотеть шлем. Старшина же отчего-то не уходит. Ага, вот кажется и разгадка…

— Ну что ещё, Сидорчук?

— Я это, сказать хотел, товарищ старший лейтенант… когда молодой лейтенант на вылет пошёл, он даже не спросил на какую дистанцию оружие пристреляно…

Я свирепею, хотя старшина действительно не виноват. Есть у наших молодых лётчиков такой грешок, есть — не считают нужным спрашивать, что положено. Вот как сейчас, например пулемёты выставлены на дистанцию двести метров, то есть, трассы будут скрещиваться и давать максимальную кучность именно в этой точке. Ближе или дальше — просто уйдут в разные стороны…

Всё ясно, вот только… что же теперь делать А наказать парня надо, даже разговоров нет! Привык у себя в училище к постоянной дистанции, а попал в эскадрилью, где каждый на свой вкус оружие выставляет, вот и промазал… Ну, сосунок, быть тебе вечным дежурным по столовой…

Впрочем, пока я успеваю дойти до штаба полка, мой гнев проходит. Уж такой вот я, видно, человек — вспыхиваю быстро, но моментально же и остываю. Не то, что мой брат. Тот хоть по жизни и флегматик, но уж если заведётся — кипеть будет месяц, не меньше…

Как бы то ни было, к зданию штаба подхожу уже вполне спокойный. Мне даже жаль молодого лейтенанта горячий, неопытный, а тут командир эскадрильи с орденом «Красного Знамени» за Финскую кампанию… Решил, видно, показать, на что способен, а вместо этого — опозорился. Но наказать, всё-таки, нужно — для его же пользы. Пусть полетает недельку на «У-2», а там посмотрим…

С этими мыслями я и подхожу к красному кирпичному зданию штаба нашего авиаполка. Ух, ты! Какие люди! Возле крыльца меня встречает целая делегация: командир полка полковник Усольцев, заместитель командира по политической части Розенбаум, начальник особого отдела («особняк» по-нашему) лейтенант НКВД Забивалов. Их окружает целая куча молодых людей обоих полов. Юноши и девушки смотрят на меня с восхищением, комполка — сердито, остальное начальство — не пойми как, особенно «особист». У того вообще ничего прочитать на лице невозможно, лицо — будто каменное. Правда, как-то раз он проговорился, что это его на Халхин-Голе контузило, нервы лицевые повредило и он своей физиономии вовсе не чувствует. Утром как бриться начнет, так хоть раз, но порежется, потому предпочитает ходить в парикмахерскую — стрижка и бритьё всего-то «гривенник» стоит… Ладно, отвлёкся я чего-то…