Юлиан Шульмейстер - Служители ада Страница 2

— Знаем ваших сирот! — ухмыльнулся отец, обтирая жирные губы.

— Да будут далеки живые от мертвых! — поклонился старик. — Подайте хоть хлеба кусочек.

Стыдно Адольфу, мать отвернулась в сторону, лицо отца покраснело от гнева.

— Терпеть не могу попрошаек! Уходи, старик, по-хорошему, не вводи в грех.

Поклонился старик, зашаркал и скрылся. В тягостном молчании сидят за столом, лишь у отца не пропал аппетит. Разлил наливку по рюмкам, задумчиво посмотрел на сына.

— Делец из тебя не получится, с легким сердцем отпускаю во Львов. Говорят, к адвокатам идут хорошие деньги, почет и уважение. Для меня все равно, как делать деньги, но их надо делать, иначе ты — грязь, ничто. Сын Менахема Ротфельда не может быть грязью, готов четыре года давать на учебу. Четыре года, и ни одного дня сверх того. Не собираюсь швыряться кронами, живи скромно, имей в голове только учебу. Ты уже отрезанный ломоть, я должен думать о других детях, о деле, о старости. На вас не надеюсь, только на деньги. Такова жизнь, а она установлена… — недоговорил, ткнул пальцем в небо.

С такими напутствиями и такими возможностями провинциал из Букачевцев в 1908 году начал завоевывать Львов — столицу Галицийского наместничества Австро-Венгерской империи. Местечковую улицу сменили двести девяносто кварталов, три тысячи восемьсот тридцать два дома. С прибытием Адольфа Ротфельда население города доросло до ста восьмидесяти пяти тысяч, обогнав семь государств: Ватикан, Люксембург, герцогство Лихтенштейн, Исландскую республику, Сан-Марино, Андору.

Первое десятилетие века ознаменовалось торжеством львовской торгово-промышленной знати, золото успешно наступает на обветшалые дворянские звания. Надменные магнаты больше не возводят дворцы, не швыряют пожертвования на строительство величественных костелов. Купцы и промышленники возводят кварталы многоэтажных домов на улицах Листопада, Пекарской, Валовой, Галицкой, Рутовского, Боимов и Краковской, их особняки обгоняют дворянские не вкусом — богатством: интерьерами, изощренно украшенными резным деревом и росписью, барельефами и скульптурами рыцарей в тяжелых доспехах, египтянок, гладиаторов, аллегориями ремесла, плодородия, искусства, труда.

Обходит Ротфельд львовские улицы, и нет конца невиданному великолепию. Наступил вечер, возвращается к центру, преображенному колдовским светом трехсот девяноста пяти керосиновых ламп. Рассказал квартирохозяину пану Вайману об увиденном чуде, тот скептически улыбнулся:

— Молодой человек, посмотрите на это «чудо» с другой стороны. Уличные фонари заправляются, конечно, не императорским и не светским керосином — литр обычного стоит пятнадцать геллеров. Фонарь сжигает за ночь, допустим, пол-литра керосина, — что же тогда получается? А получается двести литров или двести килограммов хлеба. Столько, наверное, за сутки не съедают ваши Букачевцы. Это же ужас! Еще больший вопрос, кто выгадывает — ваши Букачевцы без уличных керосиновых фонарей или Львов?! Здесь люди бесятся с жиру, вечером пойдите на Гетманскую[6] — еще не то увидите,

— Что ж там можно увидеть? — заинтересовался Ротфельд.

— Газ! — таинственно произнес пан Вайман и оглушил новым вопросом: — А электрические лампочки вы когда-нибудь видели?

— Слышал, но не знаю, что это такое… — признался Ротфельд.

— Это деньги, большие деньги! — Как и отец, пан Вайман все измеряет кронами. — Открыли краник, в стеклянную трубку идет газ, горит ярче, чем керосин. Подошли к стене, нажали на кнопку — и в висящем под потолком стеклянном шаре загораются два волоска. Мизер, а свет от них ярче керосина и газа. Мне неизвестно, как освещается рай, думаю, электрическим светом. Деньги, черт их побери, — вот что они могут сделать. Хотите знать, сколько во Львове богатых людей? Считайте по электрическим лампочкам. Чем человек богаче, тем больше комнат, тем больше лампочек. Знаете, сколько во Львове электрических лампочек? — Не дождавшись ответа, после интригующей паузы сообщает: — Семнадцать тысяч, молодой человек! А знаете ли вы, что такое телефон? — решил сразить до конца своего постояльца.

— Представляю, но никогда не видел, — вспоминаются Ротфельду рассказы учителя.

— Он представляет! — иронически повторил пан Вайман. — Не знаю, как бог говорит на расстоянии с ангелами, но, думаю, и там… — О большем сказать не посмел. — Короче, вы — тут, папа — в Букачевцах, и у вас к нему срочное дело. Прикладываете к уху одну трубку, ваш почтенный папаша прикладывает к своему уху другую — и слышите друг друга, будто сидите рядом в креслах.

— Неужели такое возможно?

— В ваших Букачевцах это будет через тысячу лет, во Львове так между собой разговаривают богатые люди. В фирмах, банках и квартирах состоятельных граждан ежедневно раздается до ста тысяч телефонных вызовов. Вот так, молодой человек! И еще скажите, пожалуйста, в Букачевцах читают газеты?

— А как же! — хоть тут оказался на высоте. — Папа и пан Шнеерсон получают газеты.

— Это очень хорошо, что ваш почтенный папаша и пан Шнеерсон получают газеты, — хвалит пан Вайман. — Но что такое две газеты? Это, извините меня, просто тьфу. Почему тьфу? Потому что, как сообщил «Курьер львовски», в прошлом году почта нашего города отправила своим адресатам тридцать семь миллионов экземпляров газет и журналов,

— Быть такого не может, — не верится Ротфельду. — Откуда взялось столько читателей?

— Молодой человек! Извините, но вы плохо считаете, и ваш почтенный папаша таки правильно решил не делать из вас коммерсанта. Если вы не забыли, сколько дней в году, так скажите, что такое тридцать семь миллионов газет и журналов? Молчите, тогда я вам скажу. Если бы каждый покупал по одной газете, так это было бы сто тысяч читателей. Но одни бесятся от скуки и жиру, выписывают по несколько газет и журналов, другие только могут бесплатно читать тору,[7] полученную от деда и прадеда. И все же, если считать в среднем, так наш Львов — один из самых читающих городов Европы. Что значит в среднем? Берутся все газеты и журналы, тора, талмуд и делятся на всех жителей, умеющих и не умеющих читать. В общем, чтобы узнать Львов, требуется много времени, чтобы стать львовянином — во много раз больше. Но что вам надо сделать немедленно, так это проехаться трамваем и посмотреть Восточную ярмарку. Для полного удовольствия начните трамвайное путешествие с вокзала. Там первая остановка, последняя — Ярмарка. Только подумать, не так давно люди не знали, что такое трамвай, в прошлом месяце Львов познакомился с первым автомобилем — самодвижущимся экипажем без лошадей и электрических проводов. Хозяин возит за деньги, так что можете прокатиться.

На следующий день чудо-трамваем доехал до чудо-Ярмарки — мира выставленного на обозрение богатства. Здесь все продается и все покупается: кресты, молитвенники и бульварное чтиво, всевозможные ткани и какие угодно меха, пальто, костюмы и платья последней парижской моды. На витринах возвышаются шоколадные горы, рог изобилия извергает потоки конфет, вращаются полки с многомедальными винами. Разгуливают по ярмарке нарядно одетые женщины, готовые удовлетворить любой вкус и возраст.

Воспринял увиденное как овеществленные деньги, с ними нет ничего недоступного. Его ум, его знания должны обернуться деньгами, большими деньгами — десятками тысяч, сотнями тысяч крон. Тогда будет Вена и будет Париж. Вспоминаются рассуждения местечковых философов: «Париж, конечно, первый город Европы, Вена, допустим, — второй, тогда третий — Львов и никак не иначе».

С первобытной жадностью познает необыкновенные развлечения Львова, греховную сладость афишируемых всюду соблазнов. Знакомится зрительно, не решается к ним прикоснуться. Не только страшится расходов, не смеет переступить местечковый предел.

До Львова только слыхал о кино, во Львове пять кинотеатров дают по одному сеансу в течение дня. Как же не посмотреть это чудо! И как посмотреть, за хороший билет надо отдать крону двадцать геллеров, отец столько отпускает на день. Все же пошел, по пожалел истраченных денег. Тридцатиминутной «Любви в понедельник» оказалось достаточно, чтобы вместе с любовником дойти до постели красавицы.

На следующий день отправился в еврейский театр, на пьесу «Скачи в постель». Не понравился бездарный цинизм, театр должен быть театром, постель — постелью, а это — ни то и ни се. Есть во Львове другие театры, кабаре, казино, но его опыты на этом не закончились, он же не Ротшильд.

Какие во Львове еще развлечения? Прочел в газете, что за сутки жители города выпивают 3661 литр водки, 237 литров рома и ликера, 2309 литров вина, 657 литров меда и 33000 литров пива. Пусть пьют, ему эта блажь ни к чему. Популярно еще одно развлечение, продаваемое в публичных домах на площади святой Магдалины. И он бы сходил на площадь святой Магдалины, но сын Менахема Ротфельда не может себе такое позволить. Другое дело — визит к врачу! Слава богу, избавлен от такого расхода. Во Львове врачей намного меньше, чем проституток, визит к ним значительно дороже. На весь город — семь окулистов, девять акушеров, несколько десятков других специалистов. К врачам обращаются богачи, остальные просят исцеления у бога. У него же вымаливают помощь при всех других бедах. Больше не к кому обращаться, земные власти не помогут, в городских хрониках зафиксирован лишь один случай, когда магистрат проявил свое доброе сердце. В 1625 году городские советники решили выдавать ежеквартально десять злотых вдове, у которой татары убили мужа, разграбили дом, саму долгое время держали в неволе. За первый квартал выдали сполна, за второй — семь злотых и больше ни гроша. А бог никому не отказывает, по сходной цене хотя бы наделяет надеждами. Львов не обделен божествами, три конкурирующих архиепископа-митрополита и раввинат господствуют над пьющими, читающими, идущими в кино, казино, театры, бордели, над пешеходами и едущими в экипажах, трамваях.