Борис Тартаковский - Смерть и жизнь рядом Страница 2

Узнав от Зорича о его желании встретиться с полковником Асмоловым, офицер с красной повязкой на рукаве откозырял и обещал немедленно доложить. Майор в сопровождении начальника штаба отряда старшего лейтенанта Волостнова поднялся по лестнице и оказался в коридоре, куда выходило несколько дверей. В одну из них вошел дежурный офицер. Он тут же вернулся.

— Прошу, пан майор.

Зорич и Волостнов вошли в кабинет. Им навстречу поднялся среднего роста человек с полковничьими погонами на хорошо пригнанном кителе. Строгое выражение лица полковника смягчалось изредка появлявшейся улыбкой. За большим столом справа от Асмолова сидел его заместитель — словак в роговых очках, внешне похожий на школьного учителя.

Зорич стал докладывать о численности отряда, его боевом и материальном оснащении.

— Желающих вступить в отряд столько, что на всех не хватит обмундирования…

— Что представляют собой новобранцы? — поинтересовался полковник.

— Большая часть — крестьяне. Лесорубы и пастухи. Есть и рабочие — с химической фабрики, шахтеры из Новаки, Банска-Штявницы, целое отделение цыган. Они упросили взять их, хотя, может быть, мне и не следовало уступать им.

— Почему?

— На дворе — осень, а они босые, товарищ полковник. Я же всех обуть не в состоянии.

— Зачем же ты взял их? — полковник искоса, снизу вверх, посмотрел на Зорича.

— Они так просили, что не хватило духу отказать. Многие из них, товарищ полковник, я уверен, боевые парни.

— Боевые хлопцы нужны, — согласился Асмолов.

Он предложил офицерам садиться и заговорил о главной задаче отряда.

Зоричу, как и Волостнову, она была известна еще до вылета в Словакию: подробные инструкции они получили в Украинском штабе партизанского движения, с которым в дальнейшем будут поддерживать постоянную радиосвязь. Но с тех пор как Зорича с десантной группой перебросили через линию фронта, многое изменилось.

— Перед вами уже не тисовская жандармерия и гардисты, как называют здесь словацких фашистов,- говорил Асмолов, подчеркивая свои слова выразительным жестом руки. — Все коммуникации из района Банска-Бистрицы на Братиславу перерезаны немецкими войсками.

Затем полковник все так же спокойно, хотя в его голосе зазвучали более жесткие ноты,перешел к политическому положению в Словакии, заговорил о происках лондонского правительства Бенеша и союзников — англичан и американцев, наблюдатели которых появились в Банска-Бистрице, как только Словацкое восстание приняло широкий размах.

Асмолов говорил:

— Нужно переходить к партизанским методам войны, но наших союзников страшит мысль, что народ возьмет власть в свои руки.

Заместитель Асмолова добавил:

— Их ошибка заключается в том, что они не спросили мнения чехов и словаков…

Асмолов одобрительно кивнул, и заместитель убежденно повторил по-словацки:

— Да, так это!

— Беда лишь в том, — продолжал начальник штаба, — что генералы армады, получающие директивы из Лондона, не считаются с этим. Они погубят войско, не спасут и себя.

В словах Асмолова и его заместителя звучали горечь и гнев. Видно, споры с командованием армады велись не первый день и пока результатов не дали. А опасность с каждым днем нарастала. Полковник назвал немецкие части, действующие против повстанцев: танковая дивизия «Татра», несколько пехотных дивизий СС, артиллерия, авиация…

— Немцы имели основания всполошиться: восстание поставило под угрозу важнейшие коммуникации, — заметил заместитель начальника штаба.

— Я советую, — заключил Асмолов, обращаясь к Зоричу и Волостнову, — не ввязываться в бой и избегать стычек с немцами, пока не выйдете в свой район… И помните, — сказал он прочувственно, когда Зорич и Волостнов уже поднялись, собираясь уходить, — народ всегда с вами. Опирайтесь на местных коммунистов. Вот письмо ко всем повстанческим частям и национальным комитетам с просьбой оказывать вам всемерное содействие:

«Настоящим удостоверяется, что партизанский отряд под командованием майора Зорича продвигается в направлении Зволен — Крушино и дальше по своему маршруту.

Требуем от всех партизанских отрядов и национальных комитетов, чтобы этому отряду оказывалась всевозможная помощь».

Внизу стояла печать Главного штаба партизан — звезда, серп и молот в красном круге и подпись полковника Асмолова.

Зорич и Волостнов возвратились в Старе Горы к тому времени, когда отрядная радистка Нина Чопорова, девушка с круглым и розовощеким лицом, приняла сообщение Совинформбюро о том, что советские войска вторглись на территорию гитлеровской Германии. Это сообщение принес Зоричу второй радист — разведчик Нестор Степовой.

Командир отряда прочел радиограмму дважды и передал Волостнову.

— Владимир Георгиевич, нужно ознакомить людей с этим замечательным сообщением перед выходом, — и повернулся к Степовому: — Плохая будет сегодня ночь у Гитлера, а, лейтенант?

ПРИСЯГА

Еще до наступления сумерек отряд выстроился для принятия присяги. Новобранцы взволнованы торжественностью минуты и сознанием того, что в жизни каждого из них наступает новый период.

— …За кровь, за смерть, за сожженные дома будем мстить врагу до последнего вздоха… — звучат мужественные слова присяги.

Их повторяют партизаны вслед за командиром взвода Франтишеком Пражмой.

Судруг[1] Пражма, как называет его Зорич, еще молод — ему тридцать два года. Но дать ему можно сорок: война не молодит. Пражма — доктор юридических наук. Волосы у него гладко зачесаны назад, но не могут скрыть начинающуюся лысинку. Лицо волевое. Франтишек строг и требователен не только к подчиненным, но и к себе самому. «Розказ выплнены, судруг майор», — щелкая каблуками, докладывает Франтишек Пражма всякий раз после выполнения любого, пусть даже мелкого поручения.

Франтишек Пражма перешел на сторону советских войск в первом же бою, как и многие другие словаки, посланные Тисо, «президентом» Словакии, на Восточный фронт. Теперь бывший тисовский солдат уводит в горы Словакии партизанский взвод.

Среди новобранцев, принимающих присягу, можно увидеть и лесоруба Алоиза Ковача с ручным пулеметом на богатырских плечах, и Михала Свидоника — горняка из-под Новаки — с угольными отметинами на сухощавом лице, и цыгана Фаркаша в синей шелковой рубахе, распахнутой на волосатой груди, и щеголеватого Штефана Такача — молодого адвоката из Братиславы.

— …Если же я изменю действием этому слову, пусть поразит меня карающая рука закона! — сурово звучат заключительные слова присяги.

Перед строем, у небольшого столика, стоят командиры: майор Зорич и его заместитель капитан Агладзе — высокий и стройный грузин. Он известен как бесшабашно смелый человек. Капитан в полной боевой форме — с парабеллумом на боку и автоматом на груди, в черной барашковой папахе, лихо сдвинутой набекрень. Папаху украшает красная партизанская ленточка. До войны молодой коммунист Агладзе, которому недавно пошел двадцать седьмой год, работал в советской торговле.

Рядом с капитаном держит лист бумаги с текстом присяги Волостнов. Он отличается от Агладзе как внешне, так и характером. Старший лейтенант — невысокого роста молодой человек лет двадцати пяти, с правильными чертами худощавого лица, удивительно спокойный и уравновешенный. На нем френч, порядком выцветший, и галифе, а на светловолосой голове аккуратная кубаночка с красной лентой, надетая без всякого военного шика, будто Владимир Георгиевич собрался на свой московский завод, где до войны был техником-электриком, а не в немецкий тыл.

Новобранцы по одному выходят из строя, и Волостнов дает каждому подписать присягу.

Церемония принятия присяги заканчивается, и спустя некоторое время партизаны рассаживаются в нескольких автомашинах.

Стоит теплый вечер. Из-за гор поднимается луна. Грузовики один за другим трогаются в путь. Под колесами шуршит асфальт Партизаны тихо переговариваются, возгласы и всплески смеха заглушаются шумом моторов.

Справа и слева над Гроном громоздятся горы. Реке, будто тесно в ее каменном ложе, она неумолчно грохочет и пенится, вздымая фонтаны брызг, и упорно рвется все вперед и вперед.

Грузовики на полной скорости въезжают в Банска-Бистрицу. Проехали старинную площадь с кафедральным собором. Его две башни кажутся угрожающе мрачными. И так же угрюмо выглядит ратуша. Часы под балкончиком светятся, как глаз Циклопа. И опять бегут островерхие домики, увитые плющом.

Близ аэродрома сворачивают на северо-запад в сторону Кремницы и проезжают еще километров шесть, пока разрешает дорога. Здесь она переходит в тропинку. Машины разгружают, каждый берет свою поклажу, и цепочкой, друг за другом, все поднимаются в гору.