Михаил Прудников - Пароль получен Страница 2

Когда франкисты с помощью фашистских Германии и Италии потопили Испанскую республику в крови, Штайнер вместе с другими интернационалистами перешел границу Франции. Там он был интернирован, но бежал из лагеря и вскоре оказался в Антверпене, откуда бельгийские рабочие помогли ему уехать в Советский Союз.

4 марта 1939 года Карл Штайнер сошел с корабля, пришвартовавшегося у Мурманского причала. Впервые вступил этот человек на землю страны, которую много лет мечтал увидеть.

Советские люди по-братски встретили немецкого коммуниста. Штайнер выразил пожелание работать на производстве, и ИК МОПР направил его в Челябинск на тракторный завод.

Рабочие прославленного Челябинского тракторного радушно приняли его в свою трудовую семью. Карл быстро освоил опять-таки новую для себя, но на этот раз мирную специальность и стал одним из передовиков производства. Впервые в жизни Карл чувствовал себя хозяином своего станка, цеха, завода, всей страны.

В свободное время Штайнер охотно выступал на заводе, на других предприятиях Челябинска: рассказывал об антифашистской борьбе немецких коммунистов, об Испании, об участии интернационалистов в сражениях с мятежниками. Он понимал, что впереди новые битвы с фашизмом, и страстно обличал гитлеризм, рассказывал правду о нем людям. Он знал, что такое фашистская диктатура не понаслышке, а испытав на себе ее ужасы.

Июнь 1941 года… В первый же день войны Штайнер выехал в Москву. Он понимал, что только Страна Советов может одолеть фашизм, и поэтому заявил, что хочет сражаться в рядах Красной Армии.

В моей памяти сохранились все детали первой встречи с ним. Поразило тогда то, что он очень чисто, совершенно без акцента говорил по-русски. Штайнер улыбнулся, когда я сказал ему об этом.

— Это, наверное, природный дар… Французы удивлялись, когда я говорил по-французски, испанцы — когда я говорил по-испански…

Я расспрашивал Штайнера еще и еще о различных эпизодах его жизни, стремясь составить наиболее полное впечатление о характере, наклонностях, темпераменте. Мне нравилось, что этот человек, который был способен на исключительный по дерзости и отваге шаг, по рассказам товарищей, во время боевых операций в Испании проявлял редкое хладнокровие и рассудительность.

Беседа длилась долго. Говорили и о боевых делах, и о политике, и… о литературе. Командир все должен знать о своем подчиненном, с которым отправляется на ответственное задание. Карл много читал. Любил поэзию. Гёте и Гейне. Из прозаиков — таких разных писателей, как Диккенс, Чернышевский, Ремарк. Почему Ремарк?

— Он научил меня ненавидеть войну.

Любил Штайнер и музыку.

— Могу часами слушать Бетховена! — вырвалось у него.

Так по отдельным черточкам складывался в моем представлении довольно выразительный портрет Карла Штайнера. Свои выводы я снова и снова сопоставлял с имевшимися у меня данными и пришел к убеждению, что этот человек обладает необходимыми для бойца Бригады особого назначения качествами.

Свое мнение я доложил командованию. И был рад, когда узнал, что Карл Штайнер зачислен в бригаду.

И не ошиблись в нем. И тогда, когда проходили специальную подготовку для боевой работы в немецком тылу, и тогда, когда участвовали в боях под Москвой, я чувствовал рядом с собой боевого товарища, на которого всегда можно положиться. Он был из тех людей, с которыми можно смело идти на любое задание.

В одном из боев Карл Штайнер был ранен в ногу осколком мины. Он ни словом не обмолвился об этом. И только когда бой кончился, с какой-то виноватой улыбкой произнес:

— Меня, кажется, немного задело.

Товарищи разрезали сапог. Рана оказалась глубокой. Карл потерял много крови. Он был бледен, стискивая зубы, превозмогал боль. И все-таки пытался улыбаться. Штайнера отправили в полевой госпиталь, где врачи сделали ему операцию.

Уже через три недели, опираясь на палку, он появился в части. Мне было известно, что он сбежал из госпиталя, обманув бдительность врачей. Но я ничего не сказал ему: принял грех на свою душу. Я знал, как рвался он в бой. И просто не мог поступить иначе.

В феврале 1942 года мы ненадолго расстались. Батальон особого назначения, которым я командовал, был отозван с фронта в Москву. В Наркомате внутренних дел мне поручили создать на базе батальона специальный отряд для боевой работы в глубоком тылу врага. Составляя список бойцов отряда, я включил в него и фамилию Штайнера. Но ее вычеркнули.

— Товарищу Штайнеру предстоит иное задание, — сказал мне начальник управления. — Хотя, как знать, может быть, вы с ним вскоре и встретитесь…

Мы, действительно, довольно скоро встретились — на партизанской базе бригады «Неуловимых», на белорусской земле. Весной 1942 года он был сброшен к нам на парашюте. Карл появился в моей землянке в потертом демисезонном пальто, в кроличьей шапке-ушанке и произнес первую фразу пароля:

— Что вы читали в «Правде» на второй странице?

Я отозвался, как было положено:

— Там напечатано объявление о наборе кадров в школу подводников. — И крепко обнял фронтового товарища.

Карла Штайнера готовили к выполнению очень ответственного задания. А пока не наступило время, учитывая его опыт минера, приобретенный еще в Испании, перебросили к нам в бригаду.

Когда я поделился с ним своими планами взрыва Полоцкой нефтебазы, он просил послать именно его…

Мысль о взрыве крупной фашистской нефтебазы на окраине Полоцка родилась не случайно. По мере того как ширилось, крепло партизанское движение на белорусской земле, фашисты усиливали карательные операции против партизан. Заодно они распространяли слухи о том, что партизаны-де повсюду разгромлены: надеялись тем самым дезориентировать местное население, внушить страх перед могуществом германского оружия. Вот тут-то и следовало показать, что партизанская борьба не только не затухает, а, наоборот, нарастает, несмотря на все ухищрения гитлеровцев…

Мы провели тщательную разведку, установили, что на базе имеется семь огромных баков и несколько сот бочек с бензином и смазочными материалами. Разведка выяснила, что территория базы находится под строжайшей охраной, обнесена проволочными заграждениями, по углам установлены пулеметы, вдоль изгороди ходят автоматчики, однако можно использовать то недолгое время, когда они, патрулируя вокруг базы, удаляются от ворот.

С Карлом Штайнером мы внимательно изучили обстановку, начертили план базы, до деталей продумывая ход предстоящей операции. Столкнулись мы с еще одной трудностью: у нас был очень короткий бикфордов шнур, всего один метр двадцать сантиметров. Для надежности было решено сделать две зажигательные трубки, чтобы поставить по обе стороны заряда. Если откажет одна — сработает другая. Но шнур длиной в шестьдесят сантиметров горит всего лишь минуту. За эту минуту подрывники должны были уйти как можно дальше, чтобы оказаться в безопасной зоне…

Ночью тринадцатого мая все увидели, как над Полоцком занялось зарево гигантского пожара. Мы знали: это пылает нефтебаза.

Но мысль о том, удалось ли уйти подрывникам, не давала покоя. Двое суток прошло в томительном ожидании… И вот по лагерю пронеслась радостная весть:

— Идут!..

Это шли они, герои, осуществившие очень трудную боевую операцию. Одним из них был Карл Штайнер.

…В бригаде «Неуловимых» Карл обучал партизан подрывному делу. Участвовал в смелых налетах, наносивших огромный урон врагу. Когда в сводках Советского информбюро люди читали о взлетевших на воздух в районе Полоцка фашистских эшелонах, о взорванных складах и базах, мы поздравляли друг друга, ибо для нас было праздником то, что страна отмечает нашу боевую работу. Помню, однажды, как обычно, поздравляя Карла, я услышал в ответ:

— И все-таки мы делаем мало. Надо больше, гораздо больше!..

Он готовился к переброске в Германию. В августе 1943 года Карла Штайнера отозвали. В бригаде только он и я знали, что его ждет чрезвычайно ответственное задание.

Партизаны тепло прощались с товарищем Карлом. Он был растроган. Было видно, что ему нелегко расставаться с ребятами, с которыми связала крепкая боевая дружба. Идя к самолету, он обнимал их, повторяя одни и те же слова:

— Мы еще встретимся! Мы обязательно встретимся после победы!..

2. Капитан Янг

Берлин начала 1944 года. На первый взгляд здесь все осталось прежним, если не считать новых руин и пустырей, то там, то тут появляющихся после очередных налетов авиации. Как и несколько лет назад, город заполнен военными, коротающими вечера в ресторанах и кафе, невзирая на бомбежки. Уличные репродукторы разносят бравурные мелодии военных маршей. А с огромных афиш дарит прохожим улыбки ослепительная Марика Рокк.

И все-таки взгляд человека, приехавшего в Берлин после долгого отсутствия, не может не уловить происходящих здесь перемен. На городе лежит печать уныния, которое все больше проникает в сознание его жителей. Берлин, привыкший праздновать победы германского оружия, несмотря на все старания фашистской пропаганды поддержать «боевой дух» населения гитлеровской столицы, живет предчувствием надвигающейся катастрофы.