Александр Коноплин - Поединок над Пухотью Страница 2

Носов освободил одну руку.

— Нечему? А ну считай! Лешку жена вспомнила, посылку прислала — раз, у Гусева баба двойню родила — два, мне сегодня двадцать восемь стукнуло — три, а последнее ты и сам знаешь.

— Чего еще? — спросил Уткин, оживляясь все больше.

— Как это чего? Немца-то гоним, голубчик мой, Митя! Дай я тебя расцелую по-нашему, по-русски! А ну, ребята, садитесь! За Лешкину бабу, за Колькиных близнецов, за мои двадцать восемь.

— И за победу, — напомнил Гусев, протискиваясь поближе к печке.

— И за нее, родную, драгоценную! — Носов рванул мехи.

Солдаты гурьбой повалили к выходу. Когда гуляют командиры, рядовым тут находиться неловко.

Заместитель Уткина Сулаев тоже вышел со всеми, но его позвали обратно, и «к орудию» скомандовал на правах старшего Богданов.

— Приведем матчасть в порядок, — сказал он, — после меньше будет работы.

«Матчасть» — зенитное восьмидесятипятимиллиметровое орудие, поставленное на прямую наводку; снаряды слева — бронебойные, справа — осколочные, позади, возле выхода из землянки, обычные зенитные дистанционные на случай воздушного налета.

Богданов взялся за рукоятку затвора, большим пальцем утопил нажим, резким движением вперед провернул рукоять. Тяжелый клин опустился с глухим стуком. Богданов с минуту внимательно осматривал гладкие, обтекаемые стенки казенника. Светлая, похожая на вазелин смазка, называемая «пушсалом», была девственно чиста.

— Перекур! — сказал Богданов. — Нечего зря надрываться.

Из блиндажа высунулся Уткин, негромко позвал Кашина.

— Сбегай к старшине Батюку, скажи, командиры орудий просят его срочно прийти на совещание! — И, заметив, что Кашин намеревается махнуть напрямик через поле, погрозил ему пальцем. Кашин послушно скатился с бруствера и нехотя поплелся по ходу сообщения. Маленький рост позволял ему ходить всюду не нагибаясь.

Итак, кое-что из жизни батареи Стрекалов уже знал. Его командир — слесарь из Любима. Заместитель командира Сулаев — бывший колхозный счетовод. Командир второго орудия Носов — одногодок Уткина — в прошлом каменщик. Командир третьего — старший сержант Гусев — плотник, Чуднов — комбайнер. Все пятеро начали войну почти одновременно с Сашкой, но с первого дня службы находились в зенитной и другого рода войск не знали. Самым старым кадровиком на батарее был старшина Батюк, или, как его называли чаще, Гаврило Олексич, начавший военную службу в тридцать седьмом году и лишь недавно переведенный из пехоты в артиллерию. Когда дело не касалось стрельбы, Гаврило Олексич становился первым лицом на батарее, и все, в том числе командиры взводов, превращались в его подчиненных. Он царствовал все двадцать четыре часа, начиная с закладки крупы в котел и кончая раздачей добавок после ужина. Ночью он не спал и по привычке неслышно обходил посты, проверяя часовых. Лейтенанты — зеленая молодежь — учились у него всему: приемам рукопашного боя, солдатским острым словечкам, выпусканию табачного дыма через нос, саперному делу, определению погоды на три дня вперед, наматыванию портянок, стрельбе из нагана и карточным фокусам.

У Стрекалова со старшиной знакомство произошло довольно быстро. Глянув на Сашку вприщур, Батюк тронул пальцами желтые от никотина усы и сказал:

— Колы вин нэ из конокрадив, то мий ридный батько — нэ Олекса.

Впрочем, вскоре они едва не подружились. Как-то ближе к ночи Стрекалов спустился к дверям старшинской землянки, приоткрыл ее и застал старшину за священным занятием — распределением порций хлеба. Вообще, в самом этом деле не было ничего сверхъестественного, но старшина почему-то нервничал, сильно вздыхал и прикладывал ко лбу грязный платочек. Сашка подумал немного и вошел в землянку.

— Тоби чого? — вытаращил глаза Батюк. Вход сюда был доступен лишь избранным.

— Да вот зашел поинтересоваться насчет Уголовного кодекса, — беспечно оглядывая деревянные полки, ответил Сашка. Глаза у старшины стали круглыми.

— Що такэ?

— Уголовный кодекс нужен, — повторил Стрекалов, — БССР, потому как мы сейчас на территории…

Старшина медленно вышел из-за маленького столика, в раздумье смахнул с него хлебные крошки.

— Зачем вин тоби?

— Я же сказал: интересуюсь. Да и вам его не мешало бы почитать, товарищ старшина. Очень интересная и поучительная книга! Вот, к примеру, есть там одна статья…

— Заходь, — сказал Батюк и прикрыл за Сашкой дверь.

На востоке уже занималась заря, когда Стрекалов снова вышел на свежий воздух. Провожая его, старшина говорил:

— Умная у тэбэ голова, Стрекалов, та дурню досталась. Приходь до мэнэ у другый раз, я тоби ще нэ таку работенку пидкину!

Сашка никому не сказал, что всю ночь по приказанию старшины перебирал у него в каптерке гречневую крупу, отделяя от нее мышиный помет и камешки…

Между тем гармонист в блиндаже, исчерпав веселый репертуар, перешел на грустный. Прослушав несколько раз «Тоску по родине», «Расставание» и «Синий платочек», бойцы первого расчета стали понемногу подвигаться к двери: мороз хоть и невелик, да с ветром!

Выбрав момент, когда гармонь замолчала, Стрекалов отворил дверь.

— Сам ты пойми, Петро, — ласково говорил Носов, обнимая за плечи Гусева, — ну какой ты им отец? Ты Варьку видел год назад, когда нас на фронт везли, так? А они токо-токо родились!

— Не токо-токо, а две недели назад! — протестовал широкоплечий, почти квадратный Гусев. — Это письмо на почте застряло, понял?

— Ну, все одно, две недели туда, две недели сюда, а баба носит только девять месяцев. Девять! А ты го-о-од ее не видел! Да и то небось только рядышком посидели…

— Врешь! — крикнул в отчаянии Гусев. — Меня комбат до четырех ноль-ноль отпустил! На всю ночь! Понял?

— Это в Данилове, что ли? — вмешался Чуднов. — Тогда никого надолго не отпускали.

— Во-во, и ты помнишь! Слышь, Петро, и он помнит…

От удара могучего кулака с треском развалился кое-как сколоченный столик, с веселым звоном разлетелись котелки и кружки. От второго удара — ногой — закачалась и стала валиться набок разогревшаяся до малинового свечения железная труба; благим матом завопил Носов, прижатый к раскаленной печке; блиндаж наполнился дымом, запахом паленой материи, оглушительным хохотом.

— Досыть, хлопцы, досыть, — говорил старшина Батюк, выпроваживая всех троих из чужого блиндажа, — побалакали, та-й годи. У другый раз…

РАДИОГРАММА

«Командиру 201-й стрелковой дивизии, генерал-майору Пугачеву

26 ноября 1943 г.

В связи с изменившейся обстановкой на фронте командование армией сочло необходимым отозвать боеспособные части 105-й и 107-й стрелковых дивизий из района г. Платова, В дальнейшем контроль над окруженной группировкой немцев, а также конвоирование на армейские пункты сбора военнопленных добровольно сложивших оружие солдат и офицеров противника возлагаю на вас.

Командующий армией генерал-лейтенант Белозеров».

Следующее утро принесло Стрекалову большую радость. Полусонный и хмурый, он только что сменился с поста и, проглотив свою порцию пшенки, намеревался уснуть, когда под верхним обрезом входа в блиндаж показались ладные женские ноги, обутые в желтые американские ботинки.

— Эй, первый расчет, есть у вас боец Стрекалов?

Сашка удивленно поднял голову. Вообще женщина в зенитной артиллерии не редкость, но здесь, на переднем крае, да еще ищущая его, Сашку, — это было удивительно.

— Есть, есть! — крикнул Кашин. — Заходь!

Стрекалов поднялся с земляных нар, но женские ноги стали быстро спускаться по ступенькам вниз, ему навстречу, и в дверях возникла аккуратная фигурка в белом козьем полушубке, наискось, от бедра до плеча, перехлестнутая парусиновым ремнем санитарной сумки.

Девушка вгляделась в полутьму блиндажа и сдернула с головы шапку.

— Сашенька! Ты ли это? — Она улыбалась ему яркими, слегка влажными губами, на светло-золотистых ресницах дотаивали снежинки. — А я слышу — фамилия знакомая, уж не нашенские ли тут объявились? И надо же!

Стрекалов смотрел на нее, узнавая и не узнавая в ладной, перетянутой офицерским ремнем военной соседскую девчонку, озорницу и хохотушку, удивившую всю улицу своим внезапным решением пойти на фронт. Были на Володарского и побойчее, и поразвязней, а на фронт пошла одна она, Валька Рогозина — дочь солдатской вдовы Настасьи, и Сашка теперь искал и не находил слов, которые, наверное, должен был сказать при такой встрече.

— Гора с горой… — начал он и поперхнулся. Какой-то странный спазм сжал горло, в носу защипало…

— Тебе чего, Рогозина? — спросил Уткин, старательно облизывая большую, как половник, деревянную ложку. — Земляка, что ли, встренула?

— Земляка, Уткин, земляка! — продолжая улыбаться, ответила Валя. — С одной улицы мы. Надо же, Сашка Стрекалов здесь!