Андрей Дугинец - Искры под пеплом Страница 2

Увидев целую толпу бегущих в лес пленных, конвоир лихорадочно начал перезаряжать винтовку. Но, чувствуя, что выстрелить ни в одну из убегающих целей уже не успеет — канут они в лес, как в воду! — он кинулся вслед за беглецами. И на этот раз ему повезло, он почти догнал маленького, совсем заморенного человечишку, в солдатских штанах, в серенькой цивильной сорочке нараспашку. Бедняга, по сути, не бежал, а семенил мелкой старческой рысцой, хотя с виду был совсем молодым.

Рассвирепевший от прежних неудач конвоир решил если не застрелить, то заколоть незадачливого беглеца штыком.

Все время оглядывавшийся беглец, угадав намерение своего преследователя, понял, что убежать не удастся. Он решил вернуться назад и тем умилостивить фашиста. Остановившись, он начал истово, как в церкви, креститься и высоким фальцетом в истерике кричать:

— Я сын попа! Я сын попа!

Сжимая винтовку, немец бежал прямо на него. Остро сверкающий штык был твердо нацелен в грудь.

Видя неминуемую гибель, беглец упал на колени и во весь голос заорал:

— Я сы-ын…

Немец со всего разбега вонзил штык в грудь, повернув его.

— Уж если умирать, то так, чтоб потом никому за тебя стыдно не было! — воскликнул Стародуб.

И никто не знал, даже Миша, что сам Стародуб думал теперь только о смерти, смерти достойной, такой, которая хотя бы одного из товарищей вернула к жизни, к борьбе.

И может быть, только поэтому не умер тогда в дороге Стародуб. С помощью Михаила и другого товарища, шедшего слева, он дотащился до городка, за которым колонну ожидал еще пустой, только что оборудованный лагерь.

Раньше здесь, видимо, была конюшня для беговых лошадей. Два длинных деревянных помещения, крытых цинком, и огромный двор, обнесенный высоким дощатым забором. Немцы поверх забора пропустили колючую проволоку, а по четырем углам соорудили вышки, с которых уже смотрели вниз тупорылые морды пулеметов. На середине двора что-то дымилось.

— Отсюда не убежишь! — обреченно сказал Стародуб, когда они вошли в широко и алчно, словно звериная пасть, раскрытые ворота, по обеим сторонам которых стояли группы автоматчиков с дубинками в руках. — Так что зря ты надеялся, Миша…

Михаил молчал. Он и сам начинал бояться, что ошибся в своих предчувствиях.

В середине двора среди дыма теперь видны были поставленные на попа бочки из-под бензина, под которыми горели дрова. На столбе возле этой импровизированной кухни хрипел, словно пробовал отсыревший голос, громкоговоритель.

— Смотри, как нас шикарно встречают! Жаркое готовят! — заметил сосед Стародуба.

— Может, и правда на работы пошлют, — более серьезно добавил другой.

По радио объявили, что сейчас будет роздана каша каждому в его котелок. У кого нет котелка, подставляй головной убор или отходи, не задерживай других. На обед отведено пятнадцать минут. К котлам подходить четырьмя колоннами, строго по порядку.

Пока шло это разъяснение, измученные жаждой люди, оставшиеся без конвоиров, бросились к колодцам, которых тут было четыре, по два возле каждой конюшни.

Но у фашистов была узаконенная на всех этапах пытка — не давать пленным воды. По приказу того же громкоговорителя конвойные, закурившие в стороне, бросились отгонять пленных от колодца. Обозленные на них за то, что им не дали отдохнуть, немцы орудовали прикладами направо и налево, словно в жестоком бою. Десятками люди валились замертво, но давка вокруг колодцев все возрастала: люди не пили целый день.

Поднялась стрельба, свист, обрывистая немецкая брань.

— Наше время! — как команду, бросил Михаил и потянул Стародуба за угол конюшни, где не было ни своих, ни немцев. — Сейчас или никогда!

Стародуб с опаской посмотрел на вышки с пулеметами, направленными на лагерь.

— Сергей Петрович, крепче держитесь за меня! Скорее! — нетерпеливо шептал Михаил. — С вышек смотрят не на нас. Они любуются тем, что происходит возле котлов и у колодцев. Видите, как хохочут эти сытые морды!

Стародуб пристальнее посмотрел на одну и другую вышки и понял, что Михаил прав. Пулеметчики сидели, свесив ноги, и, приставив к глазам бинокли, словно в цирке, смотрели на середину двора.

За углом конюшни Михаил посадил Стародуба к стенке и, схватив какую-то палку, подлез к забору из толстых досок высотой в полтора человеческих роста. Прильнув к черной земле, заросшей бурьяном, он начал подкапываться под забор. Стародуб не вытерпел безделья, подполз и стал руками выгребать из норы землю, которая, на счастье, оказалась мягкой, обильно унавоженной.

Сзади не смолкали крики, свист, рев, стрельба. Там страдания, муки, там смерть. А здесь надежда, здесь путь к свободе.

Руки работали все быстрей и ловчей. А спина и затылок леденели от ужаса. Хотелось оглянуться. Некогда: каждый взмах руки приближал свободу.

Еще немного! Еще!

Но по ком это жарят пулеметы?! Может, заметили подкоп?

Беглецы еще ниже припадают к земле, маскируясь в бурьяне, и роют, роют, роют!

— Товарищ командир, попробуйте! — вылезая из норы, весь мокрый от пота, сказал Михаил. — Если вы пролезете, то и я…

Стародуб полез в нору, толкнул головой в тонкий слой дерна и вдруг в глаза ему ударило солнце. Яркое, вечернее солнце. Такое яркое, какого он никогда не видывал ни до, ни после того дня. Да никогда оно больше и не покажется ему таким, потому что это было первое солнце свободы!

Михаил проскочил следом легко и свободно. Подхватив командира под руку, он повел его вдоль ограды.

— Правильно делаешь, что сразу не берешь в сторону! — одобрил Стародуб. — Раз не стреляют, значит еще не заметили. А после заметят, пусть, сволочи, думают, что мы местные жители и просто идем куда нам надо. Давай, однако, помаленьку отдаляться от этого лагеря ужасов.

Укрыться здесь было абсолютно негде. За оградой простиралось огромное поле, поросшее чахлой травой. Ни кустарника, ни деревца. Здесь даже ползком не скроешься. Уж лучше идти прямо, надеясь на всемогущее русское авось.

В полукилометре от лагеря проходила высокая железнодорожная насыпь. Впереди и справа белели дома городской окраины. В кювете между крайним домом и железной дорогой мужик в старой, потерявшей цвет шляпе пас корову, держа ее за налыгач. Михаил обратился было к нему с вопросом, есть ли немцы за железной дорогой и далеко ли до леса. Но мужик, вероятно видевший их побег с самого начала, отвернулся и быстро потащил свою коровенку прочь.

— Боится стать свидетелем, — заметил Стародуб с горечью.

Беглецы спустились в кювет и решили идти по нему, пока будет возможно. И вдруг на железной дороге оба сразу увидели девушку в белом платьице. В первое мгновение они даже растерялись: она появилась неожиданно, словно парус, выскочивший из-за острова.

— Ребятки, ребятки, мне вас жалко, — заговорила незнакомка с акцентом. — Вас все равно спумают…

— Нет, девушка, теперь не поймают! — горячо ответил Михаил и молитвенно приложил руки к груди. — Только вы нас не выдавайте!

— Что ви! Что ви! — как от пощечины, отшатнулась девушка. — Я полька, но училась с русскими девчьёнками, даже хотела стать комсомолкой, да не хватило одного месяца.

— Скажите, пожалуйста, а немцев на той стороне дороги нету? — спросил Стародуб.

— Всюду, всюду много! Хотите, я пойду с вами, — предложила она, готовая спуститься в кювет.

— Нет, нет! — возразил Стародуб. — Если уж хотите нам помочь, то идите по насыпи и предупреждайте об опасности.

И девушка не спеша, словно прогуливаясь, пошла по шпалам. Она даже запела какую-то беззаботную песенку. А беглецы ускорили шаг.

Раненая нога Стародуба, натертая за долгую дорогу, одеревенела, распухла и почти не сгибалась. Но он, собирая все силы, старался как можно меньше опираться на плечо Михаила, чтоб не утомить друга. Михаил это чувствовал и, наоборот, подставлял свое плечо, как костыль, на который можно опираться смело и не жалеючи.

Вдруг Михаил настороженно прислушался и спросил девушку, кто это там играет, что за музыка.

— Это не немцы! — И девушка пренебрежительно махнула рукой в сторону, откуда доносилась развеселая музыка. — То наши соседи свадьбу устроили.

— Свадьбу? — Стародуб даже остановился. — В такое время свадьбу? Да кто ж они такие, черт подери!

— До войны были люди как люди, — девушка сокрушенно развела руками, — а теперь сразу разбогатели, лавку свою открыли. С их дочкой я училась в одном классе. А как пруссаки пришли, перестала меня узнавать. Такая стала…

— Да-а… — только и сказал Стародуб.

Молча миновали несколько домов, подступивших к кювету. За ними путь сворачивал от городка. Впереди на пригорке километрах в двух показался березняк, за который быстро спускалось солнце. Лесок небольшой, а солнце огромное, раскаленное докрасна. Было страшно, что оно сожжет этот лесок в одно мгновение и беглецам будет негде укрыться.