Арно Зурмински - Отечество без отцов Страница 2

В качестве прощального подарка он вручает мне бутылку с этикеткой «Тракенская кровь». Откуда ему пришла в голову мысль об этом крепком шнапсе, настоянном на меде?

— Я пролистал Ваше личное дело, — объясняет он. — Вы ведь из той местности, где производится этот сладкий напиток.

Поздравительная открытка висит, покачиваясь на бутылке, подписанная всеми и адресованная Ребекке Ланге. Если Шнайдер заглядывал в личное дело, то ему должно было броситься в глаза, что в документах я записана как Ребека, то есть с одним «к». Никто не спрашивает, откуда у меня такое странное имя, и меня вполне устраивает, когда меня величают Ребеккой с двумя буквами «к».

Прежде чем распрощаться, Шнайдер напоминает о снегопаде и скользких улицах. Нам следует поторапливаться домой.

Мы говорим о погоде. Всем интересно знать, шел ли дождь или снегопад, или была буря в тот момент, когда я появилась на свет. Но мне неизвестна сводка погоды в день моего рождения. Позднее также так и не нашлось времени узнать, какая метеосводка была в тот самый день 31 января 1943 года. Я предполагаю, что в той местности, где я родилась, царила лютая зима, и пришлось выпить много медового шнапса.

Я наливаю из сладкой бутылки и говорю, что это «на посошок». Когда бутылка пустеет, все уходят, только Вегенер подходит ко мне и говорит:

— 31 января 1943 года? Тогда ты дитя Сталинграда.

— Что знаю я о Сталинграде?

— В твой день рождения на Волге погас свет.

— Ты ведешь речь о Сталинграде, а нас сейчас не оставляют мысли о новой войне на Аравийском полуострове, — говорю я.

— Все войны родственны между собой, — утверждает Вегенер. — Одна сменяет другую подобно эпидемиям, возникающим повсеместно.

И именно в один из таких дней мне суждено было родиться?

Вегенер в этом совершенно уверен, он заведует архивом и библиотекой, ему принадлежит прошлое.

— Я покопаюсь в материалах и узнаю, что происходило 31 января 1943 года, — обещает он.

С двумя рюмками медового шнапса в крови я отправляюсь домой. Ночь обещает быть морозной. В моем доме темно. Я не ожидаю никаких гостей.

Прежде чем улечься в постель, я просматриваю газету и натыкаюсь на снимки северогерманского снежного хаоса. У голландской королевы тоже день рождения, она на пять лет старше меня. А затем на меня обрушивается Сталинград. Все телевизионные каналы показывают кадры разрушенного города, фельдмаршала[2] собственной персоной, когда его берут в плен. В Волгограде ему строят музей, сообщают по телевидению. Южный котел капитулирует. Колонна пленных немецких солдат, производящих жалкое зрелище, плетется по степи на фоне развалин. И все это происходит в мой день рождения.

И у меня тоже был отец. Я потеряла его прежде, чем начала это осознавать. Он исчез из моих глаз, из моего разума. Так и должно было случиться. Отцы зачинают детей, а затем идут своей дорогой. Когда ребенок позднее справляется о своем отце, то получает ответ: он был странником. Мой отец тоже побродил по всему свету, побывав напоследок в России.

Мне уже 60 лет, а я все еще не представляю, где мои корни. Когда я родилась, ему было 23 года. Отмечал ли он это событие? Порядочный отец выставляет по этому поводу бутылку и угощает сладким шнапсом. В 23 года он уже имел право напиться ради своего потомства.

Деревья в моем саду прогнулись под тяжестью снега. Обилие белизны усиливает мое желание побыть одной. Такой я представляю себе и Россию зимой. По утрам в половине десятого я сижу бесцельно у окна и думаю об отце, которого никогда не видела. Мать мне ближе. Звали ее Эрикой. У нее были рыжеватые волосы и веснушки на носу. Когда мне исполнилось два с половиной года, я ее тоже лишилась. У меня нет ее фотографий. Осталось лишь ощущение мягкой теплой кожи, тугих грудей и рук, привыкших к тяжелой физической работе.

Вчера, незадолго до полуночи, когда я все еще находилась под впечатлением телевизионных кадров о Сталинграде, позвонил Ральф, чтобы меня поздравить.

— В Приштине начинается весна, — сказал он.

Я пожелала ему скорее вернуться оттуда. Не потому, что боялась за него. Нет, нет: ведь там не воюют. Юноша там лишь для того, чтобы охранять мир. Но в моем доме будет не так одиноко, когда он вернется.

Ральф никогда не спрашивал о своем деде. Лишь только, когда его перевели на Балканы, он вскользь спросил перед отправкой:

— Твой отец тоже был на той войне?

В Приштине начинается весна, а в моем саду ветки сгибаются под тяжестью белого груза. Какой была погода шестьдесят лет назад? Вегенер обещал мне прислать метеосводку того времени.

Лучше всего я помню бабушку Берту. На краешке ее фартука я выросла. Она произносила такие приятные слова, как «молочный суп с клецками» и «оладьи». Когда она это говорила, я ощущала ее мягкую руку на своей голове. Я должна была бы ее расспросить, но, когда мы были вместе, я сама еще оставалась маленькой глупой девочкой, которая жила лишь одним днем. Время задавать вопросы приходит всегда слишком поздно.

Меня беспокоит, удастся ли почтальону добраться сюда по выпавшему снегу, чтобы вручить мне открытки с поздравлениями по случаю дня рождения. Но кто должен мне писать? Муж мой умер десять лет назад. Тетя Ингеборг, самая старшая из семьи Розенов, ушла навсегда полгода назад. Самую большую брешь в нашей семье пробила та война, о которой я ничего не знаю.

— Ты должна быть ребенком Сталинграда, — сказал мне Вегенер.

В энциклопедическом словаре я нахожу такую справку: город, расположенный на Волге. В моем старом атласе это название отсутствует. Целых тридцать шесть лет он назывался Сталинградом, но затем его переименовали в Волгоград.

Моего отца звали Роберт Розен, дважды заглавное «Р». Кем-то в этом был заложен смысл, также как в двух «о», самых приятных на слух гласных буквах. Родился он в 1919 году в День святого Николауса.

Разумеется, за эти шестьдесят лет набралось много всякого. Это письма и дневники, черно-белые фотографии, грамоты и тексты песен. Коробки с весточками из другого мира лежат нетронутые в подвале. Пока ты работаешь, тебе незачем их открывать, внушала я себе постоянно. Но вот теперь с работой покончено, у меня много свободного времени, и теперь мне известно, что я дитя Сталинграда.

Тетя Ингеборг прислала мне перед тем, как отправилась в дом престарелых, пачку пожелтевших бумаг. «Пусть они хранятся у тебя, — написала она, — потому что ты последняя из Розенов». Через несколько лет она тоже умерла. Ее я также не успела расспросить. Тете было восемьдесят шесть лет, брат ее, Роберт, умер в возрасте двадцати трех лет, и пачка с документами лежит неразвязанной под моим письменным столом. Когда-нибудь я осторожно ее раскрою, чтобы прикоснуться к прошлому.

После обеда вновь начинается снегопад. Такая зима даже для России редкость. Час за часом падает снег. Он вынуждает меня оставаться дома, сидеть у окна и думать о моем отце. Может быть, мне стоит развязать пачку с бумагами?

Да, чуть не забыла сказать, что год назад мне дала знать о себе некая Ильза Пуш из Мюнстера. «У моего мужа Вальтера Пуша был однополчанин Роберт Розен, — написала она. — Может так статься, что Вы приходитесь ему дочерью?»

Я ответила ей, после чего получила письмо с уведомлением о завещанных мне бумагах. Ильза Пуш распорядилась в завещании переслать мне полевые письма своего мужа, написанные в 1941–1943 годах. Почти сразу же за этим пришла посылка, полная бумаг, которые я доложила к пачке от тети Ингеборг. Теперь и эти документы ждут своего часа, чтобы их открыли и прочитали. Целая гора этих бумаг возвышается передо мной. Куда приведет меня она?

Когда мы были совсем еще маленькими, они устроили войну.

А когда мы подросли, они стали нам рассказывать о войне.

С восторгом. Они постоянно пребывали в восторге.

А когда мы стали совсем большими, то они придумали для нас еще одну войну.

А затем послали нас на нее. И они были в восторге…

И никто не сказал, куда нас отправляли.

Никто нам не сказал: вы идете в ад.

Было 26 мая 1941 года. Тот, кто вступал в город Мюнстер с востока, путник или возница на телеге, запряженной лошадьми, автомобилист или велосипедист — все они так или иначе должны были вывернуть на улицу Вольбекерштрассе. Та вела к вокзалу и к башням, что украшали главные достопримечательности города: церкви святых Ламберти и Лудгери, собор и ратушу. Город наслаждался утренним рассветом, радовался запахам пахучей сирени в садах, приветствовал проходящие поезда и давал добро на сквозной проход баржам по каналу Дортмунд-Эмс. В маленьком городском порту, построенном для внутреннего речного сообщения, грохотали краны и лебедки. Развалин не было.

В то утро понедельника по Вольбекерштрассе к центру города двигался велосипедист, который при ближайшем рассмотрении оказался велосипедисткой. Она свернула на соседнюю улочку и остановилась перед угловым домом, на нижнем этаже которого находилась витрина размером три на четыре метра с надписью «Бакалея В. Пуш». Женщина примкнула велосипед к гидранту, который будто специально был поставлен в этом самом месте, сняла с багажника корзинку с продуктами и деловыми бумагами, открыла дверь магазина и проветрила помещение, дав возможность улетучиться воздуху, застоявшемуся за воскресенье.