Виктор Митрошенков - Голубые дороги Страница 2

В 1952 году еще не было «спарок», учебных самолетов УТИ «МиГ-15». Летали на «Як-18» с приборной начинкой «МиГа». Летали много, каждый день осваивая поступивший на вооружение новый реактивный истребитель. В одном из полетов в самолет Галагана врезался шедший на посадку «Як-18». Это произошло на малой высоте. Сильный удар потряс округу. Присутствовавшие отвернулись, чтобы не видеть тяжелой катастрофы. Самолет Галагана разваливался на глазах, но Леонид выполнил замысловатый разворот и посадил машину на аэродром. После этого случая молодые летчики стали еще больше превозносить Галагана, он был их кумиром. Но сам он от этого не изменился: напротив, стал требовательней к себе, решил еще лучше изучить свой самолет.

Высокий худой Эдуард Геронтьев, склонив голову на плечо, рассеянным мечтательным взглядом смотрел на книжную полку.

Володя Роднев, по прозвищу Ара, все хотел что‑то сказать, открывал рот, но они слышали только многозначительное покашливание: «Гм–м, кх–х…»

Как много говорило это общее молчание! Они чувствовали, что не только тот из них, который теперь уезжал, стоит на пороге. Оки все стояли на пороге, всех ждали перемены.

Эдуард Геронтьев в 1960 году уволится из армии, больно и тяжело переживая разлуку с авиацией.

Владимир Роднев окончит Военно–политическую академию имени В. И. Ленина, станет начальником политического отдела училища.

Но все это будет потом. А сейчас им кажется, что не расстанутся никогда с кабиной самолета.

 — Значит, — сказал кто‑то, — будешь испытателем парашютов?

Валерий Быковский пожал плечами.

 — Может быть, новые самолеты доверят испытывать?

 — Не знаю.

 — А что, если в астронавты зачислят?

 — Будет болтать. Это еще не скоро.

 — Получишь орден — напиши. Поздравим.

 — За что награждать? Ордена зря не дают.

 — Из полка тоже зря не отзывают.

 — И то верно.

 — А в полк приедешь?

 — Приеду!

 — И тогда все мы пойдем на берег, встанем лицом к воде и ответим на вопрос: а что ты сделал за эти годы для Родины?

Вечером бушевала пурга. Утром припущенная снегом земля выглядела обновленной, чистой и ровной, как накрахмаленная скатерть. Солнца еще не было, оно пряталось где‑то за горизонтом, да и горизонт был неразличим в сизо–голубой дымке. Но непогода для военной авиации не помеха.

Взлет назначен на восемь утра. Вылетать будем с подмосковного аэродрома на транспортном самолете.

Из‑за ангара показались Быковские. Подошли. Валерий Федорович представился:

 — Подполковник Быковский.

Затем представил свою жену. Перезнакомился со всеми, в том числе и с экипажем, стоявшим в строю под правой плоскостью. С первой же минуты все чувствовали себя свободно и естественно.

В воздух поднялись быстро и легко. И сразу, как водится, все прильнули к иллюминаторам. Выкатилось солнце. Оно оказалось внизу, под нами. Небо, охватив землю, падало за горизонт. Неторопливо подминая километры, самолет нес нас в родной полк. А у людей, начинавших там свою офицерскую службу, одно лишь упоминание о нем вызывает душевный трепет.

Под нами четкие квадраты полей, дороги, отороченные кустарником, лес; каждая ель — царица лесов — хорошо видна, а на полях отчетливо различимы разные тени деревьев; и тут же стога сена, словно сахарные маковки, — .каждый в белоснежном берете. Земля уже совсем проснулась. Бегут автобусы, прошел поезд, на встречном курсе ниже пролетел самолет. Землю лучше наблюдать с тихоходного самолета — на большой скорости предметы стираются, а с ними — ощущение жизни… А вот село упряталось в ложбине. Дома уступами сбегают по пологому берегу. Темная полоса незамерзшей речки вьется между домами.

В самолете стало тепло. Да и вниз смотреть без дела быстро надоедает. Затеяли разговор.

 — Честно говоря, — улыбнулся Быковский, — я давно хотел побывать у друзей, сдержать слово. Но не думал, что это будет так сложно и что доставлю этим столько хлопот.

Когда бы и где бы мы ни встречались, спрашивал его: когда приедешь в свой полк? В моей настойчивости не было и тени упрека. Ведь понятно — не все от него зависело. Он всегда был очень загружен. Но и не напомнить о приглашении я не мог. Тем более что постоянно об этом просили однополчане.

Решилось вдруг — на пленуме ЦК ВЛКСМ. Он проходил в Кремлевском театре. В президиуме — Юрий Гагарин и Валерий Быковский. Вижу, по рядам идет записка. Не читая, передаю ее дальше. Через несколько минут она возвращается ко мне. Хотел передать ее снова, теперь уже вперед, а мне говорят: «Это тебе». Читаю: «В перерыве встретимся на втором этаже. Валерий». Тогда и договорились.

И вот мы в самолете. Разговоры, понятно, какие: о космосе, о космонавтах. И конечно же, щеголяя своей осведомленностью, говорим больше мы, а Быковский молча слушает да кивает головой, да посматривает вниз. Но его внимательные, все понимающие глаза говорят больше любых слов.

Многие считают, что самое худшее в жизни — это ждать и догонять. Быковскому приходилось ждать не раз.

Он ветеран отряда космонавтов, в числе первых был подготовлен к полетам. Но вот ушел в первый рейс к звездам Юрий Алексеевич Гагарин, уже намечался следующий полет, а Валерий — все дублер.

 — Интересное это слово — «дублер», — говорил Валерий Федорович. — Это и не дубль и не дубликат. Совсем другое. В простом и даже несколько неблагозвучном, может быть, даже казенном слове заложен глубокий смысл.

Кому–кому, а космонавтам он близко знаком! Хорошо сказал поэт:

Глухая ночь.Глубокий сон.Два сердцабьются в унисон.Рассвет невозмутим и тих.Горячий завтрак на двоих.На два плеча ложится жгут.Двоим, прощаясь, руку жмут.Один —переступил черту,Другому —следующий раз…

Быковский не просто прошел программы. Он изучил их, освоил, сжился с ними. И каждый раз — ожидание. И — вся жизнь перед глазами. Сергей Павлович Королев внимательно следил за его тренировками, а когда наступил решительный момент, по–командирски сказал:

 — Следующий — вы.

А до этого, после очередного ожидания, Королев говорил ему:

 — Полетите, обязательно полетите. Но по более сложной программе.

Валерий был в высшей форме тренированности, когда состоялось решение, что он полетит в космос одновременно с Валентиной Терешковой.

Поэтесса Озерова писала:

…Был дублером Андрияна в августе,Провожал Поповича в полет,Разделял их горести и радости,А теперь настал его черед…

Валерий не говорит о полете. Он задумчиво смотрит в иллюминатор. «Ли-2» накренился, и нам хорошо видно землю. Все под плотным панцирем снега, исключение — маленький кусочек, отвоеванный у снега: серая бетонка. Теряем высоту. Винты секут воздух, замедляя свой бег. Автомашина указывает нам путь. Как непривычно видеть на военном аэродроме так много людей сразу. Встретить космонавта пришли представители общественности города, командование гарнизона, товарищи. Среди встречающих — известные летчики, отважные герои.

Но среди отважных есть самые отважные. Я знаю таких. Один из них Николай Дмитриевич Гулаев.

В 1938 году Гулаев начал заниматься в Ростовском аэроклубе. Он был очень нетерпелив, хотел летать немедленно, тотчас же. Конструкцию самолета изучил, устройство двигателей знал не хуже заправского механика, сам готовил свой самолет к полетам.

В школу военных летчиков Гулаев был принят как «подающий большие надежды». Едва закончил ее — сразу был направлен на фронт. Шла война с белофиннами. Здесь совсем еще юный сокол получил первое боевое крещение, провел 40 боев. Гулаев был стремителен в атаках, верток, широко использовал вертикали. Не получив ни одного ранения, он приобрел опыт, который пригодился ему, когда началась Великая Отечественная война.

К войне с фашизмом наши летчики готовились тщательно. Гулаева послали учиться на курсы мастеров высшего пилотажа. А тут война. Гулаев стал рваться на фронт. Но как освободиться от курсов прежде времени? Бежать? Начальник курсов майор Корниенко, понимая желание лейтенанта и сочувствуя ему, не хотел бы докладывать начальству о его побеге на фронт, но приказ есть приказ… Выход все же нашли: Корниенко составил для Гулаева персональную программу проверки. Гулаев выполнил ее блестяще. Начальник курсов тут же откомандировал его.

Не было дня и ночи, зимы и лета. Время делилось на сон и полеты. Между полетами вынужденный отдых: короткий перерыв для подготовки к очередному вылету. На Сталинградском фронте Гулаев сбил одиннадцать самолетов врага, один самолет таранил. О нем стали писать, у него брали интервью, на него равнялись. Пришла настоящая боевая слава. Но на его человеческие качества это не повлияло. Он по–прежнему был застенчивым, душевным и чутким товарищем, не любил позы, громких слов.