Януш Пшимановский - Четыре танкиста и собака Страница 20

— А ну вылазь! — крикнул Елень и повторил по-немецки: — Раус!

Команду поняли, и вот один за другим из склепа вышли семь немцев и побросали оружие на землю.

— Все? Алле? — опять переспросил по-немецки Густлик.

Подняв руки вверх, они закивали.

— Нет, не все, — сказал Василий. — Могильщик, наверно, уже успел удрать.

— Далеко не уйдет, — возразил Кос. — Догнать, Шарик, догнать!

Овчарка бросилась в погоню, а немцы тем временем вышли на аллейку, терпеливо ожидая, что будет дальше. Елень собрал оружие, забросил трофеи за спину, как вязанку дров. Вышли за ворота в поле и там увидели могильщика, лежащего на земле. Шарик сидел над ним и, обнажив клыки, тихо рычал.

— К ноге, Шарик! — приказал Кос. — А ты вставай!

— Он не укусит? — спросил испуганно тот.

— Нет.

— Так ты, сатанинское отродье, с немцами якшаешься? — Елень подошел и свободной рукой ударил могильщика наотмашь. Тот мягко повалился на землю.

— Ты что делаешь? — резко крикнул Семенов, и глаза его потемнели. — Безоружного пленного...

Янек побледнел. Неожиданный удар Еленя и столь же неожиданный окрик командира вывели его из равновесия.

— Зачем их всех вести? — закричал он высоким, срывающимся голосом. — Ведь это же они собирали волосы и куклы... А этот, сволочь, почему он с ними? Почему? Он же поляк!

— Поляки разные бывают. Я бы его первого убил, — буркнул Густлик.

— Капрал Елень, капрал Кос! — резко оборвал их поручник. Но никакого приказа не последовало. Командир лишь мягко, по-своему, как это мог только он, спросил: — Хотите быть похожими на них?

Пройдя по опушке березовой рощицы, вышли на дорогу и повернули к фольварку. Впереди в строгом порядке, один за другим, шествовали немцы и могильщик, держа руки сплетенными сзади на шее. Шарик бегал вокруг них, то слева, то справа, точь-в-точь как овчарка, стерегущая стадо. Все для него было абсолютно ясно и просто.

Василий, шагая с пистолетом в руке, смотрел себе под ноги и думал о том, что ненависть заразна, как чума или оспа. Играть бы Янеку в волейбол, пропускать занятия, подсказывать на уроках, учиться, по вечерам провожать девчонку домой, держась с ней за руки, украдкой целоваться в тени деревьев. А все по-другому. Он не играет в волейбол, не учится, он хочет стрелять и убивать.

Янек тоже шел с опущенной головой. Он смотрел на сапоги шагающих впереди немцев; видя, как они неуверенно ступают, осторожно ставят ноги, думал, что сейчас они не такие, какими были тогда, в Гданьске, когда гремели каблуками по мостовой и орали под барабанную дробь: «Ди штрассе фрай ден браунен батальонен!» («Дорогу коричневым батальонам!») Сегодня они больше похожи на людей, но...

— Может, это они убили мою мать и отца? — прошептал он тихо, не глядя на Семенова.

— А может, и моего отца, — произнес в ответ Василий.

Кос умолк. Впервые он услышал, что у Василия нет отца, хотя столько времени они уже вместе, столько дней провели в одном танке, столько ночей спали рядом друг с другом. И как-то так получалось, что они расспрашивали его только о случаях из его боевой жизни или об облаках и о том, какую погоду они предвещают. А ведь он был хорошим товарищем, всегда мог дать правильный совет, помочь или утешить, когда нужно. И они даже не задумывались над тем, от кого он получает письма, а от кого не получает.

Фольварк был уже недалеко. Люди, жившие в этом имении, увидели приближающуюся процессию и стали кричать:

— Швабов, швабов ведут!

— Кос, зайди слева, Григорий, — справа, — приказал поручник. — Смотрите, чтоб жители на них не набросились и не перебили.

С минуту шли в молчании, затем Семенов еще раз скомандовал:

— Шире шаг! Наши, кажется, выступают. Видно, что машины на дороге в колонну выстраиваются.

Действительно, сквозь клубы можно было рассмотреть плоские силуэты танков, которые в оранжевом отсвете лучей заходящего солнца, казалось, покрылись ржавчиной.

ЗАПАДНАЯ ГРАНИЦА

Колонна шла ночью с потушенными фарами, между машинами выдерживался большой интервал. Мчались сквозь мрак с низким ревом, гремя стальной чешуей, словно длинный, пятикилометровый дракон из волшебной сказки, или, скорее, как всадники, закованные в латы, едущие освободить землю от дракона.

Проезжали через темные деревни, без единого огонька в окнах, хотя и не спавшие. Люди глядели им вслед из-за плетней и из окон домов, махали им платками и шапками, бросали им, невидимым, хотя известным и близким, на дорогу цветы, лишенные ночной темнотой красок, но тем прекраснее, потому что их цвет танкисты могли определить по запаху.

До полуночи танк вел Саакашвили. Янеку Василий приказал спать. Кос отнесся к этому со всей серьезностью. Раньше, в самом начале, он не мог понять, как можно засыпать по приказу и пробуждаться по команде. Как можно видеть сны в гудящем мотором танке. Но он научился этому, а самое главное, он понял, что нельзя просыпаться до подъема, нельзя вставать позже, чтобы потом не спешить, нельзя перед сном помечтать с открытыми глазами в темноте, потому что время рассчитано и силы рассчитаны. Время и силы принадлежат не тебе, а экипажу, танку, танковой бригаде.

Сейчас он спал, но часто просыпался и снова впадал в дремоту. Не то наяву, не то во сне виделась ему Польша как мечта и Польша как правда, как действительность. Первая была прекрасной, не было в ней людей, подобных могильщику и тем, кто в Люблине отворачивал лицо, чтобы не смотреть на солдат. Вторая была намного грубее. Не такая дружелюбная. Он не мог определить и решить, какая из них лучше. Когда засыпал, более близкой казалась ему та, из грез; когда просыпался и ощущал под спиной металл, кожу сиденья, а прямо перед собой гладкий приклад пулемета, когда через открытый люк лились на него запахи полей, лучшей казалась ему эта, другая, более трудная, зато настоящая.

Он радовался тому, что они едут на фронт, где окопы четко отделяют друзей от врагов, добро от зла. Вместе с тем к этой радости примешивался страх, пока не за себя, не за свое хрупкое тело, а за то, подойдет ли он экипажу, не подведет ли, как во время учений, на которых генерал сказал: «Вы проиграли бой», а Василий показывал часы.

Они ненадолго остановились в открытом поле, среди лугов. Как лишенные ветвей и коры стволы деревьев, торчали, нацелившись в небо, орудия зенитных батарей. Казалось, здесь вырос целый лес. Саакашвили обежал вокруг танка, ощупал руками бандажи на роликах — не перетерлись ли, затем вернулся, и они поехали дальше.

Янек сидел за рычагами управления, а Григорий, заняв его место, свернулся в клубок. Подложив под голову ватник, он заснул крепким сном. Через открытый люк, словно через двери дома в горах Кавказа, входили звезды в танк и к нему в сон.

Мотор работал ровно, гладкое шоссе было пустынно. Нужно было только следить за красным огоньком стоп-сигнала на танке, идущем впереди. Кос сидел почти неподвижно. Иногда только легким движением рычага изменял направление — повороты попадались редко.

Вспомнился Янеку один давнишний вечер. Он возвращался с матерью и отцом с прогулки на моторной лодке в Пуцкой бухте. Так же, как и сейчас, ровно гудел мотор, и, как сейчас, легкий ветерок обдувал его разгоряченное лицо. Они с матерью сидели на носу лодки и смотрели на приближающиеся огни Гданьска. Внезапно с какого-то военного корабля взлетела ракета, и Янек испугался, вздрогнул. Мать прижала его к себе покрепче: «Не бойся. Пока ты с нами, ничего с тобой не случится». А отец сказал: «Что за нежности! Всегда он с нами не будет. Он не должен ничего бояться, даже когда будет один».

В груди неожиданно поднялась волна грусти. Он знал, что матери нет в живых и отец погиб. До сих пор Янек не отыскал никаких следов отца, даже приблизительно не установил, что же с ним все-таки стало. Сейчас он один, затерянный в этой ночи. Ведет танк к линии фронта, навстречу сражениям. И если он погибнет, то никто, абсолютно никто...

— Как дела, Янек? — раздался в наушниках голос Семенова.

— Все в порядке. Температура воды и масла нормальная...

— Я не о том спрашиваю. Как в остальном?

— Спасибо. Все хорошо.

Перед рассветом они снова поменялись местами. Теперь уже Янек погрузился в сон, глубокий, тяжелый. Засыпая, он чувствовал только затвердевшие от напряжения мышцы плеч и ног.

В предрассветных сумерках танки въехали в лес, и, прежде чем небо из темно-синего сделалось голубым, а деревья вновь обрели украденное воровкой ночью зеленое одеяние, остановились под ветвями сосен и замерли. Моторы замолчали один за другим, в лесу постепенно воцарилась тишина, а с запада, откуда-то совсем близко, начал доноситься нервный грохот орудий и минометов. В паузах слышался сухой треск очередей. Время от времени сверху волной налетал рокот моторов и внезапно обрушивался ревом рвущихся бомб. Но даже их не слышал Кос. Он спал, уткнувшись лицом в шерсть Шарика, который, боясь его разбудить, одну лапу неподвижно держал поднятой вверх.