Николай Куликов - Между СМЕРШем и абвером. Россия юбер аллес! Страница 20

Несмотря на то что сегодня был первый день нового года, уже в девять утра гауптштурмфюрер Рейнеке был на своем рабочем месте в здании городского гестапо. Он приказал немедленно вызвать помощника; вскоре, отдав нацистское приветствие, у дверей застыл Лепский. Сам Рейнеке стоял у большой карты Лиепаи, висевшей на стене кабинета, и задумчиво всматривался в труднопроизносимые для немца латышские названия улиц и площадей.

— С Новым годом, Генрих! — произнес он на удивление высоким для своих внушительных размеров голосом. — Присаживайтесь.

— Спасибо, шеф. Вас тоже с Новым годом!

Лепский сел в слегка потертое кожаное кресло перед письменным столом, а гауптштурмфюрер еще некоторое время находился у карты.

— Где же этот загадочный русский? — наконец прервал он затянувшееся молчание и сел за письменный стол.

— Где, я вас спрашиваю?! — повторил Рейнеке вопрос, в упор уставившись на помощника своими чуть навыкате, узко посаженными глазами.

Лепский вздохнул и, словно нашкодивший ученик под строгим взглядом учителя, виновато заметил:

— Ищем, господин гауптштурмфюрер.

— Плохо ищите, Лепский! Прошло почти двое суток, а результатов пока нет!

Помощник дипломатично промолчал. Он уже давно понял: как оперативник-розыскник его шеф был полнейшим профаном — причем весьма самолюбивым и амбициозным. Поэтому он старался не вступать с ним в бесполезные дискуссии, благоразумно поддакивая начальнику или отмалчиваясь. Все равно позже он действовал по-своему: так, как подсказывал его многолетний полицейский опыт. Даже по внешнему виду Лепский идеально подходил для своей тайной службы: неприметный маленький человечек в скромном поношенном костюме. Мимо такого пройдешь — не обратишь внимания. Рейнеке, по обыкновению, был в черном эсэсовском мундире.

— Может быть, еще раз допросить эту Радзиню и ее дружка-полицейского? — спросил он глубокомысленно.

Лепский, чертыхнувшись про себя, бесстрастным голосом заметил:

— Я их лично допрашивал дважды и готов поручиться: мы из них «выжали» абсолютно все! По их показаниям арестованы два работника морского порта, поставлявшие им секретную информацию, а также служащий городской управы. Мы также…

— Мне это известно! Сейчас меня интересует тот русский, которого эта парочка предателей-полицейских встретила на побережье. Работайте с задержанными в этом направлении!

— Могу повторить только то, что сказал: уверен, они рассказали все.

Лепский знал, о чем говорит. К девушке пришлось применить третью степень допроса, потому как поначалу она уперлась и все отрицала. Однако в подвалах лиепайского гестапо «трудились» высококлассные «заплечных дел» мастера — уже через несколько часов Марта Радзиня, она же «русская» радистка, начала давать показания.

С парнем-полицейским, который, кстати, оказался кем-то вроде жениха этой Радзини, было намного проще — к нему даже не пришлось применять грубую физическую силу. Лепский просто проводил его в подвал, в так называемую «комнату допросов». Там он посадил белого как мел Яниса в устрашающее стоматологическое кресло посередине отделанного кафелем помещения и дал ему посмотреть с десяток фотографий. На них были запечатлены в ужасающих подробностях сцены допросов с пристрастием, сделанные в этом же помещении. В довершение «экскурсии» гестаповец продемонстрировал некоторые из орудий пыток — в частности, небольшие (с мизинец) деревянные палочки. Парень вертел их в дрожащих руках, явно не представляя назначения таких безобидных с виду предметов. «Я вижу, вы в недоумении, юноша, — ухмыльнулся Лепский. — Поясню: если вы начнете играть в «молчанку», то эти палочки вам забьют в уши. Поверьте — это крайне болезненная процедура…»

Когда они вернулись в кабинет следователя, Янис Крастыньш рассказал все, что знал о подпольной группе и ее руководителе Красовском. Он также описал ту встречу у отметки «24–07» и сообщил приметы неизвестного, высадившегося с русской подлодки. Эта информация очень заинтересовала гестаповцев, но, к их большому разочарованию, Гунара Красовского взять живым не удалось, и все нити к русскому разведчику были оборваны. Правда, кое-что им все же удалось выяснить. Отрабатывая связи Красовского, гестапо установило, что тот незадолго до ареста в обход существующих правил зарегистрировал и выдал соответствующие справки некоему Федько. Очень скоро стало совершенно очевидно, что этот «Федько» и есть разыскиваемый русский. Тем не менее задержать его по горячим следам не удалось — с занимаемой квартиры он бесследно исчез…

— Господин гауптштурмфюрер! — поднялся с кресла Лепский. — Разрешите еще раз объехать полицейские участки — я должен лично проконтролировать операцию по розыску!

— Идите, Лепский! — махнул рукой Рейнеке. — И помните: мне не нужны ваши бодрые рапорты. Мне нужен результат!

Выйдя из кабинета, Лепский облегченно вздохнул. Естественно, ни по каким участкам он не собирался — ему нужен был повод, чтобы побыстрее закончить абсолютно пустой, с его точки зрения, разговор. Все необходимое для розыска он уже предпринял: были разосланы ориентировки и спецсообщения, предупреждены руководители соответствующих подразделений, поставлены «на уши» полицейские агенты и целая армия тайных осведомителей гестапо. Теперь надо было набраться терпения и ждать: в том, что уже в ближайшее время появится тот или иной результат, Лепский не сомневался. А пока в честь Нового года он мог позволить себе кружку пива со старыми приятелями из криминальной полиции…

В то время как Лепский еще только собирался «поправить» пивком побаливающую после новогоднего застолья голову, Юзик Томашаускас выпил уже пол-литра крепкой выдержанной бражки. Он сидел на кухне в доме тетки Мирдзы — известной в припортовом районе города самогонщицы. Впрочем, известна она была лишь в узких кругах — официально подобный промысел оккупационными властями был запрещен. «Бизнес» тетушки Мирдзы процветал благодаря покровительству местной полиции, где служил и старший брат Юзика. Она знала, что Томашаускас-младший, несмотря на репутацию местного дурачка, имел какое-то отношение к районному гестапо — об этом ей намекнул начальник портовой полиции Бриедис (чтобы при Юзике не болтала лишнего).

Официально двадцатилетний Юозас трудился в порту грузчиком и проживал вместе с братом и матерью через два дома от «Мирдзы-самогонщицы» — как за глаза ее звали соседи. Но была у него и другая, теневая сторона жизни: он состоял в штате тайных осведомителей гестапо.

…С раннего детства маленький Юзик сильно заикался — за что его постоянно дразнили сверстники. Поначалу он кидался на своих обидчиков с кулаками, но поскольку особенной физической силой не обладал, то чаще ему же и доставалось — не помогало даже заступничество брата. К старшим классам заикание почти прошло, а вот комплекс неполноценности у парня остался. Юзик испытывал к окружающим что-то вроде скрытого злорадства: «Вот погодите… Вы мне делали плохо, а я в долгу не останусь!..» Повзрослев и поумнев, он понял: совсем необязательно кидаться на человека с кулаками — имеются куда более изощренные способы мести. Например, «настучать» куда надо. В школе Юозас с огромным удовольствием подробно докладывал директору обо всех прегрешениях своих одноклассников. А когда в Лиепаю вошли немцы, «таланты» тогда еще семнадцатилетнего парня «расцвели» в полной мере — не без помощи брата-полицейского он познакомился с неким Вольдемаром, оказавшимся агентом гестапо (кстати, тоже литовцем по национальности). Имея репутацию «придурковатого заики», которого можно особенно не опасаться и не стесняться, Юзик таскался по местным пивнушкам и прислушивался к тамошним разговорам. Потом раз в неделю передавал подробный отчет своему куратору, периодически получая от Вольдемара «тридцать сребреников» в виде вознаграждения. Конечно, возможности у Юозаса были весьма скромные и ценности для гестапо он почти не представлял — так, мелкая «шестерка». Соответственно и получал жалкие «крохи». Но сам Юзик был убежден: его явно недооценивают. «Погодите, — думал он во время редких встреч с Вольдемаром. — Когда-нибудь я вам такое выдам — ахнете! Тогда и платить будете не жалкие пять рейхсмарок в неделю!..»

И вот сейчас, в первый день нового года, он понял: «Наконец-то! Наконец у меня появилась реальная возможность и себя проявить, и хорошие денежки поиметь!»

После Рождества работы в порту почти не было, и бригаду Юзика распустили по домам. Три дня назад днем, скучая у окна в своей комнате, он случайно заметил, как по улице прошел высокий незнакомый мужчина в черном драповом пальто и кепке. Юзик не поленился, выглянул в форточку: незнакомец зашел в дом старика Берзиньша. По правде говоря, он давно недолюбливал этого старикашку — поговаривали, будто в сорок первом его сын ушел с красными. Однако сам Берзиньш утверждал, что его сын погиб во время авианалета — якобы его разорвало у него на глазах прямым попаданием фугаски… Ну, так вот — в тот день, 28-го числа, высокий мужчина ушел от Берзиньша минут через двадцать, и Юзик неплохо его рассмотрел. Но вначале не придал его визиту никакого значения: к старому рыбаку нет-нет да и захаживали товарищи по работе. Но уже через день, во время очередной встречи в грязной третьеразрядной пивнушке, Вольдемар зачитал ему приметы опасного государственного преступника, за поимку которого полагалось вознаграждение аж в тысячу марок! Тут Юозаса словно током дернуло — это был тот самый мужик, навестивший Берзиньша! «Без сомнения, он! — лихорадочно соображал Юзик. — И что дальше? Рассказать Вольдемару? Ну уж, дудки!» Юзик недолюбливал своего куратора, плешивого пятидесятилетнего мужика с красным носом алкоголика и постоянно слезящимися глазами. «Я ему расскажу, а он мою фамилию ни в один рапорт не впишет, — рассуждал Юзик. — Вольдемар наверняка заберет себе всю тысячу, а меня и не вспомнит!»