Юрий Погребов - В прорыв идут штрафные батальоны Страница 20

За ним, так же молча, не попрощавшись с братвой, потянулись Володя Дробот, Тля, Паленый, Жора Коряга и не примеченный Каширой Кисет.

Выждав, когда за стеной стихнут удаляющиеся шаги отступников, Рубаяха громко и грязно выматерился.

— Слышь, Кашира, а я думал, чего ты их, полуцветов, позвал? Они, гады, давно посученные. Надо ксиву о них тиснуть или как?

— Потом, — отмахнулся Кашира. — О другом думать надо. Как бы Соболь не раскололся. Он, гад, много знает. Захомутают, и когти оторвать не успеем. А тут вышку шить будут.

— Вышка, Кашира, она для нас по-любому маячит, — вступил в разговор Монах. — Ты Тихаря не знал, а я с ним в Дальлаге чалился. Правильный был вор. Тертый. Его прямо передо мной шлепнули. За то, что из батальона оторвался. Хвоста за ним не волочилось, а вышку дали. Тогда заградки мало стояло, а теперь кругом заградка. Вон Лях, что со Стосом пришел, ботал, им по дороге везде посты попадались. И Соболю колоться резону нет. Первая вышка его. Он кругом заплеванный.

Кашира рассудил, что Монах правильные понты кидает, но все равно не грех поостеречься: береженого бог бережет, небереженого — конвой стережет.

Залетный тоже за Монаха слово сказал:

— Пускай, гад, расколется. Нам надо твердо держаться, что мы к Стосу на разговор шли, а он первый шманать начал. Сюксяя ухлопал и по нас палить стал. А мы что — мы оборонялись. Кому вроде ни за понюх табаку подыхать охота. И опять, как установить — ты, Соболь или Канай их уложил. А за это и трибуна больше червонца не даст. За того лейтенантика, если докопаются, Митяю, конечно, труба. А за этих, гнилых… не больше червонца светит.

Кашира нервно на часы взглянул, решил толковицу заканчивать. Сунулся к Рубаяхе.

— Ты водяру прихватил?

— Есть флакон. Ты туда ходить не велел — я у тебя из заначки взял. — И пустил фляжку по кругу.

— Хорош, босяки, закругляемся, — просипел Кашира, последним прикладываясь к фляжке. — А ты останься, — придержал он Рубаяху. — Разговор есть.

Внешность у Рубаяхи, по метрикам Вадима Сафроненко, самая простецкая, непримечательная: сивый, бесцветный. Пройдешь мимо — долго вспоминать будешь. И наколок никаких ни на груди, ни на руках нет. В нем урку трудно признать. Так, простоватый, недалекий деревенский малый, если к тому же прикинется.

Первой ходкой в колонию отметился еще двенадцатилетним пацаном. А дальше перерывы между отсидками не превышали полугода. Сам хвастался: «Я из лагеря на волю, как в командировку, выскакиваю. Паспорта ни разу не получал. Так со справкой об освобождении и бегаю, пока снова не заарканят. Статья моя, сто шестьдесят вторая, наследственная. Пахан тоже вором был, всю жизнь по ней чалился».

Потомственный вор, вор по происхождению, — настоящий вор, белая кость и правящая верхушка преступного мира. Именно происхождение, а не уркаганские заслуги определяют положение вора в блатном сообществе. Сословный вор, с пеленок взращенный на традициях уголовного мира, с ранних лет прошедший школу краж и тюрем, — это голубая кровь, кастовая знать, кому по определению полагается быть на высоте, в признании и праве блюсти и устанавливать законы и правила воровской жизни. Родившийся вором никогда этому своему предназначению не изменит.

Кашира доверял Рубаяхе больше, чем кому-либо из своего окружения.

— Соболю хавала надо подбросить. Ты табаку, сала, сахару возьми из того, что у полицаев отмели, а хлеб я дам. У меня буханка припасена. И ксиву я черкану. Сообщу, кто свидетелем у него будет. Кто вроде стоял рядом с ним. Видели, что из землянки ночью не выходил.

Говорил одно, а в голове складывал другое. Расколется Соболь, заложит. Убрать надо. На такой случай Кашира стрихнин имел. В лагере с медчастью дружбу водил. Теперь пришел момент по назначению использовать. Сожрет Соболь наживку и откинется навек Мертвый — самый лучший молчун.

Но не суждено было хитроумной затее Каширы воплотиться в результат. Передачку организовали быстро. С мешком Залетного отрядили. Митяй его издали страховал. Часовой у особого отдела, узнав, с чем Залетный пожаловал, передачку отклонил. Посочувствовал ложно:

— Опоздал, браток. В корпус дружка твоего отправили. Там его лучше нашего попитают. Эти сам теперь кушай.

Кашира, выслушав ни с чем вернувшихся гонцов, пайку хлеба заботливо в тряпочку завернул, переложил в свой вещмешок Про себя подумал, метя в подельников: «Пригодится. Еще кому-нибудь из вас пасть заткнуть».

Возвратясь из штаба, Павел затребовал к себе командиров взводов. Туманова выставил часовым у входа, приказав без доклада никого не впускать. Богданова отправил в подразделения, распорядившись помимо взводных доставить штрафников Титовца, Закурдяева, Шкаленко и Огарева. Действовал, находясь под впечатлением разговора с комбатом, окончание которого прошло в нелицеприятной атмосфере.

Поразмышляв вслух о странностях поведения мародерствующих бандитов, Балтус переключил внимание на Колычева.

— А вы, Колычев, разобрались, что у вас в роте происходит? Каким образом остаются незамеченными ночные вылазки бандитов? Кто виноват?

— В случае с Веселовым, товарищ майор, вина комвзвода Сахно. С его ведома тот в самоволках гулял. Ночью при нем еще и «шмайсер» был. Из пирамиды прихватил.

— Та-ак, значит, еще и оружием командир взвода обеспечивал! — Балтус напрягся. — Командира взвода арестовать, от должности отстранить! Кандидатура на замену есть?

— Предварительно, товарищ майор. Из новеньких.

— Кто такой?

— Бывший командир батальона майор Титовец.

— По какой статье осужден?

— Пятьдесят восьмая, товарищ майор.

Балтус приподнял брови:

— Предварительно — по этой причине?

— Не только, товарищ майор. Решение приму после личной встречи. Не успел пока.

— Успевайте! — резко бросил комбат. — Если решение будет принято, доложите начальнику штаба, подготовите приказ. Я подпишу. Временно исполняющим обязанности. Ты тоже будешь отмечен приказом!…

Балтус не уточнил каким, но грозное «ты» его и не требовало.

— У вас все?

— Так точно, товарищ майор.

— Выполняйте!

Командиры взводов прибыли одновременно. Видимо, прежде собирались и поджидали друг друга в условленном месте. По всему чувствовалось, обсуждали между собой ночное ЧП, готовились к разбору полетов. Павел не стал томить их долгим ожиданием. Едва разместились, объявил без предисловий:

— Командир взвода Сахно. Вы — арестованы. Сдать оружие!

Сахно вяло подчинился, молча выложил на стол пистолет. В душе, похоже, был готов к подобному исходу.

— Доигрался, Сахно? Второй трибунал тебе светит. И моли бога, чтобы грабежи и убийство одного офицера в окрестных селах оказались не наших головорезов рук делом. Такие сведения на столе у комбата лежат. Если выяснится, что наши орудовали, не сносить тебе головы, а мне погон командирских.

Павел вызвал Тимчука. Обращаясь к Маштакову, сказал:

— Иван, бери моего ординарца, и доставьте арестованного в штаб. Лично к комбату.

Грохотов с Ведищевым проводили арестованного с конвоем понурыми понимающими взглядами.

— Приказ комбата: с сегодняшнего дня выставлять у каждой взводной землянки ночные посты с задачей предотвращения самовольных отлучек. Объявить всему личному составу, что самовольное оставление расположения роты хоть на час в ночное время будет расцениваться как дезертирство с отдачей виновного под суд трибунала. Незаконное хранение оружия считать подготовкой к террористическому акту против командования батальона. Обо всех нарушениях дисциплины за сутки утром докладывать мне. Персональную ответственность за исполнение настоящего приказа несете вы — командиры взводов. Так же как и за строгое соблюдение расписания учебных занятий. Готовьтесь к стрельбам из противотанковых ружей. Зачеты принимать будет лично комбат. Сегодня перед ужином — строевая подготовка в составе роты. Проведет Маштаков. Разбор текущих вопросов произведем во время теоретических занятий. У меня все. Вопросы есть?

Вопросов не последовало.

Едва закрылась за взводными дверь, как на пороге возник с докладом Богданов.

— Ваше приказание выполнено — привел всех четверых, — и обиженно: — Ротный, скажи ты этому сопляку, чтоб не выпендривался. Чё он нас на улице маринует. Я говорю: «В тамбуре подождем». А он не пускает, кочевряжится, гад такой. Сменится с поста, я ему точно уши пообобью. Ты же не мог такой приказ отдать, чтобы нас не пускать.

— Ладно, разберемся с Тумановым позже, — отмахнулся Павел. — Зови по одному. Первым — Титовца.

Титовец интересовал его больше других. Павел нарочно усадил его около окна и поразился: худой, изможденный и морщинистый — форменный дед. А ведь ему, судя по документам, и сорока лет нет. Для верности уточнил: