Алескендер Рамазанов - Война затишья не любит Страница 20

– Вот, – усмехнулся старик, – правильный ход мыслей. Какая революция? Вы здесь по договору с Афганистаном? И тогда был такой же договор с Амануллой. Дескать, если существует внешняя угроза, то обе страны вправе оказать военную помощь друг другу. Как видишь, повторилось. Во второй раз долг отдаете, интернациональный… Слово-то какое! А командовал экспедицией, – Сеид-ака с иронией произнес последнее слово, – Примаков Виталий Маркович. Лихой казак! Комкор. В Китае военные связи налаживал, в Японии. А здесь, в Кабуле, был военным атташе.

– Его, кажется, в тридцать седьмом расстреляли? – неуверенно сказал Астманов.

– А как же! Удивительно, что уцелел до тридцать седьмого… Не скорблю, хоть и служил под его началом. Он тоже людей не жалел.

– Под началом? У Примакова? – Астманову показалось, что он ослышался.

– В Красноармейске, в Горелове. Слышал о таких местах под Санкт-Петербургом? Ну, конечно, Ленинград, да? Гатчина? Ей потом Сталин название природное вернул. Дивизия-то твоя – Гатчинская. А Витмара задвинули на помощника командующего округом…

– Витмара?

– Витмар – Виталий Маркович, Примаков, так его в донесениях именовали. Ну, не время вспоминать и не место… Так вот, о Кашгузаре. Совершенно непонятным было то, что красные отправили еще одну, особую команду. Только не от Примакова, не от его войска. В районе Айваджа переправились и ушли в пустыню на юг. На стык Качакум – Мир-Алам. В пески. Молчишь? Давай еще скажу… Отряд был интересный: человек сто пятьдесят в красноармейской форме, старой, в обносках, без знаков различия, без оружия, и охрана, чекисты, полсотни. Вот те были до зубов увешаны. И поклажа была интересная – взрывчатка, кирки, лопаты, буры ручные. Ну, вскрывайся? – неожиданно весело сказал старик.

– Что вскрываться, не в три листка играем, – севшим голосом прошелестел Астманов. – И… они остановились на Сары-тепа? Высота 503? Копали, искали, да? Нашли?

– Копали, искали, взрывали… – Сеид-ака наклонился к Астманову. – Кто им мог тогда помешать? Ты, Алеша, подробнее излагай, кто ж тебе и в какие годы о Кашгузаре сказок нарассказывал? Ишь ты, Сары-тепа – этот холм даже афганцы так не называют. Это, сынок, имена другого времени, другие люди их давали.

Астманов, понимая, что инициатива в разговоре полностью им потеряна, изложил все, что знал: от случайного знакомства с Ширали и похода в Уллу-тепа – до встречи с лейтенантом, доставившим завещание Басмача. Когда упомянул впервые о дорджи-ваджре, ожидал хоть какой-нибудь реакции старика. Напрасно! Не шелохнулся Сеид-ака, равномерно скользили голубые, с блестками золота шарики четок в длинных, худых пальцах.

– Он написал, – Астманов прикрыл глаза, стараясь точнее вспомнить текст завещания: – имя находки – дорджи. Остальное за афганским Кашгузаром. Две тропы к Сары-тепа. Если зайдешь от Айваджа, правая твоя… Дорджи позовет тебя.

– Позвал, значит, – раздумчиво сказал Сеид-ака. – Теперь слушай ты. Не задавай вопросов, кто мы, сколько нас, отчего Ширали доверил именно тебе то, что хранил всю свою непростую жизнь. Не буду я тебя убеждать в том, что нам известны были твои пути, занятия и мысли. Нет случайностей в этом мире, сынок, случайность противна существу. Это надо понять. У тебя есть задача, выполняй ее. Дай я тебя удивлю еще раз: Ширали сказал тебе, что на хранителе особая печать?

– Да. Так было сказано в записке. Какая печать? Лишь бы не Каинова.

– Язык погубит тебя, – строго сказал старик. – Печать такая, что все, что тебе предназначено, – умри, но сделаешь. Замечай, если будешь на правильном пути – зла и горя не узнаешь, ни ты, ни люди рядом с тобой. Крепкая печать?

– Крепкая… Слаще банджа в кальяне моем, – пробормотал Астманов. – О вас-то, Сеид-ака, могу что-нибудь знать? О Кашгузаре? Рыли, шурфы били, взрывали. Нашли что-нибудь?

– Не особенно-то и нарыли… Весна: желтуха, малярия, брюшняк. По ночам стрельба, днем солнце жарит. Может быть, нашли. Думаю, что нашли. Вот почему: рабочую команду, потом, когда отошли за Айвадж, закрыли в бараке. Никто и не вышел, нет следов. Зачистили, по-вашему… Ладно, тебе выпало, тебя позовет дорджи. Если не услышишь здесь, значит, будешь в другом месте искать, в другие годы. Это не самое плохое, увидишь, сложится.

– Ну, прямо, Бит-бой, приносящий счастье, где-то я уже читал подобное, у Грина?

– Ты меня не испытывай, – Сеид-ака поднялся, давая знать, что встреча подошла к концу. – Я Гриневского живого видел да рассказы его читал в журнале «Вокруг света». Он в те годы хоть и на газетной бумаге издавался, да поинтересней был.

– Да вы-то, Сеид-ака, что там делали, кто вы? – в полном недоумении спросил Астманов.

– Служил Отечеству земному и Небесному… Кто? Ширали покойный тебе, наверное, рассказывал о двух русских офицерах? Имен не называл?

– Нет. Сказал, что на наших офицеров непохожи были. Выходит, не пили, не матерились. На английском между собой общались. Последний раз он видел их в Уллу-тепа, перед смертью….

– Один из них – мой отец, другой – родной дядя. Оба были в немалом для тех времен звании – подполковник. Что за миссию они выполняли – придет время, узнаешь. Но с девятнадцатого года мы жили здесь. В Имам-Сахибе, Кундузе, Файзабаде. Теперь понятно, почему я смог вписаться в дальнейшие события? Был потомственный дворянин Хворостов – стал красноармеец Никольский. Превращение было нетрудным. Примаковцев собирали из разных частей, фотографией тогда не баловались. Нашли такого одинокого. Ты же подумал, что англичане здесь руку приложили? Ошибся. Я на Родину возвращался. Потом, после войны, уже другая песня. Был Сергей Никольский – майор, комбат. Стал Сеид…

Сеид-ака достал темно-красный, окантованный золотистой полоской портсигар, вынул коричневую сигарку, кивнул Астманову:

– Закуривай, мой молодой друг, знаю, куришь и хороший табак любишь – это правильно. Мои не предлагаю – крепкие. Может быть, потом пристрастишься… У тебя ведь уличное прозвище в детстве было необычное – Перс? Откуда?

– Я на своем портфеле написал слова героя фильма «Георгий Саакадзе»: «Одна дорога – в Персию», а потом – жил неподалеку мелкий хулиган Алик-Перс. Ну, дорос до разбоя, посадили, а в колонии его и кончили, шебутной был, без тормозов. Улица решила, чтобы кличка не пропадала, мне ее передать.

– Занятно, – усмехнулся старик. – Тогда и мы не будем традиции нарушать. Ширали покойный, знаешь, чем славился, пока в силе был? Изводил пограничников переходами, и ни разу не взяли. А друзья звали его тогда – Касед.

– Касед… Мокташеф? Маамур?

– Нет, только Касед, – с нажимом поправил старик, – не разведчик, не агент. Посланец, стремящийся, идущий ради своей цели, паломник. Дервиш, если угодно. По-русски – странник, ходок. Человек ушел, имя – осталось. Понимаешь, о чем я говорю?

Астманов кивнул, прокручивая мысль о том, что ему вот так, элементарно, по канонам хрестоматийной вербовки, дают агентурное имя. Некстати вспомнилась картина «Ходоки у Ленина». Она была в памяти из детства – висела в вестибюле городской бани в Порт-Ветровске. А Сеид-ака внимательно смотрел на Астманова, да вот беда, научился Алешка прятать предательский блеск и движение глаз за полуопущенными веками и густыми ресницами, давно научился. Много охотников влезть через глаза в твою душу. Самое слабое место у человека…

– Касед, – повторил Сеид-ака. – Араб скажет – касид. Ходок. Ты ведь, все одно, на русском мыслишь. Быть тебе Ходоком. Если кто обратится так – вот тебе и пароль.

Старик распрямился, и Астманов увидел, что он выше его на голову. Твердая, сухая рука легла на его плечо:

– Только, извини за каламбур, ты, Ходок, сюда больше не ходи. Нового не узнаешь, а неприятностей у Исахана и без того хватает. На прощанье расскажу тебе старый анекдот. Дело в Иране было. Курьер бестолковый не запомнил, как зовут хозяина явочной квартиры, как он выглядит. Долго мучился, наконец подсел к веселой компании и рискнул. Изложил пароль, что-то о белом мехари, верблюде, бредущем по пустыне. Получил верный отзыв, чуть ли не в хоровом исполнении, и довесок к нему: «Если тебе нужен шпион Али, поднимись этажом выше». Это – Восток.

Старик отогнул угол ковровой занавески и, пригнувшись, вышел. Астманов не мог ослышаться – уходили черным ходом два человека, а главное – ухо уловило слабый металлический щелчок предохранителя…

Бешеный буйвол

Курсант…Что здесь делает курсант? Астманов потряс головой, в которой будто перекатывалось не меньше килограмма ртути. Вечером справляли отходную майору Варласову – потомственному чекисту из Ленинграда. Большой, похожий на киношного Пьера Безухова, Варласов покидал Афганистан по случаю желтухи. Он-то потягивал из плоской фляжки безалкогольную едкую жидкость с романтическим названием «Бурже», зато остальные, убежденные в том, что «красные глаза не желтеют», усердно хлебали спирт, разбавленный апельсиновым соком.