Иван Поздняков - Пока бьется сердце Страница 20

Солдат-молдаванин по-прежнему сохраняет на лице серьезную мину. Смеются одни глаза. Блестят огромные синеватые белки, зубы особенно выделяются на смуглом до черноты лице.

— Ты, дядя, позолоти руку, позолоти, касатик, — обращается он к усачу.

— Вот позолочу лопатой по цыганской спине твоей, — уже беззлобно отзываются усы.

Поодаль, под большим кустом можжевельника, расположилась еще одна группа бойцов. В центре ее — гармонист, широкоскулый, с голубыми глазами парень. Он задумчиво перебирает лады, и гармонь мечтательно вздыхает, заполняет окрестность негромкими звуками. Ей вторят солдаты.

Ты сейчас далеко, далеко,Между нами снега и снега…До тебя мне дойти нелегко,А до смерти четыре шага.

Русские песни сменяются украинскими, белорусскими, грузинскими. Перед смертным боем наш солдат любит петь.

Людно сейчас и возле Николая Медведева. Он в десятый раз повторяет историю о том, как обвел вокруг пальца интендантов и вырвался на передовую. Люди заразительно, от души хохочут. Пуще всех заливается смехом Степан Беркут.

— Ай да Николай, ай да стервец! Вот придумал штуку! — поминутно восклицает он.

Угасает закат. На небе появляются первые звезды. Сгущаются тени. Ветер совсем утих. Лишь изредка он робко подует, коснется верхушек сосен, прошумит там монотонной песней и снова улетает прочь, чтобы не тревожить покоя солдат, их думок в этот священный для них час. А дум у каждого много. Это думы о жизни и смерти, о родном отчем крае, об этой войне, которая занесла человека далеко от своей семьи, любимых детей, родных и близких…

Ночь перед боем — тревожная ночь.

Артиллеристы коротают время прямо возле орудий. По первому сигналу они откроют по врагу огонь. Связисты полностью готовы к тому, чтобы тянуть телефонные провода на новое место. Не спят и в санитарной роте и в санбате: завтра предстоит горячая работа.

Всходит луна. Ее голубоватый свет тускло озаряет поляну, на которой расположились бойцы.

Все ждут сигнала, чтобы неслышной мягкой поступью двинуться к исходному рубежу.

Кто знает, будет ли завтра вот так же сыпать шутками и прибаутками Григорий Розан, играть на баяне голубоглазый гармонист, дождется ли своего мужа женщина, которая живет сейчас где-нибудь на Урале или под Москвой? Никто не ведает, кому выпадет в предстоящем бою печальный жребий, кто завтра уже не будет высматривать старшину роты с почтой и обедом.

Ночь перед боем — тревожная ночь.

В просторном блиндаже за самодельным столом уселись майор Бойченков, командир полка — высокий и грузный подполковник, командир артиллерийского дивизиона — сухощавый, с моложавым лицом капитан. Тут же майор Кармелицкий и инструктор политотдела дивизии. Под бревенчатым потолком плавают густые облака табачного дыма. В блиндаже душно. Лампа-коптилка, сделанная из гильзы снаряда, чадит.

Командиры еще раз уточняют задачу первого дня наступления, перебрасываются лаконичными замечаниями, обсуждают действия батальона и полка в целом при неожиданных поворотах боя. В первой половине блиндажа дежурят у телефонного аппарата связисты. Тут же дремлет Макс Винтер. На завтрашний день он также получил задание — помогать переводчику допрашивать пленных.

Полночь. Возле блиндажа — топот человеческих ног. Еще минута, и в блиндаж протискиваются люди. Это разведчики. Впереди — Люба Шведова. Ловким движением руки она отбрасывает назад башлык маскировочного халата. Русые волосы выбиваются из-под пилотки. Разведчики подталкивают к столу пленного. Немецкий офицер жмурится от света.

Нелегко достался этот «язык». Два дня просидели разведчики, изучая местность, в топком болоте, на стыке вражеских дивизий. На этом гнилом, непроходимом участке немцы не возвели сплошной оборонительной линии, выставив здесь только патрулей. Тут и перешли линию фронта разведчики Любы Шведовой. Потом этой же ночью вышли с тыла к селу, занятому врагом. Макс Винтер до этого точно и подробно описал дом, в котором жил командир немецкого батальона, он же комендант села, рассказал о привычке майора Рихтера пить по ночам коньяк и ром целыми стаканами.

Вот эта привычка старого нелюдимого алкоголика и погубила Рихтера.

Разведчики без шума сняли часового у дома майора. Когда ворвались внутрь, то увидели: майор Рихтер сидел за столам без кителя, покачивался из стороны в сторону и тупо смотрел на батарею опорожненных бутылок. В первые минуты он даже не сообразил, что произошло, ибо был мертвецки пьян. Его быстро связали, забили в рот кляп.

Так убийца русской женщины очутился с глазу на глаз с ее сыном.

— Любушка, спасибо! — говорит командир полка. — Никогда не забуду услуги. А теперь отдыхать…

Разведчики покидают блиндаж, шурша халатами.

Пленный по-прежнему стоит навытяжку. У него красивое холеное лицо, аккуратно подстриженные усики а ля Гитлер, тонкие губы. Он бледен, под глазами мешки от пьянства. Левая щека нервно подергивается.

В блиндаже наступила тишина. Майор Бойченков приподнялся с места, рука невольно потянулась к кобуре.

— Так вот ты какой, подлюка! — прошептал Бойченков бескровными губами.

Рихтер поднял руки, заслонил ими лицо, точно ожидая удара.

— А теперь рассказывай о своей обороне, показывай систему огня, расположение траншей, — приказал Бойченков.

Пленный водит по карте холеной рукой, от которой пахнет одеколоном, указывает огневые точки, позиции артиллерийских и минометных батарей. Он торопится, зная, что от этого зависит его жизнь.

— И это все? — спросил Бойченков.

— Все, господин майор.

В это время позвонили из штаба дивизии. Узнав, что взят в плен немецкий офицер, комдив приказал немедленно направить его в дивизию.

Бойченков устало опустился на скамью.

— Уведите, — произнес он, не глядя на пленного, — иначе не сдержусь, не выполню приказания…

Пленного увели.

Кармелицкий обнял Бойченкова.

— Выйдем на свежий воз-дух, Николай Петрович. Да и всем нам надо подышать кислородом, дыму-то сколько!

Офицеры выходят из блиндажа. Мы — следом.

Рядом слышится приглушенный голос майора Бойченкова.

— Понимаешь, душа горит! Вот как подумаю, что подлец ушел ненаказанный, грудь от ярости спирает. А ведь не расстреляют. Попадет в лагерь военнопленных, прикинется безобидным ягненком, потом возвратится после войны в Германию, к своей фрау и муттер, и будет слюнявить о собственных подвигах, о тяготах войны. Эх, мне бы самому объявить ему смертный приговор…

— Нельзя так, — говорит Кармелицкий. — Мы не звери, не можем платить врагу той же монетой. Мы — советские люди, Николай Петрович. К тому же приказы своих командиров мы должны выполнять свято.

— Все правильно, но мне от этого не легче.

— Нет, мы не забудем ни одного преступления, за все призовем к ответу.

Офицеры закуривают. Огонек зажженной спички выхватывает из темноты острый подбородок, худые щеки командира батальона.

— Виктор, когда я подумаю о том, что творит на нашей земле враг, — после непродолжительной паузы заговорил Бойченков, — честное слово, не верится, что когда-то на немецкой земле жил и писал Гете, что был Шиллер. Не верю сейчас, что существовала Гретхен, что страдал Вертер. Ни во что не верю! Если и живет сейчас в каком-нибудь тихом немецком городке голубоглазая Гретхен, то эта прелестная фрейлейн получает от мужа посылки из России, жрет награбленное сало, не брезгует носить кофточки и шубки, отнятые у русских женщин.

— Это гнев туманит твои мысли. Успокойся! Были у немцев и Гете и Шиллер. Много будет еще хороших людей. Но вот эту фашистскую нечисть мы должны уничтожить. За это и деремся, умираем, все переносим.

Долго еще беседуют между собой боевые друзья.

Но вот раздается голос командира полка:

— Майор Бойченков, выводите людей на исходные позиции.

— Слушаюсь, товарищ подполковник!

В темноте от отделения к отделению, от взвода к взводу, от роты к роте несутся короткие команды и приказания. На поляне колышутся массы людей. Через минуту бойцы и командиры неслышной поступью покидают поляну. На лица людей, обмундирование и оружие ложится роса. В воздухе свежеет. Чувствуется близость рассвета.

Ночь перед боем — тревожная ночь.

Пока бьется сердце

Летом и осенью 1942 года дивизия непрерывно вела бои местного значения в районе Селигера. В начале 1943 года нас перебрасывают на реку Ловать. Здесь разгорелись сражения с Демянской группировкой немцев.

…Наши войска наступают по всему фронту. Целый день не затихает артиллерийская канонада. К вечеру шум боя спадает, чтобы на другой день, на рассвете, снова вспыхнуть с яростной силой.

Смеркается. Падает редкий снег. Опять крепчает мороз.