Георгий Соколов - Нас ждет Севастополь Страница 20

— Так. Ну, вот и началось…

На палубу поднялся лейтенант Букреев. Новосельцев подозвал его и сказал:

— Карты и прокладочный инструмент в рубке. Действуйте.

Помощник пошел в рубку.

Море было неспокойное, штормило. Выйдя в заданный квадрат, катер застопорил моторы и стал дрейфовать, покачиваясь на волнах.

Нелегка дозорная служба на катере. Сутками приходится болтаться вдали от берега. От изнурительной качки к горлу подкатывает тошнота, а в глазах начинает темнеть. Ветер и течение сносят катер, и нужно каждые полчаса запускать моторы, чтобы удержаться на линии сторожевого дозора. И совсем скверно, когда штормит. Волна захлестывает палубу, моряки промокают до нитки. Но раз ты в дозоре — забудь обо всем, не думай об усталости, не обращай внимания на качку, на то, что холодный ветер пронизывает насквозь мокрое обмундирование. Ты дозорный передовой линии и обязан слушать в оба уха, смотреть во все глаза. Особенно будь бдителен ночью. Пользуясь темнотой, вражеские самолеты, приглушив моторы, забрасывают минами фарватер, по которому ходят наши корабли. Ночью к базе могут проскользнуть подводные лодки и торпедные катера противника. Что бы ни случилось, дозорный катер должен первым принять бой, выстоять и оповестить командование.

Первая ночь в дозоре прошла спокойно. Когда рассвело, Новосельцев приказал сделать большую приборку, а после нее отдыхать всей команде. На вахте остались только сигнальщики, акустик, радист и механик. Новосельцев оставил за себя помощника и пошел спать.

С полудня началась обычная жизнь по расписанию, словно катер находился не на боевой вахте в открытом море, а в родной бухте. В отсеках и на верхней палубе проходили тренировочные занятия по ликвидации аварий и пожаров, по отражению налетов с воздуха и моря. Такой распорядок ввел Корягин, считавший учебу необходимой в любых условиях. Вечером вышел боевой листок, посвященный прошедшему дню.

Новосельцев был доволен результатами тренировок. Все матросы действовали быстро, слаженно и уверенно.

После ужина, когда Новосельцев сидел в каюте, к нему постучал Дюжев. Обычно веселый, он на этот раз был серьезен.

— Прошу вашего разрешения, товарищ лейтенант, по возвращении в базу жениться.

Новосельцев с удивлением посмотрел на него.

— Так получилось, — смущенно произнес рулевой. — Обязательно надо жениться.

— Почему такая спешка? Не лучше ли отложить женитьбу на послевоенное время?

— Нельзя, товарищ лейтенант, — с убеждением произнес Дюжев. — Могут перехватить. На нее много моряков заглядываются, а при таких обстоятельствах, сами понимаете, всякое может случиться.

Новосельцев улыбнулся:

— Женись, раз такое дело.

В цыганских глазах Дюжева появились веселые искорки.

— Спасибо, товарищ лейтенант. Прошу еще — никому не рассказывайте до тех пор, пока не женюсь. А то, сами знаете, вдруг неустойка, от насмешек хоть с корабля списывайся.

— Сохраню секрет, — пообещал Новосельцев, удивляясь про себя, когда успел рулевой, редко отлучавшийся с корабля, влюбиться и добиться взаимности.

Дюжев поднялся на верхнюю палубу и пошел на корму покурить. Закурив, он подозвал к себе матроса Токарева.

— Меня звать Степаном, а тебя?

— Олегом.

— Ну как, освоился?

— Вроде бы.

Выпустив изо рта дым, Дюжев сдвинул на затылок мичманку и покачал головой:

— Погляжу я на тебя и вывод печальный делаю — совсем службы не знаешь. Ну какой у тебя внешний вид? Разве это воротник? Видишь, какой у него цвет?

— Синий, — недоуменно ответил Токарев, косясь на свой воротник.

— То-то что синий. А вдруг получишь увольнительную в город. Захочешь с девушкой познакомиться. Не тут-то было! Глянет она на твой синий воротник и сразу определит, что ты салажонок. По воротнику поймет. У бывалого моряка воротник выцвел, не синий, а голубой. Знаешь что: постирай его в воде с содой — и он превратится в голубой.

Чуткий на ухо боцман подошел к ним и сердито зашевелил усами:

— Балаболка же ты, Степан. Чему учишь молодого матроса? Нет чтобы рассказать ему о рулевом устройстве да показать…

Дюжев рассмеялся и отошел от них. Не знаешь ты, боцман, что у него сегодня преотличное настроение, хочется озоровать, петь песни, а не рассказывать про штуртросы, румпель и тому подобное.

Подойдя к комендору носового орудия Пушкареву, мрачно смотревшему на море, он с невинным видом спросил:

— Скажи-ка, пожалуйста, уважаемый комендор, почему о хорошем сапожнике можно сказать, что он работает, как артист, а об артисте не скажешь, что поет, как сапожник?

Пушка рев посмотрел на него исподлобья и спокойно проговорил:

— Пошел к чертям.

Дюжев изумился:

— Кажись, вы малость пришибленный. Когда это произошло?

Комендор повернулся к нему спиной.

Дюжев с оскорбленным видом пожал плечами и стал спускаться в кубрик. Здесь играли в домино.

Дюжев подсел к коку, державшему перед собой книгу.

— Что, Кирилл, задумался! И не замечаешь, что книгу раскрыл вверх тормашками. Или каша подгорела?..

Наливайко невесело улыбнулся.

— Не в каше дело. Понимаешь, Степа, опять промашку дал, и все из-за своей стеснительности.

— А почему я не знаю об этом?

— Вчера это произошло. Иду по берегу с мешком продуктов за плечами и вдруг вижу, как будто знакомая девушка. Невысокая, кругленькая, как орешек. Она, думаю, моя севастопольская зазнобушка. Ты должен помнить ее.

— Помню. Носы у вас одинаковые, курносые.

— Вот, вот. Пока я раздумывал, девушка исчезла за углом дома. Хотел побежать за ней, да с двухпудовым мешком не больно побежишь. А оставить мешок не решился. Девушку догнать догнал бы, а к мешку тем временем ноги могли бы приделать.

— Окликнуть ее следовало.

— Постеснялся. А вдруг не она…

— Ну и что из того? Тюфяк же ты, Кирилл!

— Стесняюсь с другими. Только с одной и был посмелее. Забывать было начал ее, а со вчерашнего дня вновь вижу ее перед собой. Ругаю теперь себя, почему волынил тогда, когда пришлись друг другу по душе. Расписались бы — и делу конец. Поехала бы к моим родителям за Волгу как законная жена, а война кончилась бы — и я к ней. Стеснялся предложить ей пойти в загс…

— Ой, тюфяк…

Матрос Бабаев стучал костяшками домино и ворчал:

— Зачем медяшку драить? На войне не до чистоплюйства. Война и чистота — вместе не живут.

— Служба, браток, — с убеждением заявил акустик Румянцев. — Дома ты как хочешь, а на флоте как велят. И брось обсуждать распоряжение командира, а то попросим списать с корабля.

— За что? — поднял тот брови.

— За то, что морскую службу не знаешь.

Наливайко вздохнул:

— Мне каждый день надо стирать. В моем камбузе не развернешься, обязательно чем-нибудь плеснет. После войны я, пожалуй, смогу выступать в цирке. Стоя на натянутом канате, буду разжигать примус, жарить яичницу и кипятить чай. Это куда легче, чем разжигать примус, когда катер танцует на волнах.

Дюжев хлопнул его по плечу:

— Верно, Кирилл. Ты кок-виртуоз. Ответь только на вопрос: почему жареная рыба в воде выглядит хуже, чем в масле?

Глаза-пуговички Наливайко непонимающе уставились на рулевого. Но Наливайко быстро сообразил, что Степан по своей привычке собирается разыграть его, и сам перешел в атаку:

— Вопрос нетрудный, отвечу. Только сначала ответь ты на мой вопрос.

— Валяй, Кирюша.

— Сильна водка, человека с ног валит. Но что сильнее водки и всего прочего?

Дюжев пренебрежительно усмехнулся:

— Детский вопрос. Сон, конечно.

— А что сильнее сна?

— Есть и сильнее? — поразился Дюжев.

— Есть, стало быть.

Дюжев растерянно развел руками:

— Не знаю. Скажи.

— Злая жена.

— Это почему же?

— Злая жена спать не дает.

Дюжев расхохотался.

— Здорово, Кирюша! Запомним. Обвел ты меня.

— Запомни, Степа. А то скоро женатиком будешь, знать это надо. Вдруг твоя Надя…

— Она не такая жена будет.

— Девки все хороши, а откуда, скажи на милость, злые жены появляются?

— Цыц на тебя, — с притворным испугом замахал на него Дюжев.

Стемнело. Катер малым ходом ходил в заданном квадрате.

Новосельцев поднялся на мостик и сменил помощника.

— Отдыхайте пока, — сказал он. — Не забудьте, кстати, побриться.

Помощник удивленно глянул на командира, машинально потрогал щеку и, ощутив щетину, пробормотал:

— Надо же.

Вторая ночь прошла так же спокойно, как и первая, если не считать болтанки, которая всех утомила.

В полдень катер вернулся на базу. А через два часа Новосельцева вызвали в штаб.

— Будете сопровождать транспорт в Туапсе, — заявил Корягин будничным голосом и чуть приподнял полусонные веки. — Оттуда отконвоируете транспорт с грузом.