Георгий Косарев - Сердце прощает Страница 20

И вот когда отряд партизан подготовился к своему выходу, Люба открыласвою тайну матери.

— Нет, ты никуда не пойдешь и будешь только со мной, — резковозразила она. — Я боюсь за тебя, ты еще не знаешь по-настоящему жизнь...

Люба была поражена таким непредвиденным возражением матери, она неподозревала, что ее уход в отряд так сильно огорчит мать. Люба растерянноуставилась на мать и не знала, как поступить. В ее сознании забушеваливзволнованные чувства: «Остаться с матерью — значит, расстаться с любимымчеловеком, и, может быть, надолго. Как быть? Что же делать?..»

Васильев, удивленный словами Марфы, резко упрекнул ее за это. ОднакоМарфа оставалась непреклонной и, словно подозревая сговор Кузьмы и Любы,ехидно возразила:

— И ты, Кузьма Иванович, заодно с дочкой? Вот уж не ожидала от тебятакой благодарности.

Васильев с досады пожал плечами.

— Что ты говоришь, мама, как тебе не стыдно? — закричала Люба.

«Пустить ее в лес! Такая молоденькая и неопытная! Глухие ночи! Да какже это можно? Мало ли что может произойти! Потом она же сама и будет меняпроклинать», — беспокойно мелькали мысли.

— Нет, как я сказала, так и будет, — в ответ на упреки дочерирешительно произнесла она.

Васильев подумал: «Какое глупое упорство! Ну, ничего, пусть остаетсяЛюба на месте, она нужна нам будет и здесь, для связи».

Люба долго еще спорила с матерью, доказывала ее неправоту, настаивалана своем уходе с отрядом, но все это не помогло, — Марфа стояла на своем.

Васильев почувствовал какую-то невыносимую тяжесть на сердце. Онсвернул цигарку, вышел на улицу и, пройдя в сад, присел на бревно. Высоков небе одна за другой вспыхивали звезды. Кое-где слышался тихий говор.Время тянулось медленно. Кузьма взглянул на часы, закурил.

В доме у Марфы дважды хлопнула дверь. Послышались легкие шаги. Кто-топрошел в направлении сада и остановился возле тына. Потом прозвучалумоляющий голос:

— Ну что же мне делать, скажи?

Это в отчаянии спрашивала Люба Виктора. Кузьма Иванович решил невыдавать своего присутствия.

— Ну как же мне быть? — снова спросила Люба.

Голос Виктора звучал глуховато:

— Все матери одинаковые, не хотят отпускать детей от себя, как птицысвоих птенцов, до тех пор, пока они не научатся летать. Так, наверное, идолжно быть. А мы-то уже не птенцы. Если все так будут поступать, что жетогда будет? Нет, Люба, на это не надо обращать внимания, нужна твердость.Бросай все и пойдем с нами.

На какое-то мгновение разговор стих. Вероятно, Люба раздумывала.Потом снова зазвучал ее озабоченный голос:

— Мать не переживет этого. Когда она проводила папу на фронт,несколько дней была как не своя. Только ты не подумай, что я боюсь идти свами.

— Ничего я об этом не думаю. Мне-то тоже будет трудно.

— Трудно?

— Ну да, без тебя.

— Это правда, Витя?

— Ты еще спрашиваешь! — удивился Виктор.

— А мне без тебя страшно оставаться.

— Нонка тоже здесь остается.

— У нее ветер в голове, да и отец ее пошел уже работать в районнуюсельхозуправу ветеринаром.

— Ты будешь помнить обо мне? — спросил Виктор.

— Помнить, этого мало, мне хочется постоянно видеть тебя...

Следующих слов Васильев не смог разобрать. Резко хрустнул тын, и всестихло. Он посмотрел на часы:

— Ну что ж, пора и трогаться.

Он еще раз закурил, прошелся по саду, вернулся к молодым людям и тихосказал:

— Пошли, дружок.

— Иду, иду, — отозвался Виктор.

Тихо, незаметно подошли Валя, Сергей Горбунов, потом Боря Простудин.

— Наши все вышли, все готово, — тихо сказал Горбунов.

— Сейчас тронемся и мы, — ответил Васильев.

Валя, заслышав тихий шепот Виктора и Любы, словно с досады,недовольно упрекнула:

— Витя, сколько можно тебя ждать, пошли! — У Любы под ложечкой так изащемило от этих повелительных колючих слов подружки.

Пропели ночную зорю петухи. Звонко дзинькали спадающие с крыш крупныекапли воды. Кузьма Иванович вбежал в дом, крепко пожал руку Марфе.

— Большое вам спасибо за все, за приют, за вашу душевную доброту.

— Да что вы, Кузьма Иванович, если что было не так, не взыщите, —ответила Марфа. — Не забывайте нас, в любое время дня и ночи наш домвсегда будет открыт для вас...

— Мы еще встретимся с вами, отпразднуем победу, — ответил КузьмаИванович и перекинул за плечо вещевой мешок. Уже в переулке он уловилпоследние слова Виктора.

— До скорой встречи, Люба...

Глава одиннадцатая

Далеко на востоке все заметнее розовели облака. Ветер подхватывалпрошлогодние сухие листья и гнал по влажной весенней земле. Марфапоправила платок на голове, подобрала под него выбившиеся волосы иприслушалась к неровному урчанью моторов, нараставшему откуда-то издалека.Перекинув за плечо вязанку хвороста, она торопливо зашагала в село. Уже наулице ее догнали тупорылые машины с фашистскими солдатами. Они промчалисьмимо, обдав ее дорожной грязью. Вбежав в дом, Марфа закричала, будтовот-вот, сию минуту, должна была разразиться какая-то страшная беда:

— Немцы приехали!

Люба испуганно взглянула на мать. Потом сняла со стула платье иподала ей.

— Переоденься, мама, ты же вся мокрая.

А тем временем на улице села уже оживленно и громко галдели,хохотали, тяжело топали чужие солдаты в серо-зеленых шинелях. На дорогах,за околицей были выставлены часовые, на столбах и на стенах многих избпоявились отпечатанные крупным шрифтом объявления. «Всем немедленно сдатьоружие. За неподчинение — расстрел!» — гласили одни из них. В другихпредлагалось: «Всем бывшим военнослужащим Красной Армии встать на учет, занеповиновение — расстрел!» Расстрелом грозили за все: за слушание радио,за появление на улице в ночное время, за неподчинение местнойадминистрации, за укрывательство партизан, за несдачу продовольствия...

Прошел час, другой. Село притихло. Никто из жителей не появлялся наулице. Никто не нес сдавать оружие. Не шли и застрявшие в деревнеокруженцы.

И тогда фашисты приступили к действиям. Из дома в дом шли они,подвергая каждый тщательному обыску. Искали в первую очередь местныхкоммунистов, воинов Красной Армии. Во время обыска забирали ценные вещи,хлеб, уводили скот.

К полудню в полицейское управление были доставлены шестеро мужчин, укоторых не оказалось на руках никаких документов. В тот же день их увезлииз деревни. Среди этих шестерых трое были окруженцы, которые не пожелалиуйти с Васильевым.

В дом Зерновых ввалились сразу четыре немца — лейтенант, унтер-офицери два солдата. Они осмотрели одну, затем вторую половину избы, чулан,произвели обыск, но ничего подозрительного не обнаружили.

— Где постоялец? — грубо спросил Марфу сопровождавший немцев старостаЯков Буробин. Его водянистые глаза беспокойно бегали из стороны в сторонуи боялись встретиться с взглядом Марфы.

— Я не знаю, — ответила Марфа, — он еще два дня тому назад ушел издому и не вернулся.

— То был супруг фрау? — спросил пожилой унтер-офицер с нездоровымжелтым лицом.

Марфа пожала плечами, но вынырнувший откуда-то Цыганюк быстроответил:

— Нет, это лейтенант Красной Армии, сейчас партизан.

На рукаве теплого пиджака у Цыганюка красовалась новенькая желтаяповязка полицая.

— Лейтенант? Партизан?! — удивленно произнес молодой белокурый офицери перевел взгляд на Любу, которая стояла в сторонке рядом с Коленькой. Онсмотрел на нее, то ли подозревая ее в чем-то, то ли что-то припоминая.

Потом, встретившись с Любиным взглядом, немецкий лейтенант, казалось,чем-то был поражен: «Что это такое! Где же я видел это лицо? Оно чертовскикрасиво! Клянусь богом, оно бесподобно!» Лейтенант сощурил глаза и, словноперелистывая страницы знакомой ему книги, принялся рыться в своей памяти.«Марта, дочь лавочника! — мелькнуло в его сознании. — Нет, что я, чепуха!Никакого сходства, только, пожалуй, губы... Но у Мартыбесстыдно-ненасытные глаза. А эта вот, — бросив вновь взгляд на Любу, —настоящий ангел. Да, вспомнил, у нее есть в чем-то сходство с Кларой. Но ита, кажется, не могла бы тягаться с красотой этой девушки. Как жаль, что явстретил ее не там, а здесь, в этой неприятной глуши».

Люба не выдержала развязного взгляда офицера и опустила глаза. Онакрепко обхватила прижавшегося к ней Коленьку и отвернулась в сторону.Лейтенант еле заметно улыбнулся и, словно любуясь, сказал:

— Вы есть настоящая красавица.

Староста Яков и полицай Цыганюк недоуменно смотрели на все, чтопроисходило в доме Марфы. Лишь два фашистских солдата, не обращая ни начто внимания, продолжали еще рыться среди домашней утвари и скрупулезнолистали школьные учебники. Лейтенант заговорил снова:

— Меня зовут Франц, фамилия Штимм, — отрекомендовался Любе офицер, —а как вас зовут?