Владимир Першанин - «Штрафники, в огонь!» Штурмовая рота (сборник) Страница 20

Командиром Риккерт был умелым. И самое главное – думающим. Вот этого многим не хватало. Сколько людей наш прежний ротный Черкасов, по пьянке, бездумно выполняя приказы, в лобовых атаках погубил? Конечно, за невыполнение сам бы пошел под трибунал. Но Черкасов о солдатских судьбах не слишком переживал. Так его комбат воспитывал, а комбат – высшее начальство. Таки шло по цепочке: от маршалов до капитанов. Риккерт военный опыт приобрел быстро. К людям относился с пониманием и перед командиром батальона не тянулся. С достоинством держался. Мы догадывались, ясно видно было, что комбат его не слишком жаловал. Кому самостоятельные и думающие подчиненные нравятся! Ротный часто советовался с Шишкиным, Абдуловым и бывалыми рассудительными солдатами.

Знал я, что Вадим Викторович болезненно относился к нашим обычным атакам «в лоб», когда рвались, выполняя приказ, очертя голову, и откатывались, половину людей оставляя на поле. Комбат, тот другого поля ягода. Вылупит глаза, орет:

– Чего ты мне фигли-мигли закручиваешь? Про Суворова слыхал?

Риккерт только губы кусал. Тактику и боевой опыт нашего прославленного полководца он знал куда лучше, чем комбат. Но менялись времена, и «штык-молодец» уже не срабатывал.

Если говорить про моих командиров и однополчан, то скажу, что в восьмой роте подобрался крепкий состав. Только идиоты могли оскорблять за спиной старшего лейтенанта. Да и то, материли не его, а собачью жизнь в мерзлых окопах и безнадежное будущее. Большинство Риккерта уважали. Комбат, как я говорил, нашего ротного не жаловал. Старший лейтенант ему задницу не лизал и при всей своей интеллигентности мог ответить резко, не слишком заботясь о последствиях. А приказы выполнял, проявляя смекалку и решительность.

Бывало, самовольно посылал подготовленных бойцов с флангов. Договаривался с батареей, которая обеспечивала артподготовку, чтобы те не мешали, били по нужным целям. Это давало результаты. Риккерта приметили в штабе полка, и он вскоре получил капитана. Но из-за отца-эстонца в должности его не слишком двигали.

Добавлю еще, что Риккерт раненых на поле боя никогда не оставлял. Да и погибших старались похоронить сами. Далеко не везде так было. Я не числился в штате восьмой роты, но как прикипел к ребятам, так и старался держаться к ним поближе. Тем более моя «специальность» давала мне известную свободу. Комбат требовал количества. А снайперы давали результаты даже в глухой обороне. С нашим участием сводки выглядели более солидно.

В штабах полков, дивизий строчки «уничтожено столько-то солдат и офицеров противника» принимали с удовольствием. Эти цифры шли дальше по инстанциям. Снайперские вроде не слишком приметные результаты давали за неделю ощутимые цифры. Плюс сводки артиллеристов и пулеметчиков показывали, что немцы несут реальные потери. Хотя врали безбожно. Мне нередко не засчитывали наверняка уничтоженного фрица, а в сводке наверх он входил в счет. А минометы или пушки? Там вообще порой трудно разобрать, куда, в кого попали. Загорелось или взорвалось что-то в траншеях или ближнем тылу, расписывают и склады уничтоженные, и орудия, и столько-то солдат противника убито и ранено. Будто кто-то лез в тыл и считал. Впрочем, этим враньем во всех войнах грешили.

Вспоминается короткий анекдот про нашего великого полководца Александра Васильевича Суворова. Докладывают ему после успешного сражения количество уничтоженных вражеских солдат и офицеров.

– Восемь тысяч побили, ваше сиятельство. Что государыне отписывать будем?

Суворов, подумав, отвечает:

Погиб Петро Макуха. Дней через пять после того, как мы «сняли» артиллерийского наблюдателя. Подвела его привычка суетиться и высовываться, от которой он так и не сумел избавиться. Полк по причине жуткой распутицы, а может, из-за больших людских потерь, продолжал стоять в обороне. Вязкий чернозем налипал на сапоги огромными комьями. Пока добирались до места засады, и маскировки не требовалось. Лежали грязные с ног до головы.

На этот раз нашей зоной «охоты» была территория напротив седьмой роты, на стыке со вторым батальоном. Как и любой стык между подразделениями, он был укреплен сильнее, чем остальные места. Врывшись в гряду плоских холмов, стояла хорошо замаскированная батарея легких трехдюймовых «полковушек», несколько минометов, а сквозь брустверы торчали стволы противотанковых ружей. Было здесь побольше и пулеметов. Поэтому немцы тревожили седьмую роту чаще, стараясь выбивать не только личный состав, но и уничтожать вооружение.

Комбат дал задание нам лично. С утра он был в хорошем настроении. Может, потому, что наладились отношения с молоденькой телефонисткой Людой, которая последнее время отталкивала его. Надоело быть ППЖ – походно-полевой женой. А у комбата семья в Липецке и двое взрослых сыновей. Историю Люды я знал. Она встречалась с таким же молодым взводным лейтенантом, и, по слухам, отношения у них были серьезные. Но комбат, которому приглянулась Люда, со скандалом забрал ее в батальон. Лейтенанта вскоре тяжело ранило, его отправили в тыл, а комбат, изображая влюбленного (может, и правда влюбился), прибрал к рукам молодую девчонку, годившуюся ему в дочки. Многие окончательно перестали уважать Орлова.

– Какой он к хренам орел! – плевался его ровесник, новый старшина из «старичков». – На свежатинку потянуло.

И добавлял заковыристое ругательство.

А в тот мартовский день Орлов, сверкая тремя начищенными орденами, инструктировал нас с Макухой, обращаясь ко мне:

– Ты, Першанин, наведи там шороху. Постарайся офицерика подстеречь, а то они шибко гордые. Пушка у них «собака», тоже вредная сволочь. Если одного-двух из прислуги положишь, заткнутся гады.

Мимо нас, не поворачивая головы, прошла телефонистка Люда. В новенькой гимнастерке, хорошо сшитой узкой юбке, перетянутой офицерским ремнем, хромовых сапожках. Я проводил ее взглядом. Хорошо, сучка, устроилась! Напоена, накормлена, в тепле. А про своего лейтенанта, который то ли жив, то ли нет, наверняка забыла.

– Понял, сержант?

– Так точно, товарищ майор.

И поплюхали мы смотреть будущую позицию. Командир седьмой роты, не любивший снайперов, сразу предупредил:

– Выбирайте нору не ближе, чем за двести метров от траншеи. Мне после вашей пальбы только артиллерийского обстрела не хватало.

– До фрицев и четырехсот метров не будет, – возразил я. – В траншею, что ли, к ним лезть?

– Вот и подбирайся поближе. А то ночью отсыпаетесь, днем дрыхнете в укрытии. Пальнете, куда попало, и работа закончена.

– Быстро вы, товарищ капитан, наших сгоревших ребят забыли. Тех, под танком, – угрюмо напомнил я.

– Ты меня не учи!

Ротный-семь был в звании капитана, и я знал, что в случае чего именно он будет заменять комбата. Уже и замашек набрался. Ждет не дождется, когда Орлова на повышение уберут или ранят. А может, убьют… Ему, ротному, под носом у немцев тоже воевать надоело. В одной траншее с бойцами. Сколько их, ротных, гробится! А комбат – это уже фигура. И лоб под пули необязательно подставлять.

Пораньше поужинав и выпив по кружке горячего чая, мы с Петром пошли спать. А часа в четыре утра, хлебнув на дорогу кипятку, отправились на позиции. Место я уже вчера выбрал.

Полоса кустарника, изрытая воронками. Правда, сверху никакой защиты, зато шагов восемьдесят пространства, где можно переползать с места на место. До ротных траншей метров сто шестьдесят, до немцев – двести с небольшим. Близко! Если заметят, не уйти. Меня больше бы устроил разбитый блиндаж, метрах в сорока за спиной и многочисленные глубокие воронки вокруг него (запасные укрытия). Но капитан, догадываясь о моих мыслях, предупредил:

– В блиндаж не лезьте! Там наблюдательный пункт.

Ну и черт с тобой! Выбрали мы с Макухой две воронки. Немного углубили, вырыли между ними лаз. Кусты, посеченные осколками и пулями, сдвинули потеснее. Набросали жухлой прошлогодней травы. Оборудовали запасной окоп в двух десятках метров. Подрыли углом переднюю стенку, чтобы небольшой козырек иметь. Все равно понимаю, укрытие слабое, да еще под самым носом у фрицев. Если засекут и начнут мины кидать – хана! Одно спасение – затаиться и не двигаться. Ну, а уж после выстрела, если не в запасной окоп, так в блиндаж придется нырять. Но туда по плешине ползти, под пулеметным огнем.

В блиндаж я ночью все же сползал. Брешет капитан, нет там никакого наблюдательного пункта. Стоит вода, не меньше чем по пояс, густо тянет мертвечиной, которая перебивает все остальные запахи: гнили, тухлой воды. Пристроиться здесь можно. На выходе, между расколотыми плитами. Но ссориться с ротным не хочу, и так полсотни метров отвоевал. А если к рассвету и правда наблюдателей пришлет, скандала не избежать.

Незаметно рассвело. Немцы под боком. Увеличенное вчетверо оптическим прицелом лицо немца смотрело, казалось, прямо на меня. Рядом винтовка. Неподалеку еще двое. Пулеметчик с легким пулеметом «дрейзе». Не стреляют. Слишком близко позиции. Ну и мы подождем. Появится поблизости снайпер или наблюдатель с оптикой – точно приметит. Торопиться нам ни к чему. Даже если хорошая цель с утра подвернется, весь день мы в этих воронках не продержимся. Высыпят десятка два 50-миллиметровых мин, расстояние плевое, а взрываются они едва земли коснутся. Предупредил я в очередной раз Макуху: