Николай Асанов - Катастрофа отменяется Страница 20

Чердынцев ничего не ответил (не нашелся, что ли, подумал он про себя), просто поднял рюмку.

Кофе оказался отличным. Она заметила, с какой жадностью он пил, и похвалилась:

— Салим умеет заваривать только чай. Мы с ним разделили обязанности. Теперь вы каждое утро — а если пожелаете, то и по вечерам — будете получать чашку или две отличного кофе.

— Лучше две! — улыбнулся он.

— Пожалуйста!

Она снова вышла и вернулась с кофейником. Чердынцев спросил:

— А Каракозов и Ковалев получили кофе?

— О них позаботился Салим, — небрежно ответила она.

Сейчас, отдыхая, он мог сколько угодно рассматривать Волошину. А она делала вид, что не замечает его изучающего взгляда. Так было удобнее обоим.

Она не переменила свой скромный наряд — черная юбка и закрытая кофта — и носила его как прозодежду. Вероятно, торжественность момента, трагичность положения сделали ее серьезнее. И хотя она по-прежнему держалась с Чердынцевым вызывающе, он понимал, что на его помощников эта женщина производила совсем иное впечатление. Они-то не знали ее так, как знал Чердынцев.

Краску на глаза она больше не накладывала, только губы подкрашивала, но и то выбрала какую-то блеклую помаду. Это подчеркивало ее серьезность. Она свободно меняла позу, тут помогала спортивная фигура, каждый поворот по-новому показывал ее прелесть. Конечно же, Волошина умела воспользоваться природными достоинствами, не очень, кстати сказать, скрывая и свои недостатки. Вот она закурила, и Чердынцев отметил, что курильщик она заправский, даже пальцы на правой руке — указательный и средний — пожелтели от никотина. И рюмку коньяку, которую она еще не выпила, держала так, словно с детства пила вместе с мужчинами. Потянулась к бутылке, налила рюмку Чердынцева, капризно спросила: «А что же вы?» — и подала ему. Пришлось взять — неудобно же отказываться, когда женщина настаивает. А тем временем ее пальцы коснулись его руки, и Чердынцев не мог не признать — его словно ударило током. Впрочем, это бывает и от той жизненной силы, которой наполнен человек…

Он снова поднял рюмку на уровень глаз, не чокаясь, лишь приглашая ее выпить, но она поскучнела, глаза ее были устремлены в окно. Поворачивая рюмку меж пальцев, она спросила:

— А когда нас затопит?

— Типун вам на язык! — сердито сказал он. — Вы бы хоть представили себе, что произойдет в других местах, если затопит нашу станцию! На рудниках около трехсот человек и среди них полсотни детей. В Ташбае больше полутора тысяч жителей! Вы бы еще спросили: а когда сорвет завал? Людоедка вы!

— О, я просто надеялась, что вы будете спасать меня… Но если это так опасно, я не настаиваю…

«Никогда нельзя понять, говорит ли она серьезно или шутит. Но ее шутки подобны юмору висельника!»

Он невольно отстранился от нее и перевел глаза на окно, куда она так нетерпеливо смотрела.

Всю нижнюю часть ледника уже залила вода. Он подумал: «Я не рассчитал, что ледник будет так быстро таять. Вот откуда такая ошибка в предполагаемой прибыли воды!» Не успел он подсчитать, насколько скажется эта дополнительная прибыль воды на общем уровне, как откуда-то издалека послышался пушечный залп. Волошина воскликнула:

— У вас здесь есть даже айсберги! А вы не хотели, чтобы я приезжала сюда!

В голосе ее было очаровательное легкомыслие, которое так хорошо при застольной беседе. Но когда он увидел то, что Волошина назвала айсбергом, у него прошел мороз по коже. Нижняя часть ледника оторвалась и теперь всплывала на поверхность озера ледяными горами…

Он бросился к окну.

Пушечные залпы звучали все громче. Самая подвижная часть ледника, вырвавшаяся из-под морены в ущелье, когда-то покрытая трещинами и озерцами воды, теперь затопленная новым морем, высвобождалась от давления и выходила на поверхность. Каждая льдина отрывалась с оглушительным гулом, словно где-то внизу под ними были заложены мины, и теперь они взрывались одна за другой почти с равными промежутками времени.

Он смотрел на взрывающийся ледник, который действительно шел айсбергами по синему морю. Льдины выныривали, иная с таким грузом каменной морены, что тут же переворачивалась, камни с грохотом осыпались, и, являя всю геологическую подошву ледника, всплывали их подножия. Эта канонада, этот фонтанирующий лед создавали бурное волнение, и неизвестно было, когда и как оно прекратится…

Он выскочил из комнаты, бросив поднявшейся Волошиной: «Я сейчас вернусь!» — пробежал на рацию и крикнул Галанину:

— Радируйте Коржову! Эвакуацию детей задержать до завтра! Станция закрыта ледяным полем! — И объяснил: — Он собирался отправить ребятишек с рудника на плотах! Вряд ли плоты проберутся среди льдин…

Когда он вернулся к себе, Волошиной уже не было. За стенкой, в столовой, слышались взволнованные голоса. С ледника вернулся Милованов и рассказывал о своих переживаниях. Каракозов, Ковалев и Волошина перебивали его — у них тоже было чем поделиться, — шел суматошный разговор, когда главное теряется за мелочами, случайная неудача приобретает характер беды.

Чердынцев вошел в столовую, и все сразу притихли.

Салим, вместо того чтобы подавать обед, сидел на корточках у стены: нарушение порядка. Милованов еще не переоделся: тоже нарушение.

Чердынцев сухо сказал:

— Продолжайте!

Салим вскочил и начал накрывать на стол. Как видно, ему хотелось дослушать.

— Ледник ускорил движение! — выпалил Милованов и уставился круглыми глазами, на Чердынцева.

— Ну и что же? — холодно спросил Чердынцев.

— Но, Александр Николаевич, если он упадет в озеро…

— Все, что могло «упасть» в озеро, уже там! Оторвались только подтаявшие языки ледника. Само тело ледника такой толщины, что ни потрескаться, ни всплыть оно не может. Насколько убыстрилось движение льда?

— Полтора метра в истекшие сутки! — Глаза у Милованова оставались по-прежнему округленными, но речь стала спокойнее.

— Эта подвижка и выдавила льдины на поверхность. Теперь ледник успокоится.

— Ваши бы речи да богу в уши! — произнесла Волошина. И сухо добавила: — Не люблю чересчур спокойных людей…

— Есть спокойствие знания и беспокойство от незнания. Тамаре Константиновне естественно бояться незнакомых обстоятельств и условий. А вам, Милованов, стоило бы вернуться к себе и перечитать работы Федченко. Впрочем, сначала садитесь обедать.

Волошина недовольно смотрела, как все начали рассаживаться. Вероятно, она ждала взрыва гнева, — во всяком случае, обижалась на Чердынцева за то, что он в чем-то обманул ее. Чердынцев хранил безразличное молчание: это была его месть. Пусть думает о нем, что хочет, он не желает обижать детей. Проступки маленьких не должны вызывать гнев у взрослых.

Милованов вдруг вспомнил, что садится за стол в рабочем костюме, торопливо выскочил в свою комнату. Вернулся в пиджаке и даже при галстуке. Чердынцев довольно громко хмыкнул и принялся за суп.

Обедали молча. Волошина вздрагивала при каждом новом залпе за окном. Льдины еще всплывали, но это были уже мелкие, размятые подвижкой ледника обломки.

После обеда все разошлись по своим комнатам. Даже Волошина не стала никого удерживать, хотя и скучала без собеседника. Чердынцев послушал, как она бродит у себя в комнате от окна к двери, как подолгу стоит на одном месте, видимо, разглядывая ледяное поле за окном. Он снова обул горные башмаки, надел штурмовку и направился на ледник: сводку Милованова стоило проверить.

Озеро еще увеличилось. Теперь оно плескалось внизу, всползая на ледник и упираясь в крутизну скалы, на которой стояла станция. Оно уже начало дышать. Как и на всяком большом водном пространстве, на нем теперь образовывались местные ветры — бризы, только дули они в одном направлении — с берега на озеро, так холодна была вода, собравшаяся из многочисленных горных рек и речек. Оно все еще было лишь скоплением воды, почти дистиллированной, в которой не может быть жизни, но, как знать, может быть, в эти мгновения в нем уже зарождается жизнь? Илистые выносы из рек распространяются где-то в верхнем течении, на залитых альпийских лугах уже может кормиться рыба, пришедшая из рек, может быть, в эту самую минуту зарождается живой мир планктона, точно так же, как это было в давние геологические времена, когда с неба все падала и падала вода на остывающую землю, заполняя все впадины, образуя первые реки и озера, а потом и моря.

Чердынцев шел и шел, постукивая ледорубом, прорубая кое-где новые ступеньки, потому что ледник, сдвинувшись на полтора метра вниз, разорвал все ранее пробитые тропы, и теперь приходилось прорубать их снова. Отметки показывали, что Милованов прав: подвижка еще продолжалась, но уже значительно медленнее. Оснований для страха, как и предполагал Чердынцев, не было.