Иван Стариков - Судьба офицера. Книга 2 - Милосердие Страница 20

— Варвара! — крикнул Негородний.

Людмила и Андрей, потрясенные новостью, повернулись к Гордею, который все время стоял позади них у самой двери, но его уже не было.

— Значит, у нее дочка сиротой осталась? — почти простонала Люда.

Негородний укорил землячку:

— Что ты, Варя, наделала! Здесь никто, кроме меня, об этом не знал. Хотел же тебе, Андрей, сказать на всякий случай, да не успел. Ах, как нехорошо вышло!

— Да что получилось-то? — Растерянная Варвара поглядывала на всех присутствующих, не понимая своей вины.

— Наш главный врач, — объяснил Андрей Варваре, — полковник Гордей Михайлович, любил Татьяну Павловну. Уехала она от него…

— Ой, и впрямь вышло нехорошо… Но ведь я ж ненароком!

Федос Иванович выждал, пока все умолкнут, произнес успокоительно:

— Чего завели такую секретность? Девочка выросла. Там такая писаная красавица! И не знает, что у нее есть отец. И отец не знает о ней ничего. Житейские дела… А вы завели военные тайны. Надо немедля все рассекретить, пусть знают друг о друге.

— Ну, так это же совсем другой вопрос! — обрадованно воскликнул Оленич. — Мне есть смысл ехать туда… Все дороги ведут к вам, словно в Рим.

Людмила потянула его за рукав и прошептала:

— Пойдем, Андрей, пусть они о своем поговорят…

В коридоре она спросила, задыхаясь от своего вопроса:

— Неужели поедешь? — И тут же сама себе ответила, как выдохнула свою затаенную боль. — Поедешь! Тебя не остановишь ничем…

Он не успел ей ответить: она сорвалась и побежала по коридору, потом скрылась в своей сестринской палате.

15

К знакомству, перешедшему в любовный роман с Таней Рощук, Гордей Криницкий относился не слишком серьезно, казалось, эта связь долго не могла продолжаться, и мысль о браке даже в голову не приходила. Но девушка ему по-настоящему нравилась, была в ней какая-то загадка, которая привлекала и подогревала интерес. И еще одно, что вызывало любопытство, — цельность натуры, присущая и самим Криницким. Вроде появилась какая-то дальняя родственница…

А началось все с того первого дня открытых дверей в госпитале, с четверга, когда учебные заведения города решили взять шефство над инвалидами войны, прислали юношей и девушек, чтобы хоть чем-то помочь, чуть-чуть облегчить существование искалеченным людям. Учительница из первой средней школы привела группу учеников и распределила по палатам, а в сорок восьмую, где обитал лейтенант Негородний, ребят не хватило. Тогда Татьяна Павловна решила, что на некоторое время возьмет нагрузку на себя.

Как потом выяснилось, она вначале рассказала инвалиду о городе, где находился госпиталь, о горах Карпатских, о реке Днестр, о бандеровщине и о смерти товарища Сталина, об общем по всей стране голоде. Картина вырисовывалась не совсем радостная, но офицер требовал правды, и Татьяна Павловна с горечью про себя отмечала, что эта правда — не бальзам для больного человека. Потом он попросил написать письмо от него в родное село, чтобы узнать, как живут его земляки и какие послевоенные беды свалились на них.

— Неужели они бедствуют и голодают? — тихо, с болью в голосе спросил Негородний и, не дожидаясь ответа, продолжал: — А какие места богатые у нас! И земли родят хорошую пшеничку, и овцам да птицам простор, и море у нас рыбное! Не должно бы быть голодухи…

Гордей Михайлович, обходя больных, зашел и в сорок восьмую палату.

— О, к нам зашел наш главный! — сразу же воскликнул Петр.

Со стула поднялась довольно высокая, стройная молодая женщина лет двадцати пяти. На Гордея Михайловича глянули большие глаза, лихорадочно блестевшие. Голос у нее оказался тихий, вкрадчивый, подкупал искренностью:

— Помешаю вам? Я, наверное, много времени отняла? У вас ведь работа! Мне уйти?

— Ну что вы так всполошились! Сидите.

— Мне очень неловко…

— Все равно на улице начинается дождик, так что не торопитесь.

— Ой, я побегу! У меня так много работы!

Негородний приподнял голову:

— Спасибо вам, Татьяна Павловна! С вами было очень интересно! Пожалуйста, придите еще, а?

— Хорошо, хорошо. Я приду, приду обязательно, — проникновенно звучал ее голос.

Гордей Михайлович вышел с нею на улицу. Уже темнело. Накрапывал дождь.

— Разрешите вас немного проводить? — спросил Гордей Михайлович.

— Если вам позволяет время, пожалуйста.

А через несколько минут хлынул сильный дождь.

Гордей Михайлович схватил Татьяну Павловну за руку, сорвался на бег, увлекая за собою. Девушка охала, протестовала, но бежала и роняла слова:

— Да вы же совсем промокли! И зачем вы пошли! Как вы назад в таком виде вернетесь?

Потом, когда уже остановились у дома, где она жила, нерешительно промолвила:

— Мне жалко, что вы из-за меня терпите такое. Может, ко мне войдете?

Видно было, что она пригласила из вежливости, и теперь боялась, что он согласится. Но Криницкий не обратил внимания на ее смущение и пошел следом.

Жила Рощук в одной маленькой комнатке, забитой книгами и подушками. «Странно, — подумал Криницкий, — зачем подушек столько?» И спросил ее об этом напрямик»

— Это мое приданое, — равнодушно отозвалась она. — Осталось после мамы.

— Собираетесь замуж?

— Из-за подушек? — Покраснела вдруг и призналась: — Еще никого не любила и даже не дружила ни с кем… Чаю горячего выпьете?

Криницкий с удивлением разглядывал ее. Теперь, когда она переоделась за ширмой и была в одном платье, он увидел, что ноги у нее тонкие, но стройные, бедра высокие, грудь полная. Необъяснимая гармония была во всей ее фигуре. А лицо не улыбчивое, и глаза не лживые.

— Что так? Не повезло или не хотите заводить семью?

— Н-не знаю… Не поверите… — Вдруг она остро глянула ему в глаза и с каким-то отчаяньем выпалила: — Панически боюсь любви! — Отвернулась к письменному столику, склонила голову и глухо прошептала: — Извините, у меня так много работы, а я уже устала…

Гордей ушел. Но через несколько дней он встретил Таню на улице при солнечном свете. Ее красота еще больше поразила его. Но лицо Тани было очень бледным… Они разговорились, и снова он довел ее до дома. Тут же уговорились встретиться в субботу вечером возле кинотеатра. А после кино Гордей повел ее к себе, познакомил с Людой и Андреем. Таня как-то сразу вошла в семью: она всех понимала и всем нравилась. Она была хорошо образована, обо всем имела свое мнение, хотя немного меланхоличка. Но Люда и Андрей сразу заметили: Таня влюблена в Гордея. И Людмила Михайловна говорила Андрею: буду молиться богу, чтобы и он полюбил ее и обрел, наконец, семью.

Но однажды Тане стало худо, и Люда увела ее к себе в сестринскую. Они оставались там несколько часов. Позже, когда Таня ушла, Гордей допытывался у Люды, но та отмахнулась:

— Это вас, мужчин, не касается.

На том и закончился эпизод.

А вскоре Таня объявила, что дотягивает учебный год и уйдет из школы — поедет поступать в аспирантуру.

Гордей Михайлович к решению Тани отнесся довольно спокойно и только попросил написать ему, где она будет жить и как устроится. И только в тот день, когда она пришла к нему домой сама, без приглашения, и провела с ним всю ночь, он невольно подумал, что все же жалко, что она уезжает: Таня все больше нравилась ему. А в то последнее утро она была такой веселой, такой красивой: по щекам разливался румянец, возбужденный голос звучал сердечно. Глаза ее были слишком внимательны и пристальны, и нежность она проявляла так неистово, что он почувствовал: Таня прощается.

Но ушла она не простившись, как-то буднично, словно еще не раз вернется сюда.

Вначале Гордей не понимал, почему стало так смутно на душе и пустынно вокруг, вроде за стенами госпиталя и жизни нет. Но позже он вдруг поймал себя на том, что все чаще вспоминает Татьяну, а вспоминая, убеждается, что любит ее.

Гордей Михайлович уединился в своей комнате, опустился в кресло возле столика и вытащил из ящика записку Тани. Сколько раз он читал эти наспех написанные строки, каждый раз подолгу раздумывал, но оставалось тайной, почему она не объяснила свой уход?

«Милый, милый Гордей! Горько мне писать это письмо: мы больше не увидимся с тобой. Я ухожу навсегда. Встреча с тобой была для меня неожиданной: я отчаянно полюбила тебя. И смею думать, что и ты полюбил меня. И уверена, что будешь вспоминать меня всегда: я тебе отдала всю себя. Никогда никого до тебя не любила, боялась даже думать о любви, а тут как с обрыва в пропасть… Вообще-то, в жизни я ничего не видела, брела как в потемках. Спасибо, что встретился ты, посветил маленько. Хочу, чтобы ты помнил меня молодой, влюбленной и счастливой, как в то наше последнее утро. Твоя Таня».

Только теперь, узнав о смерти Тани и о существовании ее дочери, будто новыми глазами прочитал прощальную записку и вдруг понял, как беспредельно глубоко и самоотверженно любила его та загадочная женщина. Она была больна, знала, что обречена, и уехала умирать туда, где ее никто не знает и где она своей смертью никого глубоко не опечалит. «Однако какая же она! — чуть ли не застонал Гордей Михайлович, представив на миг ее тогдашнее состояние. — Но почему она не обратилась ко мне?» Вот почему она завещала ему: «Запомни меня молодой, влюбленной и счастливой!» Он почувствовал себя бесконечно виноватым и бесконечно несчастным человеком: счастье его жизни ушло навсегда. В поисках хоть малого участия и утешения зашел к Андрею в палату, сел рядом и не взял по привычке руку, чтобы проверить пульс.