Владимир Першанин - Танкист-штрафник. Вся трилогия одним томом Страница 21

Фашисты тоже смертные. Каска, шинель, а под ней очень уязвимая плоть, когда нет рядом самолетов и танков. И автоматов у них не так и много. Примерно пара на десяток стрелков. У остальных винтовки ничем не лучше наших трехлинеек. Я наблюдал это, меняя очередной диск, и не чувствовал, как раскаленный ствол обжигает пальцы. Они не побежали. Залегли, давая возможность своим гробам на колесах снова открыть огонь из пулеметов.

Полк действовал активно. Оставшиеся легкие пушки отогнали броневик и всадили снаряд в борт «Ганомату». Бронетранспортер пополз назад и вылез из зоны обстрела с задранным вверх пулеметом. Значит, пулеметчик готов! Начала отступать и пехота. Князьков хотел забрать у меня пулемет, но я заявил, что это мое штатное оружие. Хватит того, что присвоил трофейный автомат и расстрелял все магазины. Лейтенант не стал спорить и подобрал лежавшую возле убитого бойца винтовку. Снизу прибежал кто-то из танкистов. Возбужденно сообщил, что гусеницу натянули, танк на ходу. Но отступившие немцы дали возможность своим минометам снова открыть огонь. Поступил приказ уходить вверх по оврагу и там прорываться через лес.

Тяжело ранило Федю Садчикова, близкого друга, самого способного курсанта в нашей бывшей учебной роте, а теперь командира танка. Две пули угодили ему в плечо, почти напрочь оторвав правую руку. Перевязать это место было практически невозможно. Мы наскоро затянули рану пучками ваты, туго примотали руку к туловищу, но кровь продолжала идти.

Начали снова взрываться мины. Мы укладывали раненых на броню, кто мог, ковылял прочь сам, соорудили несколько носилок из винтовок, связав их ремнями и накрыв шинелями. Раненых весом полегче взваливали на плечи. Но поднять и нести человека может не каждый. Носилки из винтовок были неудобны, и раненые соскальзывали на землю. Мина рванула, свалив обоих санитаров. Раненый извивался на земле, потом пополз. А мины сыпались все гуще. Фрицы мстили за своих убитых.

Нам складывать раненых было уже некуда. В танке и так было пятеро, считая Федора Садчикова и механика-водителя с танкетки. Снаружи машину облепили еще человек пятнадцать. Прокофий гнал БТ вверх по оврагу, а я старался не глядеть на ковыляющих, ползущих бойцов, наших товарищей.

Не поверю я людям, которые, стуча себя в грудь, гордо произносят: «Мы своих не бросаем!» Значит, политрук, уводящий из-под огня остатки батальона, лейтенант Князьков, я и все остальные сделаны из другого теста? Мы оставили часть раненых, чтобы спасти живых. Сколько могли, мы оборонялись. Оставаться дальше было нельзя. У меня гремел под ногами мешок с пустыми пулеметными дисками, а в казенник «Дегтярева» я вставил последний диск. Да и боеукладка торчала пустыми гнездами.

Я оправдывался сам перед собой. Во мне было больше студенческого, юношески возвышенного, чем военного:

И комиссары в пыльных шлемахСклонятся молча надо мной…

Много лет я не рассказывал никому о том овраге и уползающих обреченных ребятах. В те часы что-то изменилось во мне. Я стал ненавидеть. И нашу невольную беспомощность, и фашистов, которые, экономя патроны, будут добивать ребят штыками, своими кинжалами со свастикой, саперными лопатками. И эта ненависть выплеснулась во мне, когда мы, соединившись с остатками полка, прорывали немецкий заслон.

Мы его прорвали. У нас не оставалось другого выхода. Князьков стрелял из пистолета прямо из командирского люка, показывая мне направление. Теперь наши танки шли впереди. Штук пять БТ и Т-26, уцелевшая бронемашина БА-10 и броневичок с пулеметом. Я всадил снаряд в немецкую тупорылую пушку и догнал очередью двоих артиллеристов. Прокофий едва не завалился в траншею, которую успели вырыть фрицы. Но с ревом выполз. Мы получили очередь в упор, смахнувшую несколько человек с брони, а я выстрелил осколочным в дальний конец траншеи, где что-то копошилось, огрызалось вспышками пулеметных очередей.

Пехота отставала, и капитан Безуглов (после гибели командира полка он исполнял его обязанности) приказал танкам задержать преследование. Мы заняли позиции, прячась между деревьями. Князьков, определив для каждого танка место, вернулся и сел за пушку. Окоченевший труп Федора мы вытащили наружу. Он умер, наверное, еще там, в овраге.

Его механик-водитель ушел с остальными, а мы почти час пропускали между танками бредущих людей. Немцы действительно пытались нас преследовать, но не слишком упорно. Так или иначе, мы оставались в кольце, а соваться в мрачный азиатский лес они не торопились. Нас обстреляли напоследок из минометов, и уже в сумерках сбросили бомбы и прострочили из пулеметов «Юнкерсы-87». Впрочем, без особого успеха. Нас укрыл лес.

Начальник разведки, капитан Безуглов, а теперь командир полка, утром после холодной с инеем ночи снова сколачивал боевую единицу, которую трудно было назвать полком. Скорее, батальон. Две сотни пехоты, две легкие трехдюймовые «полковушки», три танка и упрямый броневичок БА-20, сумевший проскочить через артиллерийский и пулеметный огонь.

Повозки были забиты тяжелоранеными. Остатки боеприпасов и еды раздали на руки. Лишнее хламье выбросили. На раненых было жутко смотреть. Медсестра с сержантскими треугольниками и санитар собирали индивидуальные пакеты, чистое белье, одеколон или спирт (кое-кто сохранил). Все пойдет на перевязки.

Полк так и остался полком, сведенным в три роты, одну батарею, разведвзвод, медвзвод и ударную силу — три танка и все тот же броневичок БА-20 с экипажем из двух человек и пулеметом. Уцелели Паша Закутный и механик-водитель Иван Войтик. Наш командир батальона, орденоносец капитан Хаустов погиб, когда вел огонь по противотанковым пушкам.

— Он разбил их две или три, — возбужденно рассказывал Паша. — Потом получил снаряд в башню. Я сам видел.

— А броня? У «тридцатьчетверок» же мощная броня.

— Мощная… — протянул кто-то и, наверное, хотел добавить, что снаряды у немцев тоже стали мощнее. Война уже три с лишним месяца идет.

Пока перевязывали раненых и рыли могилу для умерших за ночь, Паша рассказывал, как танки пытались прорвать заслон. У немцев хоть и небольшие пушки, но сильные снаряды. И пушек было достаточно. К тому же наши в спешке влетели на минное поле. Там подорвался Т-34 комбата. Он и с поврежденными гусеницами вел огонь, а потом выскочил уцелевший стрелок-радист, но немцы вели сильный пулеметный огонь и убили его.

— Леха, танки один за другим подбивали, — с горечью повторял Паша. — Мы им тоже врезали. А батальона, считай, нет.

Как бы ни спешили, но в лесу проторчали едва не полдня. Перевязывали раненых, накладывали шины на перебитые руки и ноги. Повозок и лошадей не хватало, и несколько человек отправили на их поиски. Потом двинулись дальше. Встречали небольшие группы наших бойцов, которые в основном шарахались прочь. Возможно, они боялись переодетых диверсантов, а скорее всего шли по домам. Но две группы человек по пятнадцать к нам присоединились. Это были остатки рот, которыми командовали лейтенанты. Безуглов их лично на ходу опрашивал. Рассказы были похожи один на другой, настроение подавленное. Но если быть объективным, то это выбирались к своим бойцы, которые и дальше собирались воевать. Пусть они шли под командой своих взводных командиров, но при желании могли сбежать в любой момент. Сделай несколько шагов в сторону, и ты уже в лесу, где тебя никто не найдет. Покидать свою часть они не собирались. Однако хватало людей с другим настроем.

Настроение голодных, чудом уцелевших бойцов я почувствовал на себе. Рано утром, когда я стоял на посту с пулеметом, ко мне подошел один из наших танкистов. Лет тридцати пяти, слегка рыжеватый. Говорил он со мной спокойно, рассудительно, но от его предложения мне стало не по себе. Я уже не помню в деталях тот разговор, а имени и фамилии танкиста не знал. Кажется, он был из третьей роты.

— Алексей, ты сам видишь, что творится. Сегодня нас всех перебьют. Защищать Родину — святое дело. Но нас, как скот, на бойню гонят. Из целого батальона всего три танка осталось. А людей сколько погибло? Тебе лет двадцать, неужели помирать хочешь? Кому от этого польза, что ты завтра червей кормить будешь. Командиры у нас против немецких слабые, мечутся взад-вперед и нас на смерть за собой тащат.

— Ну, и что ты предлагаешь? — вырвалось у меня. — К немцам, что ли, перебежать?

Я не решился назвать предателем человека старше себя лет на пятнадцать.

— Зачем к немцам. Уйдем в село, места я здешние знаю. Отсидимся, переждем. Там ведь одни бабы остались, им и опереться не на кого. Примут с радостью.

До меня стало доходить, что мне, комсомольцу, да еще стоящему на посту, предлагают стать дезертиром. Но как себя вести, я толком не знал. Не стрелять же в своего! А задержу, его наверняка расстреляют.

— Много вас?

— Пятеро. Ты шестым будешь. Только шум не поднимай, — спокойно продолжал рыжеватый, почувствовав что-то в моем голосе.