Уильям Сароян - Приключения Весли Джексона Страница 21

Я хотел было подойти к столу ротного, но сержант меня остановил:

– Погоди, не сейчас. Я скажу, когда он сможет тебя принять.

– Я проголодался, – сказал я. – Можно я схожу пока позавтракаю?

– Лучше подожди, – ответил сержант.

Я сел на скамейку. Немного погодя пришел Виктор и присел рядом со мной. Я рассказал ему, что случилось, а он и говорит:

– Вот сукин сын, вот ублюдок! Я пойду за тебя в караульный наряд, ты еще слишком слаб после болезни.

Но я сказал, что не позволю ему идти вместо меня. Это хорошо, говорю, что я начал так неудачно, потому что мне все равно нужно привыкать тянуть лямку, и, по-моему, чем скорей я начну, тем лучше. Все-таки Виктор спросил у сержанта, нельзя ли ему пойти в караульный наряд, потому что я только что перенес пневмонию, но сержант сказал: нет. Виктор сел на место и стал разглядывать через перила ротного командира.

– Ей-богу, я убью этого сукина сына, – сказал он.

Я засмеялся и напомнил ему, что мы с ним договорились все терпеть до конца, и тогда он сказал:

– Ну хорошо, хорошо, увидимся дома.

Я прождал ротного командира еще час, но тут он встал и отправился завтракать. Сержант сказал мне, чтобы я тоже позавтракал, но не мешкал, потому что, если меня не окажется под рукой, когда ротный командир захочет меня видеть, он очень рассердится. Я на это возразил, что мне полагается на завтрак часовой перерыв, как и всякому другому, но сержант настаивал, чтобы я вернулся как можно скорее. Я хотел было позавтракать в нашей столовой, чтобы посмотреть, как там кормят, но дневальный у дверей сказал, что завтрак от половины двенадцатого до часу, Я ему говорю – еще без трех минут час, но он говорит – уже поздно, и я тогда вышел на улицу и нашел ресторанчик в двух кварталах от нас. Я присел за столик, чтобы позавтракать, но был так зол на свою судьбу и так сильно проголодался, что совсем не мог есть, а только выпил две чашки черного кофе и пошел обратно в канцелярию.

Ротный командир вернулся после завтрака без четверти три. С ним пришли трое других офицеров, все тоже в розовых штанах. Они, как и говорил мне Виктор, называли друг друга по имени и, вспоминая в разговоре разных других счастливчиков, веселились вовсю. Они болтали почти целый час. Сержант только поглядывал то на них, то на меня, а меня прямо тошнило от всего этого. Я ужасно устал, и мне было совсем не весело.

Но вот приятели ротного командира ушли, и я уже думал, что теперь-то наконец отделаюсь, но тут он начал звонить по телефону. Сперва он позвонил своей матери, которая недавно приехала в Нью-Йорк, чтобы быть к нему поближе, и долго с ней разговаривал. Потом позвонил какой-то девушке или женщине, по имени Стелла. Он разговаривал с ней так, как люди его сорта говорят со знакомыми женщинами – живо и остроумно, пересыпая разговор шутками, сплетнями, смехом, – и то и дело повторял: «Послушайте».

Я спросил у сержанта, в котором часу отбой, и он сказал, что в шесть вечера, но сегодня суббота и поверки, вероятно, не будет.

– Мне что-то нездоровится, – сказал я. – Придется, видно, лечь и отдохнуть.

– С чего бы это?

– Я быстро устаю после воспаления легких, – сказал я.

– А где твоя койка?

– Мне еще не назначили.

– Где же ты собираешься лечь в таком случае?

– Дома.

– Дома? – сказал сержант. – Это где же?

– Мы с Виктором Тоска снимаем комнаты в «Большой Северной».

Сержанту это, видно, не очень понравилось, но он, наверно, вспомнил, что все, кому это было по средствам, жили не в казарме, так что он придираться не стал.

– Ладно, – сказал он. – Но чтобы ты мне был в столовой ровно в четыре утра, ни минутой позже, иначе будет считаться самовольная отлучка, а это тебе так легко не пройдет.

– Буду точно, – сказал я. – Можно теперь идти?

– Ты с ума сошел, – сказал сержант. – Конечно, нет. Тебя ротный командир к себе вызвал.

А ротный командир все еще разговаривал по телефону со Стеллой и все уговаривал, чтобы она слушала. «Послушайте, Стелла», – повторял он без конца и смеялся. Я редко на кого-нибудь злюсь, но этого сукина сына я просто возненавидел.

Было уже почти половина шестого, когда ротный командир кивнул наконец сержанту, и сержант мне сказал, что я могу явиться к командиру. Я снова проделал всю эту дурацкую церемонию, и этот человек, который был только что так очарователен по телефону со Стеллой, стал опять ужасно воинственным, готовым встретить грудью немцев. Он ни на минуту не отвлекался от мысли о том, какое трудное время переживает наша страна, с каким страшным врагом приходится нам сражаться и какие тяжелые испытания нас еще ожидают.

– Я просмотрел вашу карточку, – сказал он, – и, говоря по чести, не знаю, на что вы нам вообще нужны.

Я мог бы многое ему ответить, если бы я не был в армии, но я был в армии и поэтому промолчал.

– Полагаю, – продолжал он, – вам известно, что каждый солдат нашей армии готов лишиться глаза, лишь бы попасть в нашу часть, и, надеюсь, вы понимаете, как вам повезло, что вы здесь.

Я не считал, что мне так уж повезло, но держал язык за зубами.

– Ибо, – сказал он, – характер нашей работы здесь таков, что нашим людям даны привилегии, которыми солдаты регулярной армии не пользуются и не будут пользоваться до тех пор, пока их не демобилизуют – если им посчастливится дождаться демобилизации, – надеюсь, вы понимаете, что я хочу сказать.

Вот тут-то я и понял, что имел в виду Виктор, когда говорил об угрозах. Люди, которых ротный командир называл солдатами регулярной армии, могут никогда из армии не вернуться, их могут убить, а здесь, на этой службе, всегда есть возможность избежать такой участи, но для этого нужно тянуться вовсю.

– Если хотите остаться у нас, – продолжал ротный, – советую вам проявить себя как-нибудь получше, чем до сих пор.

Он заглянул в мою карточку и перечислил факты, составлявшие мой скромный послужной список.

– В армии три с половиной месяца, – сказал он. – Месяц в госпитале, две недели отпуска. Заслуги не великие, а – как по-вашему?

Убей меня Бог, если я не сказал:

– Так точно, сэр.

Мало того, я почувствовал себя вконец виноватым, что заболел воспалением легких и провел столько времени в госпитале.

Но больше всего мне хотелось уйти поскорее домой и лечь в постель – поэтому, вероятно, я с ним и соглашался.

Все это время, пока он обдумывал, как со мной поступить, он продержал меня на ногах в положении смирно. И не забыл намекнуть на то, что он может сделать со мной, если я не сумею проявить себя получше.

– Я обратил внимание, – сказал он, – что вы прибыли сюда из Калифорнии вместе с рядовым Фоксхолом и рядовым Тоска. Думаю, вы слышали, что произошло с рядовым Фоксхолом.

Я промолчал.

– Ну ладно, – сказал он. – Вы в роте «Д». Вы в общем списке. Если проявите себя хорошо, возможно, что и пробудете у нас некоторое время. Попробуем приспособить вас к нашему делу. Если не подойдете – что ж, я думаю, вы понимаете, что, поскольку вы не писатель, не режиссер и не директор студии, поскольку в области кино у вас нет решительно никакого опыта, мы сможем обойтись и без вас, если придется. А с другой стороны – все зависит от вас самих.

Ей-богу, я даже почувствовал благодарность за его доброту. Какое все-таки сложное существо человек: только что я умирал от усталости и желания лечь в постель, меня прямо-таки тошнило от презрения к этому типу, так он был ничтожен, и вдруг я преисполнился к нему благодарности только за то, что он сказал: «Все зависит от вас самих». Благодарности за признание, что и я к этому делу как-то причастен, что и я – реальная личность. Я даже загорелся желанием отличиться и доказать ему, что уж если мне поручат какое-нибудь дело, так ведь я такой человек, что в лепешку расшибусь, лишь бы угодить кому следует.

– Так точно, сэр, – гаркнул я.

– Ну вот, – сказал он, – обдумайте. Один неверный шаг и – вы понимаете…

Он щелкнул пальцами, и мне показалось – я его понял, однако немного позже убедился, что ничего не понимаю, и разозлился сам на себя, что вообразил тогда, будто понял. Хотел бы я знать, какого черта он имел в виду, когда щелкнул этак пальцами перед моим носом.

– Это все, – сказал он.

Я козырнул, повернулся кругом и подошел опять к сержанту.

– Можно теперь идти?

– Ты должен еще койку закрепить за собой, – сказал он. – Ну да ладно, можешь отложить до понедельника.

Я вышел на улицу и поехал на метро в город. Когда я пришел домой, Виктор уже спал. Вдруг он открыл глаза, но не шевельнулся.

– Убийство! – сказал он и тут же закрыл глаза и опять заснул.

Я взял гостиничную Библию и стал перелистывать и набрел на книгу Екклесиаст, в которой говорится, что все – суета сует. Но, по-моему, тут уж ничего не поделаешь. Раз мы живем, мы не можем не гордиться этим, какова бы ни была наша жизнь. А лев живет, не зная, как он красив. Орел живет, не зная, как он быстр. Роза не знает, что такое роза. Она не гордится благоуханием своим, и смрад ее разложения не угнетает ее.