Виктория Дьякова - Досье генерала Готтберга Страница 21

— Это были вы, — ответил он с поразительной уверенностью. — Когда вы скрылись в подъезде, я перешел бульвар и спросил у вашего швейцара, кто та пленительная женщина, которая только что исчезла за этой дверью. Хозяйка дома?

— Пока не хозяйка, — ответил он, хитро прищурившись, — но скоро будет. Катерина Алексеевна живет у нас, а хозяйка приедут позже. Вам Алина Николаевна небось нужна? А вы сами-то кто будете?

— Нет, нет, — поспешил я ретироваться, — я только хотел узнать, что за нимфа. Так что, Катерина Алексеевна, это были вы. Я вас запомнил, а потом долго думал о вас. Бродил по городу, читал стихи, просто так — от настроения. Когда я увидел вас сегодня на допросе у товарища Дзержинского, я просто обомлел. Никогда бы не подумал, что так случится.

— И я бы тоже не подумала, юноша, — вздохнула я горестно. — А вы, простите, не знаю, как вас зовут, из пролетариев?

— Извините, я не представился, — он почти испуганно улыбнулся. — Алексей. Алексей Петровский. Родители мои из разночинцев, отец по судоходству до надворного советника дослужился, матушка — дочь врача, из Пензы. Сам я обучался праву в Петроградском университете.

— Как же вы в чекистах-то оказались, из разночинцев? — изумилась я.

— Так я за мировую революцию, Катерина Алексеевна, — неожиданно ответил он, — чтобы не было бедных и голодных, чтобы все равны, и везде в мире все делалось по справедливости.

— Свобода, равенство и братство, — я устало кивнула. — Где же вы видали, разночинец Петровский, чтоб все по справедливости?

— Извините, боец Петровский, если можно, — поправил он. — У нас, знаете ли, с этим строго.

— Ну, хорошо, боец Петровский, — согласилась я покорно. И замолчала. Он тоже молчал. Воцарилась тишина, только было слышно, как похрапывает за дверью его пожилой товарищ. Я видела, что Алексей смотрит на меня с искренним восхищением. Для него, пожалуй, для единственного на всем белом свете, я все еще оставалась княгиней Белозерской, он помнил меня, какой я была в Петербурге, и не хотел знать обо мне ничего дурного.

А тем временем Дзержинский, затеяв опасную, рискованную игру с Шаховским, которая должна была привести того к концу, решил перетянуть меня на свою сторону. Он открыл мне истинные намерения Бориса Борисовича, которые состояли, как оказалось, не только в том, чтобы наказать меня за разбитую жизнь княжны Маши, и не столько в том, чтобы вбросить дезинформацию. Князь Шаховской смотрел куда как дальше — и главной заботой его были, как водится, деньги. Через своих тайных эмиссаров на Западе Дзержинский получил любопытные сведения. Оказывается, у Белозерских хранились весьма обширные сбережения в швейцарском банке. Вклад был сделан в золоте принцессой Амалией Кобургской на имя ее дочери Алисы, выходившей замуж за родного дядю княгини Алины Николаевны и получившей в православии имя Анны. Так как княгиня Анна умерла при рождении первого ребенка, ее мать не захотела, чтобы деньги достались второй жене князя, и переписала вклад на княгиню Алину, с которой в то время подружилась. Поскольку княгиня Алина и ее сын Григорий погибли, на эти деньги могла претендовать я. Знай я об этом, мне не надо было бы терпеть унижения от Шкуро и Каретникова. Я могла бы уехать за границу и жить в Швейцарии безбедно. Но я не знала ничего, и все вышло — как вышло. Борис же Борисович был прекрасно осведомлен о вкладе. И он надеялся, избавившись от меня, завладеть сбережениями как родственник княгини Алины, в девичестве Шаховской.

Не знаю, на что рассчитывал Дзержинский, рассказав мне об истинных намерениях князя Бориса Борисовича. Вызвать у меня чувство мести? Но в тот момент я вряд ли была способна оказаться ему полезна. Потрясение, пережитое мной, оказалось столь сильно, что я серьезно заболела. Легкая простуда, которую я схватила, попав под дождь на Экиманке, развилась в двустороннее воспаление легких, и доктор, приглашенный чекистами, не мог поручиться, что я останусь жива.

Меня оставили в покое, разрабатывая способы, как заманить Шаховского в ловушку без моего участия. Я лежала в отдельной комнате в помещении Екатеринославского ЧК, которому было поручено курировать меня. От Москвы ко мне были приставлены следователь Кондратьев и Алексей Петровский — для охраны. Неотлучно у постели находилась сиделка. Когда же положение мое ухудшилось настолько, что екатеринославские доктора вынесли вердикт — больная безнадежна, об этом доложили в Кремль. Дзержинский приехал сам и привез с собой столичного светилу. Его терапия принесла пользу. Здоровье мое пошло на поправку.

В те дни Алексей Петровский постоянно находился при мне. Он позволял себя сменить, лишь когда уставал настолько, что просто засыпал на ходу. За время болезни мы сблизились, и я с удивлением, смешанным с забытым чувством женской радости, понимала, что несмотря на мое плачевное состояние он смотрит на меня с искренней симпатией. Алексей все еще видел во мне княгиню Белозерскую, великолепную петербургскую красавицу в пышном лисьем манто, с драгоценностями, вплетенными в прическу, о встрече с которой он и мечтать не смел до революции. Он и слышать не хотел, что на самом деле княгиней Белозерской я побыла всего-то два месяца. А до той поры считалась воспитанницей княгини Алины, что отец мой, разорившийся дворянин Опалев, капитан драгунского полка. Алексей не желал знать ничего подобного. Я была для него княгиней, и если бы было позволено, он так бы и называл меня — «ваша светлость».

Если говорить по чести, Дзержинский сыграл решающую роль в моей судьбе. Обойдись он со мной более жестко, мне бы уже не пришлось предаваться воспоминаниям — меня просто не было бы в живых. Никто бы не стал делать скидку на то, что я женщина и мне всего отроду девятнадцать лет. Тогда время было кровавое, беспощадное, никто никого не жалел. Решалось будущее страны, проигравший должен был умереть. Впрочем, когда у нас было по-другому? Рубили лес — щепки летели, никто и не считал, сколько их. Вот такой щепкой могла легко оказаться и я, и даже влияния Дзержинского оказалось бы недостаточно, чтобы принять положительное решение, даже при условии, что меня можно использовать в оперативной работе, в частности, для поимки Шаховского. Тогда все решалось коллегиально, и в решительный момент моей судьбы Дзержинского поддержал Иосиф Сталин. Тогда Сталин был членом реввоенсовета фронта, наступавшего на Врангеля, он считался одним из ближайших сподвижников Ленина, хотя и не из самого первого ряда. Троцкий имел огромное влияние, именно он настаивал, на том, что всякая «контра должна быть выкорчевана беспощадно». Сталин дважды присутствовал на допросах. Он молча смотрел на меня, курил трубку, но слушал очень внимательно. Признаться, тогда я плохо рассмотрела его — так, какой-то низкорослый худощавый мужчина с явно грузинской внешностью. Бросилось в глаза: старательно начищенные сапоги, почти как в царской армии, аккуратно подогнанный по фигуре френч и комиссарская кожаная фуражка со звездочкой. Было сразу заметно, что человек не терпит расхлябанности, относится строго и к себе, и к другим.

В то время Иосифу было сорок три года, почти как мне сейчас, ничто не предвещало его будущего возвышения. Но мне доподлинно известно, что поддержка Дзержинского сыграла в восхождении Сталина к власти решающую роль. Кто знает, не положило ли начало их союзу мое дело в Екатеринославе?

Сталин и Дзержинский тогда все-таки настояли на своем. Помню, как Феликс, придя ко мне в комнату, служившую больничной палатой, сказал:

«Подумайте сами, Катерина Алексеевна, какое будущее вас ждет, если я вопреки воле товарищей отпущу вас теперь и позволю, даже помогу, перебраться на Запад. Мы знаем оба, что в белогвардейской разведке вы оказались случайно. Вас использовали, надеясь таким образом устранить с игрового поля лишнюю фигуру. Но можете ли вы быть уверены, что тот, кто поступил с вами так один раз, не сделает того же вторично? Князь Борис Борисович — очень опытный и хитрый игрок, не вам соперничать с ним. Если он возжелал получить золото Алисы Кобургской, он его получит, даже если ему придется организовать для вас несчастный случай со смертельным исходом. Я понимаю, вы полагаетесь на друзей своего супруга. Но кто из них жив, вы знаете? Где вы будете их искать? Для всего необходимы деньги. Шаховской успеет расправиться с вами раньше, чем вы даже сделаете шаг. И потом, Катя, — Дзержинский присел на мою постель, — куда бы вы ни поехали, свою Родину, Россию, вы не заберете с собой. Она останется здесь. Там, в Париже, не то что вы, даже потомки Романовых никому не нужны. А здесь вам найдется применение. Вы поможете нам, а потом, когда все успокоится, станете учительствовать. В стране огромное количество беспризорных детей, а образованных воспитателей не хватает. Подумайте над моими словами, Катя».

Конечно, теперь я понимаю, что Дзержинский говорил мне далеко не все, на что делал ставку. Возможно, он и сам еще не представлял в деталях все мои возможности. Ему было важно получить мое согласие на сотрудничество в первом и очень важном деле — в поимке князя Бориса Борисовича. Пока я лежала с воспалением легких, чекистам так и не удалось поймать его.