Юрий Семенов - Прощайте, скалистые горы! Страница 21

— Да, я забыл…

Из затруднительного положения их вывел сам Кайфер. Он узнал говоривших, вышел в прихожую.

— Эмма! Пройдите в комнату, — без злобы сказал он, отстраняя рукой Зимбеля. — Идите же, я не сержусь на вас.

Эмма в эту ночь почувствовала себя заброшенной, никому не нужной. Не хватало сил наложить на себя руки. Её не впускали в дома, одиноко стоящие в гарнизоне Чаравара. «Так приказано генералом», — слышала она всюду ответ. И вот сам Кайфер стоял перед ней и не сердился… Эмма робко переступила порог и прошмыгнула в комнату генерала.

К дому цепью подходили солдаты.

— Так и утащат русские, пока эти молодчики выручат. Часовой! Остановите и верните их назад, — приказал генерал.

Он за руку втащил в прихожую Зимбеля и захлопнул наружную дверь.

— Что с вами? Кто разукрасил вас?

— Не помню, кажется, о дверь.

— А я думал… — Кайфер усмехнулся. — Отдыхайте. Эмма будет у меня. Зачем себе отказывать перед смертью в том, чего не увидишь на том свете…

Генерал ушёл к себе. Шатаясь, Зимбель прошёл в другую комнату. Сбросив на пол подушку, лёг на койку, задрал подбородок. Он начал вспоминать всё, что произошло со вчерашнего вечера. «Почему так напился? Ведь этого давно не было. Почему Кайфер сказал: перед смертью… на том свете?… Пожалуй, он прав». Больше всего обер-лейтенант страшился смерти. Он вскочил с койки и заходил из угла в угол. «Неужели конец, неужели не будет спасения?» — спрашивал он себя и не находил ответа.

Из соседней комнаты донёсся короткий смех Эммы и звон рюмок. Зимбель повернулся к двери. Душила злоба, хотелось кричать, рвать, ломать всё, что попадается под руку, и бежать. Впервые он ощутил страшное отвращение к генералу и горькую жалость к самому себе. Всхлипывая, он повалился на койку, но плакал без слёз. И даже не плакал, а жалобно скулил, чувствуя тошноту и слабость во всём теле.

ГЛАВА 14

Около мыса Крестовый, находящегося напротив порта Лиинахамари, стоял большой транспорт и рядом — быстроходная моторная шхуна. Они находились в распоряжении финансиста и крупного ростовщика Уайта, американца по происхождению, прибывшего в Финляндию и оккупированную Норвегию.

Уайт спал, когда в дверь его каюты нетерпеливо постучали. Он открыл глаза, но не подымался. «Не во сне ли?» — подумал Уайт, смотря на чёрную металлическую дверь, покрытую застывшими пузырьками краски. В полумраке каюты на белой подушке выделялось его смуглое, овальное лицо, с большим горбатым носом. Густые каштановые волосы перепутались, закрывая небольшой плоский лоб. Уайт закрыл глаза, широко зевнул, оскалив редкие белые зубы. Стук повторился.

— Сделайте одолжение — войдите, — недовольно пробурчал Уайт и… увидел перед собой Ланге. — Что за кошмарный сон! Ущипните меня, Ланге, — сказал вскочивший с постели Уайт.

— Мне тоже кажется, что это — сон. Но в сегодняшнем мире, видите, не без чудес, — Ланге опустился на стул около небольшого квадратного столика под иллюминатором, включил свет и, глядя на торопливо одевающегося Уайта, начал рассказывать.

Он говорил, раскладывая на столе спички, изображая линию фронта, и вдруг замолк, увидев перед собой толстые сигары с золотыми кольцами этикеток. Последние дни он не курил, почти привыкнув к этому. Ланге нетерпеливо взял сигару, отгрыз кончик и, прикурив, несколько раз глубоко затянулся. Сразу закружилась голова.

Уайт решил, что Ланге, видимо, так же хочет есть, как и курить. Он распорядился, чтобы принесли завтрак.

— Сколько я пережил из-за этих рудников, будь они прокляты, — продолжал Ланге. — Хотел бежать в первую ночь, но это оказалось невозможным. Я не знал, как перейти линию фронта. Стал изучать местность, подходы к хребту. Подготовился очень хорошо, и вдруг Стемсон не решился идти со мной. Этот человек оказался тёмным, как пивная бутылка, и порядочным мерзавцем… Я ещё сквитаюсь с ним когда-нибудь! — Ланге отложил сигару, посмотрел в иллюминатор, через который был виден светлый круг неба. Начиналось утро.

— Нас отвезли к причалу, где должны были посадить на транспорт и отправить на «большую землю». С наступлением темноты я сбежал. Но в этих чёртовых сопках я проблуждал до рассвета и не успел пересечь Муста-Тунтури. Весь день пролежал в камнях и не зря пролежал. Сегодня ночью я удачно обошёл полевые караулы, — Ланге снова зажал в зубах сигару.

— Молодчина, Ланге! — с восхищением сказал Уайт. — Вы просто герой. За мной не пропадёт, я награжу вас за усердие и находчивость по заслугам.

Ланге сидя поклонился, удовлетворённый похвалой.

Принесли какао, паштет в двух небольших жёлтых банках, сыр, масло, два бруска сухого варенья, пачку пиленого тростникового сахара и бутылку виски. Ланге набросился на еду.

— После войны Северная Финляндия отойдёт России, — с сожалением заговорил Уайт. — А с ней и никелевые рудники…

— Северная Финляндия… Рудники тоже. Лишиться такой концессии… Неужели наши не придумали ничего лучшего?

— Предпринять что-либо невозможно, мой друг, — рассеянно ответил Уайт, присаживаясь к столу. — Северная Финляндия объявлена исконно русской землёй.

— Да, а как дела на рудниках? — спохватился Ланге.

— Откровенно говоря, неважно. На транспорт пока не погрузили ни одной детали. Я ещё не был на рудниках. Но сегодня свободен, и мы сможем к вечеру проехать на Никель.

— С удовольствием, — обрадовался Ланге и забарабанил пальцами по столу.

— Не дай бог, русские в самом деле начнут наступление. По всем расчётам в ближайшее время этого не должно случиться. Логика, дорогой Ланге, тоже главное в стратегии войны.

— Не уйти ли нам отсюда, пока не поздно? — с тревогой посоветовал Ланге. Вместо ответа Уайт предложил выйти на палубу подышать свежим воздухом. Они оделись и поднялись по узкому трапу наверх. Над заливом курился слабый туман, но в чистом, морозном воздухе хорошо были видны прибрежные сопки.

— Теперь отвечу на ваш вопрос, — не торопясь начал Уайт, уводя Ланге на корму. — Для вас важно вывезти ценные машины, оборудование — вашу собственность. Это же мизерные дела. Вы спешите удрать отсюда. Я же не тороплюсь. Рудники — не главное в моей экскурсии по северу. Вот-вот освободится Норвегия, а мы должны будем кое-что подготовить для возврата потерянного четыре года назад капитала, — взгляд Уайта остановился на шхуне, плавно покачивающейся на волнах. Он повернул Ланге за плечи в её сторону и добавил: — В случае необходимости моя шхуна — к вашим услугам. А пока не спешите с отъездом. Вам не придётся больше рисковать. Но только не попадайтесь русским — здесь вам не поставят памятника, — Уайт хрипло захохотал.

Бурная, неширокая речка бежит около Никеля. Она огибает сопки и, кажется, торопится скорее вырваться на простор в море. Вода в ней мутная, со стальным отблеском, как будто забеленная. И прохожий не решается пройти её вброд: неглубокую, но бурную и мутно-серую.

Ланге и Уайт осторожно встали на дощатый подвесной мост, покачивающийся из стороны в сторону, и, стараясь не смотреть на воду, перешли на другой берег.

— Отчего такая мутная речка? — спросил Уайт, опустив пальцы в воду.

— Промывают породу на рудниках, — ответил Ланге, направляясь к посёлку.

Ланге не был в этих местах несколько лет, и ему казалось, что за это время здесь ничего не изменилось. Только посёлок стал чуть больше, появились каменные дома, а в остальном всё то же: деревянные скрипучие бараки и низкие торфяные домики.

Они вышли на широкую, укатанную дорогу, идущую к обогатительному заводу. Шли молча, занятые: один — воспоминаниями, другой — изучением посёлка.

Около шлагбаума их остановил немец-автоматчик. Уайт неторопливо достал пропуск, подписанный рейхскомиссаром Норвегии Тербовеном.

— У меня неприятное ощущение, когда вижу перед собой вооружённого немца, — признался Уайт, оглянувшись в сторону шлагбаума.

— Хочется схватить его и задушить? — спросил Ланге.

— Не-ет, — протянул Уайт с усмешкой. — Встреча с тигром опасна в лесу, а когда он в клетке, — забавна, хотя зверь и не прочь броситься на тебя и растерзать.

Их обогнала автомашина с рабочими и скрылась за поворотом. Она напомнила Ланге о людях, которые когда-то жили в этом посёлке. У него здесь были знакомые, связи.

— Почему безлюдны улицы, чёрт возьми! — воскликнул Ланге с удивлением.

— Вас это должно радовать, мой друг, — вставил Уайт.

— Почему?

— Меньше свидетелей.

Навстречу им от барака, где расположилась команда с транспорта, принадлежащего Уайту, выбежал здоровенный матрос по прозвищу Томагаук. Широкие скулы его шевелились (он даже спал с жевательной резинкой). Томагаук громко сказал: «Добрый день!» — и, узнав Ланге, вытаращил на него глаза.

— Почему пустынны улицы? — спросил Ланге матроса.