Алексей Чикишев - Спецназ в Афганистане Страница 21

Однако эту вопиющую несправедливость высшее руководство так и не удосужилось исправить за все годы войны. Единственно разумной акцией, на которую хватило сердобольных маршалов, стало установление нормированных денежных компенсаций за ранения, увечья и контузии. Для введения соответствующего документа в ранг закона потребовалось несколько лет войны в Афганистане. Зато после его появления оторванная рука или нога офицера стали оцениваться в 700–800 рублей, а солдата — в 3–4 раза меньше. Чеков в этом случае не платили. За доказанный документально факт контузии на рублевый счет офицера в Союзе начислялся один месячный оклад. И это считалось немалым прогрессом в оценке министерством обороны ратного труда людей в военной форме. Жизнь человека у нас всегда стоила недорого…

Ни один солдат в армиях цивилизованных стран, да и большинства развивающихся, не стал бы жертвовать собой, видя к себе подобное отношение. Ни один, кроме советского! Поэтому сравнение спецназовцев периода афганской войны с теми же «зелеными беретами» времен Вьетнама весьма сомнительно. Те, сознавая бессмысленность гибели в джунглях чужой страны, хоть знали, что их труд оплачивается по достоинству, и даже будучи искалеченными, они вернутся на родину, в Штаты, относительно состоятельными людьми. В стране советов существовали иные правила. Зачем деньги, зачем комфорт человеку, вооруженному «самым передовым в мире политическим учением»?..

Итак, военнослужащие спецназа не считали себя интернационалистами. Не были они и наемниками, получающими за риск огромные деньги. Почему же в таком случае они выкладывались до конца, отвоевав вплоть до февраля 1989 года? Что заставляло их сражаться в этой войне, обреченной на неудачу для их страны?

Ответы спецназовцев можно разбить на шесть групп. Почти все опрошенные в первую очередь в качестве фактора, заставившего их сражаться, назвали саму атмосферу войны. «В меня стреляли — я отвечал», — вот наиболее распространенный ответ.

Многие назвали чувство морального удовлетворения от победы над противником. «Мы знали, что чем больше забьем караванов и уничтожим «духов», тем меньше наших солдат погибнет здесь», — заявил офицер асадабадского батальона.

Один из отвечавших дал такое объяснение: «Я не хотел прятаться за чужие спины. Мне бы совесть не позволила жить за счет других». Желание выглядеть 100-процентным «рейнджером», чувство собственного достоинства, желание проверить себя в экстремальной ситуации заставляли многих военнослужащих лезть в пекло боя, не задумываясь о последствиях.

Были ответы и иного содержания. Большинство опрошенных офицеров спецназа признали, что свою дальнейшую карьеру, то есть поступление в академии, получение новых должностей и званий они напрямую связывали с результатами службы в Афганистане. Одна треть военнослужащих срочной службы ответили, что в то время «они считали, что наше участие в этой войне зачтется нам на родине в положительном смысле. Будут какие-то льготы при поступлении в институт, устройстве на работу и т. д.»

Наряду с другими причинами некоторые назвали и чувство опасения перед возможностью каких-либо репрессивных мер по отношению к родственникам, если они будут уклоняться от ведения боевых действий. «Ведь во время Великой Отечественной войны таких примеров было сколько угодно!», — пояснил один из отвечавших.

Кроме того, в ответах встречались и такие понятия, как: «обязательное выполнение приказа», «воинский долг», «месть за погибших и ненависть к моджахедам».

Война — достаточно суровое испытание для человека. В любом случае мир — лучше войны. Казалось бы, люди, испытавшие на себе ее тяжесть, должны однозначно ненавидеть войну. Однако ответы подавляющего большинства спецназовцев свидетельствуют об обратном: никто из них не сожалеет о годах, проведенных в Афганистане. Они не скучают по возможности пострелять по живым мишеням, но их ностальгия по войне связана с особым состоянием психики, имя которому — «афганский синдром».

Человек, подверженный афганскому синдрому, время от времени испытывает острое чувство тоски по годам, проведенным на базе в кругу друзей. Он понимает, что в одну и ту же реку нельзя войти дважды, но если бы вдруг представилась возможность вернуть былое, он ухватился бы за нее без колебаний. Как правило, таких доверительных отношений, такого спаянного, дружного коллектива, как это было в Афганистане, бывшие спецназовцы лишены дома. При афганском синдроме даже отрицательные моменты — неустроенный быт, минимум развлечений во время досуга, скудное питание, постоянный риск и большие физические и психологические нагрузки во время операций не только перестают восприниматься как негативные, но и приобретают некую привлекательность, становясь одними из самых ярких переживаний и воспоминаний.

По свидетельству большой части опрошенных «рейнджеров», в первое время после возвращения из Афганистана они, немного отдохнув, но так и не привыкнув к мирной жизни, писали рапорты на имя командования о своем желании вновь отправиться в Афганистан. Рапорты рядовых спецназовцев, находящихся в запасе, командованием не рассматривались, однако офицерам, выразившим такое желание, подобная возможность предоставлялась.

В отличие от большинства других частей 40-й армии, в спецназе существовали более дружеские, доверительные отношения между солдатами и офицерами.

Офицеры спецназа наравне со своими подчиненными несли все тяготы службы во время выходов на боевые операции и подвергались точно такому же риску. Они не прятались за спины солдат. В спецназе была невозможна ситуация, которая считалась обычной в других частях, когда во время пеших переходов по горам все снаряжение офицера, все его личные вещи за исключением оружия несли бойцы. В группах спецназа офицер не только сам нес весь свой груз, который весил порой 35–40 килограммов, но и брал на свои плечи что-нибудь дополнительное, если возникала необходимость. На операции офицер ел точно такой же паек, что и солдаты, спал в точно таких же условиях. Если подчиненные видели, что их командир обладает высокими профессиональными качествами, бережет людей, не заставляя их понапрасну лезть под пули, готов помочь солдату, то, как правило, в группах складывались очень дружеские отношения, что во многом способствовало выполнению боевых задач.

Конечно, эти отношения мало напоминали лубочные журналистские опусы в «Красной Звезде», но в целом в группах спецназа офицер был гораздо ближе к солдатам, чем в остальных частях «ограниченного контингента». Подобный тип взаимоотношений установился не вдруг. Если офицер сразу после училища приходил на должность командира группы, ему приходилось в течении нескольких месяцев зарабатывать авторитет среди подчиненных, многие из которых, прослужив в Афганистане по году и более, знали и умели больше, чем он. Иногда солдаты в таких ситуациях пытались навязать обращение на «ты», продемонстрировать свое превосходство. Офицеры тоже в свою очередь порой вели себя не по-джентльменски, воспитывая нерадивых, на их взгляд, подчиненных. Были случаи, когда офицер прибегал к такому аргументу, как кулак. Однако силовые приемы военных «педагогов» были скорее исключением, чем нормой. По-разному складывались отношения между офицерами и солдатами на почве распределения трофеев. В одних группах принципиальные командиры могли сложить найденные в разгромленном караване магнитофоны, фотоаппараты, часы в одну кучу и проутюжить ее броневиком, в других — офицер закрывал глаза на все случаи стяжательства и мародерства, получая от солдат свою долю.

По свидетельству бывших солдат, в некоторых батальонах существовала своеобразная такса за увольнение в первой партии демобилизованных. Командир роты получал в дар энное количество бутылок водки, и вопрос решался к обоюдному согласию.

Не случайно дань взималась в виде водки. Среди офицеров существовал строго установленный «водочный этикет». Офицер, прибывший на базу из отпуска или замены кого-нибудь из «старожилов», был обязан выставить водку, чтобы войти в коллектив или отпраздновать свое возвращение на базу после отдыха. При наступлении срока замены, после двух лет службы в Афганистане, этот же офицер устраивал «отходняк», на котором выпивалось сумасшедшее количество алкоголя. Обмывались и другие торжественные случаи. Однако, на операции ни один офицер не позволил бы себе принять хотя бы каплю спиртного.

Непростые отношения складывались между спецназовцами и их командованием, начиная с батальонного звена и выше. По мнению большинства рядовых солдат и офицеров, честно заработавших ордена, «штабные» получали награды за их счет, сами не принимая непосредственного участия в боевых действиях. Чрезвычайно раздражающе на спецназовцев действовали случаи некомпетентности, безграмотного командования со стороны старших начальников, особенно если в результате погибали люди. Всеобщее негодование вызывали ситуации, когда начальство прилетало на вертолетах в район боевых действий, чтобы набрать для себя лучшее из трофейного имущества. Эти визиты, естественно, происходили после боя. Потребительское отношение старших начальников, которые требовали достать уйму вещей, начиная с удобного импортного полевого обмундирования и кончая деньгами, превратилось в весьма распространенное явление. Почти все опрошенные «рейнджеры» приводили по несколько примеров, иллюстрирующих эту неприглядную сторону войны.