Николай Струтинский - Дорогой бессмертия Страница 21

«Да, не все понимают великую миссию немцев, — умозаключил Козырь. — Надо им помогать, неважно какими средствами».

С таким настроением агент направился в гестапо. У него уже есть кое-какие сведения, гестаповцы, безусловно, ими заинтересуются. Дежурному Козырь объяснил, что должен лично видеть шефа. Но дежурный не понимал, какого именно шефа хотел видеть этот назойливый посетитель. Он его еще раз переспросил на немецком языке, кто ему нужен, но опять не понял. На помощь пришел переводчик. Капитан вошел в помещение как раз в тот момент, когда дежурный по-немецки крикнул на Козыря: «Вот, баран, да кто же, черт возьми, тебе нужен и по какому делу?!»

Завидев переводчика, дежурный попросил его выяснить, кто этот человек и чего он хочет. Капитан по-русски спросил Козыря:

— По какому делу? Кто вы такой?

— Господин офицер! — подбежал к нему агент с маленькими серыми глазками. — Прошу извинить за беспокойство, но я хочу воспользоваться столь приятной встречей. Разрешите?

— Слушаю, — строго произнес офицер.

— Пожалуйста, коротенькое донесеньице. — Козырь вытащил из кармана аккуратно сложенную бумажку и подал ее костлявой рукой. — Вот здесь докладываю о подозрительном поведении одной девушки. Если изволите помнить, это та самая, которая в канцелярии лагеря писарем была, а ныне — только подумайте — работает кассиром в банке. Как говорят, щуку бросили в реку. Хе-хе-хе…

— Кто вам сказал? — спросил переводчик, уставившись на Козыря.

— Что она кассир?

— Нет, что щуку бросили в реку!

— Хе-хе, я, господни офицер, битый в этих делах!

В глазах Герберта загорелся странный огонек. Ему уже не раз приходилось видеть, как в стенах гестапо советские патриоты умирали с чистой душой. Каким отвратительным выглядел вот этот, предающий своих! Такой еще омерзительнее и опаснее любого врага! Сегодня ему нипочем земляки, а подвернется удобный случай — не моргнет и предаст немцев. Уверен! По убеждению Герберт не был демократом, но он ненавидел и сумасбродного фюрера. Когда Гитлер захватил власть, ему, сыну обанкротившегося банкира, эмигрировавшего из России в Германию после революции, было семнадцать лет. Жизнь потекла по другому руслу, и течение уносило Герберта все дальше и дальше от юношеских надежд.

Козырь заметил происшедшую перемену в лице гестаповца, но воспринял ее по-своему. Переминаясь с ноги на ногу, он попытался уверить, что сообщил лишь о цветочках, а ягодки, мол, впереди. Он, Козырь, обязательно выследит, с кем якшается смазливая девчонка.

Герберт не скрывал своего негодования.

— Одни предположения нас не устраивают, как тебя…

— Козырь, господин офицер.

— Козырь! А вообще, тебе надлежит знать — девушку устраивали на работу с нашего ведома. Так что…

— Извините, извините, — виноватым голосом несколько раз повторил Козырь.

— Бумажка, на всякий случай, останется у нас, а ты продолжай следить. — Герберт отвернулся и вышел.

— Хайль Гитлер! — вдогонку ему прокричал полицейский агент.

С чувством разочарования Козыри удалился из гестапо. Он недоумевал: чем прогневил офицера? Хотел как лучше, а получилось… Ох, и невезучий какой!

Подавленный и расстроенный, Козырь постоял немного на углу, отдышался и пошел вниз. По дороге он с отвращением посмотрел на вывеску банка. Его злило, что там работает та самая Савельева, из-за которой сегодня он, Козырь, оказался в весьма неприглядном виде перед гестаповцем. Ничего, думал он, доиграется!

А Паша сидела за кассовым окошком и между делом прислушивалась к болтовне немцев. В ожидании денег они бесцеремонно рассказывали «пикантные» новости.

— Вчера офицер по надзору за лагерями Людвиг был в плохом настроении, — говорил круглоголовый фельдфебель. — За день прикончил двадцать военнопленных.

— У лейтенанта нервы сдают, — сочувственно вставил другой.

Умилительную историю рассказал коллегам унтер среднего роста, с красивым смуглым лицом. Он привел все подробности прошедшей накануне шумной вечеринки, устроенной на квартире Курта Голленбаха. В самый разгар веселья полицейский привел молодушку. Фигура стройная. Гм… Самому Голленбаху пригляделась крошка. Гм… А утром Курт не нашел своего пистолета. Вот те и молодушка! А? Ха-ха-ха.

— Ее поймали? — одновременно задали вопрос несколько голосов:

— Ищи ветра в поле!

Немцы весело смеялись. Действительно история! К хохотавшим приблизился лисьей походкой хозяин ресторана.

— Кстати, — обратился к нему один из беседовавших, с тонкими светлыми усиками, — сегодня будь начеку. Придет Людвиг, он, как всегда, сам не ходит, приведет с собой девчонок. Понял? И любит порядок!

«Хозяин» раболепно кивнул головой, мол, понял, возвратился в ресторан и приказал приготовить стол для взыскательного гостя.

Подслушанные «новости» взвинтили Пашины нервы. Она не могла забыть, как легко и безразлично немцы говорили о зверстве Людвига, который в один день загубил двадцать жизней советских людей. Ей хотелось крикнуть, да так, чтобы ее услышали все на свете негодяи. Вдруг Паша вся встрепенулась, она припомнила: это — тот самый Людвиг, о котором не раз говорили подпольщики! Однажды, кажется, даже обсуждался план его уничтожения. Да, это известная персона… Теперь он от мести народной нигде не спрячется!

Оставшиеся минуты до конца рабочего дня казались часами. Паше хотелось скорее повидать друзей, рассказать о злодеяниях фашистского палача.

Савельева поспешила в парк. В условленном месте встретилась с Виктором Измайловым и Николаем Громовым. Она передала подслушанный разговор о Людвиге.

— И как только таких извергов земля держит! — с возмущением закончила Паша свой рассказ.

— Долго на ней не удержатся, — сжал кулак Виктор. — Да, надо поторапливаться. Если такой проживет лишний день, это будет стоить жизни многим нашим товарищам!

— Какой же план вы предлагаете?

Вместо Виктора ответил Громов:

— Я стреляю отлично, не промахнусь.

— Постойте, — оживилась Савельева. — Вспомнила! Я же этого Людвига видела в канцелярии лагеря. Да, да! Среднего роста, с круглым лицом и глубоко сидящими глазами. Шатен. Светлый шатен. Я слышала, как начальник лагеря называл его Людвигом, когда они просматривали какой-то список узников, и приговаривал:

— Не торопись, дружище, растяни удовольствие. После этого он появлялся еще раз или два. С его приходом настроение у работников канцелярии заметно портилось.

— Раз ты его знаешь в лицо, это уже половина дела, — облегченно сказал Громов, — а вторую половину мы берем на себя с Виктором. Условились: операцию «Людвиг» выполняем втроем, — продолжал Николай Григорьевич. — Я и Паша пойдем к ресторану, а Виктор останется дежурить на углу. Одобряете?

— Пожалуй, ничего другого не придумаешь, — согласился Измайлов.

Вышли на полчаса раньше, чтобы успеть осмотреться. Вечерний Луцк выглядел печальным. В окнах мерцали слабые огоньки. Занавески были задернуты. В окне одноэтажного домика, обнесенного ажурной изгородью, стоял букет цветов. Паша вздохнула. Цветы! Ее любимые спутники жизни!..

Громов по-отцовски, нежно спросил:

— Не страшно тебе, Паша? Оно, конечно, неприятно убивать человека, но если это спасет жизнь десяткам людей, я даже не задумываюсь. А знаешь ли как «людвиги» без всякого повода расправляются с беззащитными узниками? К таким жалости нет! Сколько буду жить, никогда не забуду такую картину: рядом со мной лежал на земле молодой паренек, лет двадцати. Артиллерист. Его лихорадило, поднялась температура, он бредил. Помню, с какой нежностью из его пересохших губ срывалось слово «мамочка». Несколько отрывистых фраз относились к преподавателям. Вероятно, он учился в техническом вузе, так как называл детали машин. Заболевший обессилел окончательно и не явился на поверку.

— Как же теперь будет? Как? — в проблесках сознания переживал артиллерист.

— Да ты не волнуйся, все обойдется, — утешал я его.

Когда выстроили колонну, дважды кликнули: «Устименко!» Я робко сказал: «Заболел». Тогда к нему подошел плюгавенький ефрейтор, ткнул сапогом и плечо. Пылающее жаром лицо юноши обратилось к небу. Немец наставил дуло в открывшиеся мутные глаза военнопленного и выстрелил. Раз, другой, третий… Нет, такое не забудешь!

— Вот так, Паша… К палачам у меня жалости нет!

К ресторану вела дугообразная улица, упиравшаяся в широкую магистраль. Несколько домов, расположенных вблизи ресторана, были освещены электрическими фонарями. Вообще район этот считался неспокойным, жители привыкли к перебранке пьяных, перестрелке. Теперь тут постоянно патрулировала фельджандармерия, шныряли полицейские.

Громов, Савельева и Измайлов тщательно изучили обстановку. Виктор остался на углу, Паша и Николай Григорьевич медленно прохаживались по улице в ожидании Людвига.